Запах цветущего кедра - Страница 5

Бинокль остался в рюкзаке у костра.

Мотора на реке не было слышно, и явился он снизу — неужто кто-то берегом пришёл? Но как, если верхняя терраса изрезана глубокими затопленными логами, руслами сброса талых вод и на болотах сейчас по горло? На вертолёте в это время летишь — весь левый берег до Гнилой блестит и бликует. Это уже за посёлком начинается высокое чернолесье, гари и старые вырубы, на которых ноги поломаешь, как в сорах. Дорога же здесь одна — на бывший Рассошинский прииск, то есть вверх по течению.

Между тем этот автоматчик прокрался к берегу, осмотрелся и открыто вышел к давно потухшему костру. Там покрутился, уже без опаски, положил автомат и по-хозяйски начал разводить огонь. Стас спустился с кернового террикона и осторожно двинулся на дымок, однако бесшумно продраться сквозь заросли малинника не удалось. Когда он выбрался на чистое, мужик стоял с автоматом наизготовку и по-разбойничьи — с топором за опояской.

И всё-таки это был Гохман, переодетый по-таёжному, небритый и явно не спавший. Но при этом какой-то непривычно загадочный, словно затаил что-то важное, а сам играет простака.

— Тебя где носит, Станислав Иванович? — возмутился он. — Мы же тебя потеряли! На связь не выходишь!

— Аккумулятор сел.

— Так и подумали.

— Ты как здесь? — от долгого молчания голос у Стаса был хриплым. — На чём? Подкрался — не слышал...

Участковый выглядел не просто утомлённым — замученным, замордованным и рассеянным.

— До Репнинской соры — на «Вихре», а оттуда — на обласке. Там ледовый затор встал. В сору вынесло в залом и лёд с верховий. В общем, с трёхэтажный дом. Ужас что нынче творится.

— То-то смотрю — вода попёрла.

— Отвык реку веслом хлебать, — пожаловался он и всмотрелся в другой берег. — Ладно, хоть ты живой. Не знаем, что и думать... С Галицыным встречались?

— Позавчера ещё. Что у вас там случилось?

— У нас? — он загадочно потупился, спрятав глаза. — У нас, в общем-то, много чего. Дворецкий, к примеру, сбежал! Вот меня и послали...

— Куда сбежал?

— Да хрен его знает! С двойным дном этот профессор. Как ты журналистку у него забрал и увёз, будто с ума сошёл. Всех вас, учёных, лечить надо, а не на Карагач пускать. Ехал сюда какую-то книгу искать, а сам по ночам орёт: Лиза, Лиза! В общем, решил — ты у него эту Лизу похитил. Грозился застрелить. Никто серьёзно его не воспринял. А он исчез вместе с резиновой лодкой и жаждой мести. Главное — у Кошкина ружьё спёр.

— Он стрелять-то умеет? — невесело усмехнулся Рассохин.

— По зверю, может, и нет, а по сопернику — легко. — Гохман взглянул как-то подозрительно. — У тебя-то что стряслось?

— Откуда обласок? — вместо ответа спросил Стас.

— У погорельца отняли! — похвастался участковый. — Словили одного! Ну до чего же шустрый! Отстреливался, суконец! Из трёхлинейки. Мотор эмчээсовский навылет, аж поршень выскочил.

— Зовут, случайно, не Христофор?

Усталый Гохман оживился.

— Христофор! Знакомый, что ли?

— Знакомый...

Тот пригляделся.

— Какой-то ты озабоченный, Станислав Иванович.

— Да и ты не в восторге нынче.

— А где твоя... журналистка?

Рассохин сел на землю.

— Можно сказать похитили, на добровольных началах. Давай только без паники.

— Как это — на добровольных? — опешил тот. — Ты что такое говоришь, Станислав Иванович? Что тут произошло? Не Дворецкий ли похитил?

— Она бы ему не далась.

— Кто? Погорельцы?

— В общем, Елизавета — дочь той самой Жени Семёновой, — кратко объяснил Стас. — Я рассказывал, она потерялась.

— Что потерялась, помню! Почему не сказал про дочь?

— Когда бы я тебе сказал?!

— А, ну да... И что дальше?

— Так вот, Лиза приехала сюда искать свою мать. Недавно письмо от неё получила.

— Ты говорил...

— Я его видел: почерк, кажется, не похож... Хотя время всё меняет. Думал тебе показать.

— Стоп! — Гохман побегал возле костра, забыв про усталость. — Мне Кошкин сказал, будто ты... в общем, её убил, Эту Семёнову. Уголовное дело возбуждали! Получился какой-то казус.

— Плевать на казус! — возмутился Рассохин. — Я до сих нор думаю так! Но пришло письмо! И Лиза полетела сюда с Дворецким. Должна была ехать с нашей экспедицией.

— Ну, я сразу увидел: у вас с ней роман.

— Какой роман?! Она даже не догадывалась, что это я... Христя причаливал, чтоб на Лизу взглянуть. Посмотрел и удрал. Короче, я сам Лизе всё рассказал. Может, и зря... За ней скоро пришли двое — муж с женой. Похожи на кержаков, может, погорельцы. И женщина её увела. Пока я с Галицыным разговаривал... Записку вот оставила.

И подал листок Гохману. Тот несколько раз прочитал, изучил бумажку, на просвет глянул.

— Ты уверен — её рука? Она писала?

Стас вспомнил, что и почерка Лизы не знает, никогда не видел. С этой сотовой связью и электронной почтой писать-то можно разучиться.

— Листок из её блокнота, — сказал он.

— Значит, добровольно ушла? А если насильно увели? А записку продиктовали?

— Вряд ли. Заманили и обманули — поверить можно.

— Может, они сговорились с Дворецким? — предположил участковый и потряс головой. — Нет, это уже шиза какая-то.

— Христю трясти надо, если поймали. Он знает, куда увели.

— Ты искать пробовал?

— Сначала вгорячах... Читай: она просит не ходить за ней!

— Говоришь — женщина увела? А где мужик?

Рассохин огляделся.

— Со мной был и недавно ушёл. Ментов за версту чует.

— Связал бы!

— Он вроде заложника остался.

— А если журналистка не вернётся? Тут хоть было с кого спросить!

— Он молчун — не спросишь. Как немой — только кивает. ..

— Ничего, у нас бы разговорчивым стал, — пригрозил Гохман. — Мы бы его, как в гестапо... Что же происходит, Станислав Иванович? У тебя из-под носа уводят... журналистку... Уводят неизвестно куда... А ты мужика этого отпускаешь и сидишь на берегу? Что-то я тебя не понимаю. При всём моём уважении... Ты опытный зрелый человек. К тому же нечто подобное в твоей жизни случалось. Теперь опять похитили?

— Лиза ушла, когда я разговаривал с Галицыным! — возмутился Стас, услышав в словах участкового некую подозрительность. — Она бы и на моих глазах могла уйти! Потому что своенравная, как её мамаша! Христофор знает, куда увели!

Участковый это будто бы принял к сведению, но подозрений в голосе не снял и своего ментовского взора не погасил.

— Ну а полковник где?

— В лагере у амазонок.

Тот посмотрел на другой берег.

— Тоже сам остался? Просто беда с этими... добровольцами!

Рассохин молча достал расписку Галицына. Гохман превратился в немца или оконченного криминалиста. Изучил текст, бумажку и даже почерки сличил с запиской Лизы!

И это возмутило Стаса окончательно, нервы сдали.

— Ты что хочешь сказать? — прорычал он. — Ты на что намекаешь?!

— Да не волнуйся так, Станислав Иванович! — Будто бы добродушно воскликнул сын пленного фашиста. — Там Кошкин с профессором достали, здесь — ты. Какие вы нервные, господа учёные! И что же делать станем?

— Я буду ждать! Почему-то верю им.

— Кому — им? Кто заманил твою... журналистку? И увёл?

— Я молчунам верю. То есть погорельцам.

— Ого! — ухмыльнулся Гохман. — С каких это пор?

— Они меня спасли от смерти.

— И Христофору этому веришь? А он из молчунов, только говорливый. Знаешь, он ведь подтвердил, что ты застрелил отроковицу, которую они прежде у тебя украли.

— Всё правильно, Христя видел, присутствовал...

Участковый огляделся как-то беспомощно и разочарованно.

— Станислав Иванович... Ты что, не понимаешь? Ты же себе срок подписываешь. Кошкин — мужик вечно холостой и потому зловредный. Он хоть баб и терпеть не может, но принципиальный. Грозится дело возбудить по вновь открывшимся обстоятельствам. На убийство срока давности нет, а свидетель теперь есть. Да ладно Кошкин! Тут другие силы вмешались, московские.