Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев - Страница 11

- Что значит - каждый? Уж не хотите ли вы сказать, что мы имеем тут не просто некий казус, а как бы некоторую общую закономерность?

- Вот именно! Это вы очень верно подметили, мой проницательный друг! подтвердил Холмс. - Именно закономерность! Художник всегда обогащает избранную им натуру своим отношением к ней. Мыслями, которые она эта натура - в нем пробудила... Чувствами, одушевлявшими его в работе над тем или иным сюжетом...

- Вы хотите сказать, что писатели в своих книгах никогда не воспроизводят в точности то, что было в жизни? - уточнил Уотсон.

- Да, я хотел сказать именно это, - подтвердил Холмс. - Подчеркиваю: никогда!

- И вы можете подкрепить это свое утверждение фактами?

- О, множеством фактов! В чем другом, а в фактах у меня недостатка не будет. Но это уж как-нибудь в другой раз.

ПОРТРЕТ - ЭТО ВСЕГДА АВТОПОРТРЕТ

Помните, сравнивая работу писателя с работой художника-живописца, я говорил, что, если перед несколькими разными художниками посадить одного и того же натурщика, у каждого выйдет свой портрет, не похожий на тот, что у его соседа. И чем более зрелыми, самостоятельными художниками будут эти живописцы, чем дальше ушли они от периода ученичества, тем меньше будет сходства между их картинами, тем резче будет различие между ними.

В полной мере это относится и к писателям.

Особенно ясно это видно, когда разные писатели изображают одну и ту же историческую фигуру.

Возьмите, скажем, Наполеона, изображенного Лермонтовым.

ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ МИХАИЛА ЛЕРМОНТОВА

"ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ"

Скрестивши могучие руки,

Главу опустивши на грудь,

Идет и к рулю он садится

И быстро пускается в путь.

Несется он к Франции милой,

Где славу оставил и трон,

Оставил наследника сына

И старую гвардию он...

На берег большими шагами

Он смело и прямо идет,

Соратников громко он кличет

И маршалов грозно зовет.

Но спят усачи гренадеры

В равнине, где Эльба шумит,

Под снегом холодной России,

Под знойным песком пирамид.

И маршалы зова не слышат

Иные погибли в бою,

Другие ему изменили

И продали шпагу свою...

Зовет он любезного сына,

Опору в любезной судьбе;

Ему обещает полмира,

А Францию только себе!..

И сравните этого Наполеона с другим - то есть не с другим, а с тем же самым Наполеоном Бонапартом, императором французов, но изображенным другим писателем, в другом художественном произведении - Львом Толстым в его романе "Война и мир".

ИЗ РОМАНА Л. Н. ТОЛСТОГО "ВОЙНА И МИР":

Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие...

Таких примеров, когда одну и ту же историческую фигуру два писателя изобразили совершенно по-разному, в литературе можно найти великое множество.

Но тут возникает такой вопрос.

Можем ли мы считать, что все эти случаи выражают определенную закономерность? Ведь пока что у нас речь шла только об изображении в художественных произведениях реальных исторических лиц.

Изображая какого-нибудь знаменитого исторического деятеля - императора, царя, короля или полководца, писатель неизбежно бывает тенденциозным. Его отношение к этому деятелю зависит от его политических взглядов, от его мировоззрения. Наконец, даже от того, какую роль сыграл тот или иной исторический деятель в судьбе его Родины. (Наполеон, например, в описываемое Толстым время был врагом России, так что отрицательное отношение автора "Войны и мира" к императору французов, быть может, было продиктовано и этим.)

А вот как обстоит дело с фигурами, так сказать, неисторическими?

Бывает ли так, чтобы два разных писателя изобразили - и изобразили по-разному - одного и того же, но при том самого обыкновенного, никакими историческими подвигами и преступлениями не прославившегося человека?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется провести еще одно расследование, которое мы, разумеется, опять поручим Шерлоку Холмсу и доктору Уотсону.

КРЕСТНАЯ НАТАШИ РОСТОВОЙ,

ОНА ЖЕ - СВОЯЧЕНИЦА ФАМУСОВА

Расследование ведут Шерлок Холмс и доктор Уотсон

- Нет-нет, Уотсон, не становитесь на этот путь! Поверьте мне, он ошибочен, - сказал Холмс.

Уотсон вздрогнул.

- О чем вы? - растерянно спросил он.

- О выводе, к которому вы сейчас пришли.

- А к какому выводу, по-вашему, я пришел?

- Вы размышляли о том, могут ли два разных писателя, отталкиваясь от одного и того же прототипа, создать отличающиеся друг от друга и даже не слишком схожие характеры. Разумеется, если речь идет о простых смертных, а не о каких-либо известных политических или государственных деятелях. И, если я правильно вас понял, пришли к выводу, что этого быть не может. Так вот, поверьте мне, друг мой: этот ваш вывод неверен.

- Я, видно, так увлекся своими мыслями, что, сам того не замечая, размышлял вслух, - предположил Уотсон.

- Нет, друг мой, размышляли вы молча.

- Каким же образом тогда вам стали известны мои мысли? Уж не телепат ли вы?

- Нет, друг мой, телепатия тут ни при чем. Я просто внимательно наблюдал за вами. Сперва вы довольно долго, наморщив лоб, сидели над томом "Войны и мира". По том ваш взгляд упал на бюст Наполеона, стоящий у нас на камине. Вы кинули взгляд на этот бюст, потом на книгу Толстого и недовольно поморщились. Из этого я заключил, что вы не разделяете скептического отношения Толстого к французскому императору. Затем...

- Можете не продолжать, Холмс! - прервал этот монолог Уотсон. - Я просто забыл, с кем имею дело. Да, не стану спорить: вы, как всегда, угадали. Я действительно подумал, что если прототипом для двух разных писателей оказался самый обыкновенный человек, а не какой-нибудь великий исторический деятель... Скажем, Ивана Грозного, или Петра Великого, или того же Наполеона да же ученые-историки оценивают по-разному. Так что уж тут говорить о писателях. А вот когда описывается самый что ни на есть обыкновенный, простой человек, такого, по-моему, и в самом деле быть не может. Ну сами подумайте! Если человек был хороший, разве может писатель изобразить его плохим? И наоборот: если он - негодяй, разве сможет писатель, будь он хоть трижды гений, сделать из него ангела?

- Звучит убедительно, - согласился Холмс. - И все же...

- Вы считаете, что я не прав?

- Я ведь уже сказал вам...

- И беретесь это доказать?

- Во всяком случае, попробую. Дайте-ка мне том "Войны и мира", который лежит у вас на коленях... Хотя... Чем долго и нудно вчитываться в текст, отправимся-ка туда сами.

- Куда? - не понял Уотсон.

- На торжественный обед к графам Ростовым. Это, если память мне не изменяет, глава восемнадцатая.

- Помилуйте, Холмс! - изумился Уотсон. - Каким образом мы с вами можем оказаться на этом обеде? Ведь то, что там, у Толстого, описывается в этой главе... Ведь все это, некоторым образом, художественный вымысел...

- Так ведь и мы с вами, мой дорогой Уотсон, тоже, некоторым образом, художественный вымысел.

- Положим. Но ведь это званый обед. А мы с вами, насколько я знаю, не числимся в списке приглашенных...

- Пустяки, Уотсон! Там будет такая пропасть народу, что нашего присутствия никто не заметит. Вы только помалкивайте. Все, что услышите и увидите, как говорится, мотайте себе на ус. А обсудим наши впечатления мы позже.

Л. Н. ТОЛСТОЙ. "ВОЙНА И МИР"

Том первый. Часть первая. Глава восемнадцатая