Занимательная геометрия (СИ) - Страница 10

— А причем здесь ревность? Он просто переживает, что посторонний человек может меня обидеть, даже нечаянно… Тем более — мужчина. Миша постоянно трясется надо мной, как над малым ребенком. С одной стороны, конечно, раздражает, а с другой — нужно уважать такую заботу. Не хочу его лишний раз нервировать и расстраивать.

— Вот, значит, как… А ревность, похоже, здесь вообще ни при чем? Вот ни за что не поверю…

— Ну, и не верь… — Как ни странно, сейчас Вероника была абсолютно спокойна. Вопросы на эту тему ей задавали уже не раз, и никто из друзей не мог постичь царящего в их паре доверия. Уточняли, сомневались, доказывали, как она неправа… Она тоже поначалу доказывала, что так — тоже бывает, и не только у них. И вовсе они не дураки с Михаилом, и наивностью здесь не пахнет… Просто нашли друг друга в толпе и по сторонам уже не смотрят. — Тебя это, по большому счету, совсем не касается…

— Ну, как же так? А если твой драгоценный "Муж", — очень ехидно выделил это слово, — приедет мне морду бить? За покушение на твою верность?

— Не придумывай ерунды.

— Почему? Кишка тонка?

— Потому что он знает, что повода не будет никогда. Он мне доверяет, как и я ему…

— Вот мне прямо любопытно сейчас: что ты, вообще, можешь знать о доверии?

— Достаточно, чтобы понимать, кто его заслуживает, а кто — нет. И как важно его ценить, не превратить в грязь, предательством… — Вероника и сама чувствовала, что слова звучат слишком пафосно, по — книжному, но иначе на эту тему говорить не могла.

— Ну, так я и думал: юношеские представления о жизни. Пора бы уже начинать взрослеть. Сколько лет‑то тебе, ребенок? Что‑то я уже подзабыл… — От этого насмешливо — отеческого тона Веру снова начало ощутимо потряхивать. Хотелось врезать чем‑нибудь этому несчастному гаду, чтобы и думать забыл, как с ней таким образом разговаривать.

— Двадцать четыре. Скоро двадцать пять. — Она с гордостью поняла, что сдержалась, не выплеснула злость, а проговорила очень спокойно, как на приеме у доктора.

— А…Ну, тогда, конечно, откуда тебе об этом знать… Еще годы потребуются… — Он даже как‑то расслабился, демонстративно, когда это произносил…

А вот её, всё‑таки, взорвало:

— Мне достаточно прожитых лет, чтобы определить — кто способен на подлость, а кто- нет. Возраст в этом значения не имеет. — Она была абсолютно уверена в тех словах, что сейчас выплёвывала своему шефу в лицо. И было без разницы — чем закончится этот разговор. И пусть опять упрекает в несдержанности…

— А я? — Обманчиво — ленивый тон обмануть не смог. Заставил подобраться от напряжения, и от растерянности…

— Что — "ты"?

— Я способен на предательство? Можешь определить? — Темные глаза зажглись недобрым светом, предостерегающе…

Но Веронику уже несло, без тормозов на поворотах:

— Могу! А ты уверен, что хочешь услышать ответ? — В мрачном лице сидящего напротив мужчины не изменилось ничего. Только уголок рта нервно дернулся. — Ну, так слушай…

Девушка только сейчас поняла, что висит над его столом, опираясь на руки, выпрямилась, переплела кисти на груди, словно защищаясь:

— Я думаю, что ты способен на всё: предать, растоптать, унизить, а после — уйти, не оборачиваясь. И знаешь, почему? Да потому, что никого, кроме себя, не видишь! И предать можешь походя, не заметив, как кто‑то корчится от боли и обиды на тебя. И останешься чистым и незапятнанным. Ты ведь и сейчас такой, не правда ли?

Лицо мужчины окаменело. Похоже, зацепила за что‑то такое, спрятанное внутри. Но жалости не было: напросился — пожалуйста, кушайте, не подавитесь. Но и продолжать опасный разговор тоже смысла не было.

— Я думаю, на этом сегодня стоит попрощаться. Иначе, работать вдвоём не получится никак. Спокойной ночи.

Она медленно развернулась, демонстративно, не торопясь, вымыла брошенную до этого кружку… И так же спокойно, старательно удерживая осанку, удалилась в комнату. Неважно, что все внутри мелко тряслось…

Денис откинулся на диван, провожая взглядом неестественно прямую спину девушки… И не мог решить, как сейчас реагировать — то ли злиться, а то ли смеяться…

Кто бы мог предугадать, что у двух, не знакомых между собой женщин, окажется одинаковое мнение на счет его моральных качеств?

Ладно, Дашка наехала, как обычно, и прошлась по нему всеми эпитетами, которые только вспомнила на тот момент. Хотя, если подумать, раньше предателем не обзывала. Сволочью, тираном, иродом, бессовестным ублюдком — да. И еще много разных слов можно было вспомнить. А вот в таком — никогда раньше обвинений от неё не слышал. Может быть, оттого и завелся, что обидно стало? Потому и девчонке задал такой вопрос, хотя не следовало?

Вот и нарвался, нежданно — негаданно. И как эта шмакодявка, интересно, вывод сделала о его недостойных качествах, всего лишь за сутки? Надо будет разобраться…

Но, что ни говори, обидно… Денис прекрасно знал, что не идеален, и ради достижения цели часто забывал про некоторые нюансы и правила. Бывало, приходилось растаптывать противников, чтобы уже не смогли подняться… Но в предательстве и обмане, особенно в личной жизни, себя ни разу не замечал. Может быть, пропустил что‑то? С Дарины (даже имя не как у нормальных людей, а с вывертом) сталось бы и придумать, и вывернуть его поступки наизнанку… Но откуда малолетняя стажёрка что‑то могла о нем знать?

А еще не мог себе простить, что вот так сорвался на ни в чем не повинном человеке: ясное дело, каждый разговор с женой доводил до белого каления, да еще и та, как знала — проявлялась в моменты, когда было особенно не до неё, и доставала. Зачем, что хотела доказать? Склеить гнилые доски корабля, который ни разу и в море не выходил, сгнил ещё до спуска на воду? Так, вроде бы, обо всем договорились, он к ней претензий никаких не имел, даже развода не требовал… Почему до сих пор не успокоится? Было, конечно, подозрение, что отдельный кайф для неё — Денису нервы помотать, но ведь он справлялся, никогда не показывал, как это все достало. Всегда удерживал ровный, спокойный тон… А потом сорвался, только не на жене, а на мелкой девчонке. Так что, можно считать, поделом досталось…

А эта, однако, тоже хороша: показала характер. Это он в людях ценил и уважал, вся команда из таких была набрана. Вот только, заточены все были под его, Дениса, требования. А эта — под какие‑то свои, никому не известные. Что‑то ему подсказывало, что и Палыч не сильно с этим норовом справлялся, потому и решил сослать Веронику на время, скажем так, отшлифовать… А ему, Денису, оно надо?

Так еще вопрос: кому, интересно, хватит выдержки воспитывать её, такую… Теплую и домашнюю, розовую после ванной, с мягкими завитками непросохших волос, пахнущую ароматами, которых его холостяцкая берлога в жизни не видала? Да еще и с каким‑то мужем, в довесок, выпрыгнувшим, как черт из табакерки, нежданно — негаданно?

Не удивительно, что проснулась вредность — просто для самосохранения, нужно было увеличить дистанцию, от греха подальше. А то, видишь ли, мы такие правильные, честные, все‑то мы о жизни знаем…

В её возрасте он и сам знал столько всего правильного, да вот, однако же, ошибался…

А вот мысль про мужа, недовольного проживанием в квартире у шефа, где‑то застряла, неоформленная, на задворках сознания… Нужно бы её до конца додумать, но она ускользала…

Он еще поразмышлял о жизни и бренности бытия, прихлебывая остывший чай, а потом плюнул на всё и отправился спать. В конце концов, почти двое суток на ногах могут привести и не к таким поискам смысла жизни…

Утром, уже завтракая, поднял взгляд и обнаружил в дверях Веронику. Та еще не проснулась до конца, судя по потерянному взгляду, но поздороваться пришла. Денис не выдержал, рыкнул:

— Я тебе что вчера сказал? Спишь до двенадцати, потом собираешься. В час заеду. Все. Чтобы я тебя здесь через секунду не видел.

Приготовился спорить и доказывать правоту, но — зря. Она кивнула, сквозь нечаянный зевок пробормотала "хорошо", и спокойно утопала в свою комнату. Ну, как утопала? Ушелестела. Просто ему не хотелось искать никаких поэтичных сравнений. Снова пришло на ум, что мужчина‑то её — не дурак, раз переживает. И снова не додумалась мысль, была отодвинута назад другими делами, более насущными.