Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев - Страница 59

- Я имел в виду, - пояснил я, - что пока что мы с тобой исследовали только одну сторону дела. На примере пушкинской "Капитанской дочки" я пытался показать тебе, как сюжет взаимодействует с характерами героев произведения, помогает этим характерам выясниться, проявиться. Другая же сторона сложного процесса построения, создания сюжета литературного произведения состоит в том, что не только сюжет проявляет характер, но и характер, проявляясь, все отчетливее вырисовываясь в сознании художника, видоизменяет, ломает, а иногда так даже и взрывает первоначально придуманный писателем или взятый им прямо из жизни сюжет.

ХАРАКТЕР И СЮЖЕТ

Я, по-моему, однажды уже рассказывал, как какая-то знакомая Льва Николаевича Толстого упрекнула его в том, что он очень жестоко поступил с Анной Карениной, заставив ее броситься под поезд. А Толстой в ответ рассказал, как Пушкин удивил одного из своих друзей.

- Представь, - сказал он ему, - какую штуку удрала со мной Татьяна! Она замуж вышла. Этого я никак не ожидал от нее.

Рассказав своей собеседнице эту историю про Пушкина, Толстой заключил:

- То же самое и я могу сказать про Анну Каренину.

И добавил:

- Вообще, герои и героини мои делают иногда такие штуки, каких я не желал бы.

Легче всего предположить, что, отвечая так своей читательнице, Толстой просто пошутил. Вернее - отшутился, чтобы не вдаваться в долгие объяснения насчет того, почему он кинул свою героиню под паровоз. Такой же шуткой могли быть и знаменитые слова Пушкина про Татьяну, которая вопреки его авторским намерениям вдруг выскочила замуж за генерала.

На самом деле, однако, ни Пушкин, ни Толстой даже и не думали шутить. Они говорили чистую правду.

В 1930 году в Ленинграде вышла небольшая книжечка. Она называлась: "Как мы пишем". Составлена она была из рассказов самых разных писателей о своей работе. В числе ее авторов были Горький, Зощенко, Алексей Толстой, Тынянов, Константин Федин, Ольга Форш, Вячеслав Шишков и многие другие из самых крупных тогдашних наших писателей. Собственно, это были даже не рассказы, а - ответы на анкету.

Люди, задумавшие эту книжку, разослали разным писателям анкету, состоявшую из шестнадцати вопросов. Вопросы там были самые разные. Например, такие: "Каким материалом преимущественно пользуетесь (автобиографическим, книжным, наблюдениями и записями)?.. Когда работаете: утром, вечером, ночью? Сколько часов в день?.. Техника письма: карандаш, перо или пишущая машинка?.. Много ли вычеркиваете в окончательной редакции?.. Примерная производительность - в листах в месяц?.."

Каждый из опрашиваемых на все эти вопросы отвечал, естественно, по-своему. И ответы были получены самые разные. Выяснилось, что у одних писателей производительность высокая, а у других, наоборот, крайне низкая. Одни любят работать ночью, другие, наоборот, садятся за письменный стол с утра пораньше. Одни пользуются пишущей машинкой, другие предпочитают огрызок карандаша... Но был в этой анкете один вопрос, на который самые разные писатели ответили на удивление одинаково.

Вопрос этот был такой:

"Составляете ли предварительный план и как он меняется?"

Вот некоторые из ответов на этот вопрос.

ОТВЕТ А. М. ГОРЬКОГО

Плана никогда не делаю, план создается сам собою в процессе работы, его вырабатывают сами герои. Нахожу, что действующим лицам нельзя подсказывать, как они должны вести себя. У каждого из них есть своя биологическая воля.

ОТВЕТ АЛЕКСЕЯ ТОЛСТОГО.

Я никогда не составляю плана. Если составлю, то с первых страниц начну писать не то, что в плане. План для меня лишь руководящая идея, вехи, по которым двигаются действующие лица. План, как заранее проработанное архитектоническое сооружение, разбитый на части, главы, детали и пр., бессмысленная затея, и я не верю тем, кто утверждает, что работает по плану...

Писать роман, повесть (крупное произведение) - значит жить вместе с вашими персонажами. Их выдумываешь, но они должны ожить, и, оживая, они часто желают поступать не так, как вам хотелось бы.

ОТВЕТ ЕВГЕНИЯ ЗАМЯТИНА

Нарезаны четвертушки бумаги, очинен химический карандаш, приготовлены папиросы, я сажусь за стол. Я знаю только развязку, или только одну какую-то сцену, или только одно из действующих лиц, а мне нужно их пять, десять. И вот на первом листке обычно происходит воплощение нужных мне людей, делаются эскизы к их портретам, пока мне не станет ясно, как каждый из них ходит, улыбается, ест, говорит. Как только они для меня оживут - они уже сами начнут действовать безошибочно, вернее - начнут ошибаться, но так, как может и должен ошибаться каждый из них. Я пробую перевоспитать их, я пробую построить их жизнь по плану, но если люди живые - они непременно опрокинут выдуманные для них планы И часто до самой последней страницы я не знаю, чем у меня (у них, у моих людей) все кончится. Бывает, что я не знаю развязки даже тогда, когда я ее знаю -- когда с развязки начинается вся работа.

Так было, например, с повестью "Островитяне". Знакомый англичанин рассказал мне, что в Лондоне есть люди, живущие очень странной профессией: ловлей любовников в парках. Сцена такой ловли увиделась мне, как очень подходящая развязка, к ней приросла вся сложная фабула повести, а потом -- к моему удивлению -- оказалось, что повесть кончается совершенно иначе, чем было по плану. Герой повести -- Кембл -- отказался быть негодяем, каким я хотел его сделать.

ОТВЕТ ВЯЧЕСЛАВА ШИШКОВА

Писать-то начинаешь, конечно, по плану. Но когда примерно четверть работы сделана, возникают сначала недомолвки, потом и жестокие ссоры автора с героями. Автор сует в нос героя план: -- "Полезай сюда, вот в это место", -- а герой упирается, не лезет. Еще один-то ничего, с одним-то героем не считаешься, упрячешь его в план, он и сидит, как за решеткой. Однако мало по малу начинают заявлять свой протест и прочие действующие лица. Они так пристают, так с тобою спорят, утверждая свое право на независимое существование, что по ночам не спишь, теряешь аппетит, надолго запираешь рукопись в рабочий стол. А все-таки этот спор на большую пользу. Из спора, из столкновения автора с героями летят искры, озаряющие дальнейший путь творимой жизни, родится истина.

Всем вышесказанным я в самых грубых чертах хочу установить, что в процессе работы возможны (вернее -- неизбежны) конфликты между холодным математическим рассудком автора и сферой истинного творчества. При таких конфликтах внезапно вспыхнувшее умственное озарение указывает автору иной путь, часто в корне отличающийся от преднамеренно составленного плана.

Все эти ответы говорят -- чуть ли не слово в слово -- то же, что говорил про своих героев Л. Н. Толстой. То же, что сказал однажды про свою Татьяну Пушкин. Стало быть, это не было личным, индивидуальным свойством Толстого и Пушкина. Стало быть (я уже говорил об этом в предисловии), мы тут столкнулись с неким общим, постоянно действующим законом художественного творчества.

И все-таки, что ни говори, все это звучит как-то странно.

Какие конфликты могут быть с персонажем у автора, который сам его, этого персонажа создал, выдумал? Как может не слушать писателя им самим выдуманным герой? Как самоубийство Вронского могло быть для Толстого "совершенно неожиданным", если он сам же это его самоубийство и придумал? И "штука", которую "удрала" Татьяна, выйдя замуж за генерала, тоже ведь была придумана не кем-нибудь, а самим Пушкиным. Как же она в таком случае могла быть для него неожиданной?

Герой литературного произведения - это ведь плод авторской фантазии, чистейший продукт писательского воображения. Какая же в таком случае может у него быть "биологическая воля"?

Горький, вероятно, предвидел, что эти его слова (насчет биологической воли, которой якобы обладает литературный герой) покажутся удивительными. Поэтому он счел нужным объяснить их.

ИЗ КНИГИ "КАК МЫ ПИШЕМ".

ОТВЕТ А. М. ГОРЬКОГО

Действующим лицам нельзя подсказывать, как они должны вести себя. У каждого из них есть своя биологическая воля. С этими качествами автор берет их из действительности, как свой материал, но как "полуфабрикат". Далее он "разрабатываете их, шлифуя силою своего личного опыта, своих знаний, договаривая за них не сказанные ими слова, довершая поступки, которых они не совершили, но должны были совершить по силе своих "природных" и "благоприобретенных" качеств.