Замуж за светлого властелина (СИ) - Страница 65

Захлёбываясь кровью, Шутгар бредёт к другим ведьмам, не в силах даже понять, что это бессмысленно. Он идёт, снова и снова переживая момент приближения к мечте и её крах, и порой в надвигающемся бреду ему кажется, что он всё же сомкнул зубы на ненавистном горле, разорвал его, вырвал из светлого властелина жизнь, как тот вырывал её своей магией из других тёмных.

Взойти на крыльцо первого попавшегося домика ведьм у Шутгара не получается. Он падает на траву, хрипло, прерывисто дышит. Закрывает глаза, и снова ему кажется, что его челюсти сжимают горло Октавиана.

«Я убью, убью тебя», — крутится в затухающем сознании, и Шутгару кажется, что стекающая в горло кровь — кровь Октавиана, и чудится, что всё получилось, что, несмотря ни на что, Шутгар прыгнул, поймал, впился зубами в горло и, смертельно раненый, утаскивает в посмертие своего врага.

Веря в это, очарованный собственным бредом, Шутгар умирает счастливым.

Крик будит меня, и лишь несколько мгновений спустя понимаю, что это мой крик. Надо мной — срез колонны. Я лежу на целебном алтаре. Плечо и бок, противно занывшие, когда страх за жизнь Октавиана отступил, теперь не болят.

В подвальном зале я одна. Кровь на платье застыла коркой. Похоже, времени прошло прилично. Приподнимаюсь. Ткань мерзко колет, я, подумав, сдёргиваю с себя изорванное, истлевшее на боку и рукаве платье. На сорочке тоже кровь, но её не так много.

Зато на полу и плите крови нет. Похоже, башня работает, как прежде.

Октавиана нет… а кажется, что он должен быть здесь. Сердце сжимается. Он может отчитываться перед Метрополией, может искать нападавших, но сгущающийся внутри холод подсказывает, что Октавиана здесь нет потому, что он догадался, откуда тёмные узнали, где его искать.

Трудно не догадаться, что без меня планирование покушения не обошлось.

Придётся всё рассказывать.

Не хочу. И в то же время хочу скорее убедиться, что Октавиан в порядке, всё ему объяснить. Касаюсь брачного браслета — Октавиан его не снял, значит, объясниться ещё можно.

Под коленками тянет от слабости и тревоги. Держась за стену, я поднимаюсь по лестнице. Лестница выводит на второй этаж, и дверь меня пропускает — значит, я не под арестом.

В башне тихо. Постояв на площадке между левым и правым крылом, направляюсь к комнатам Октавиана.

Одетый в белоснежные одежды, он с открытыми глазами лежит на постели. Обе руки сомкнуты на животе. Перед тем, как задремала, я заметила, что культя удлинилась, и надеялась, что руку можно восстановить. Теперь облегчённо перевожу дыхание: ничего физически непоправимого не случилось.

С ним не случилось. Что там с остальными тёмными — большой вопрос.

Будто не заметив моего появления, Октавиан продолжает разглядывать изрисованную нами стену — цветные отпечатки рук, криво намалёванные цветы и деревья.

Так и не найдя, что сказать, захожу в спальню и ложусь рядом. На запястье Октавиана по-прежнему чернеет моя подвязка. Это ведь хороший знак, да? Я на это надеюсь.

Прижимаюсь к плечу Октавиана лбом. Надо объясниться, но едва открываю рот — дыхание перехватывает. Я не знаю, как начать.

— Это ведь ты им сказала, что мы будем там, — по ровному голосу Октавиана, по спокойному выражению его лица не понять, какие чувства он испытывает, говоря это, осознавая это.

— Да. Но план был другим. Я обиралась попросить уничтожить основу твоей башни, чтобы разорвать связь с Метрополией. Если бы ты не согласился, я вошла бы в круг и там меня взяли в заложницы, потребовали бы от тебя уничтожить основу башни или выманить туда другого проконсула.

Не так страшно признаться. Страшнее молчание Октавиана и невозможность даже примерно понять, что он чувствует.

— Разумный план. А если не соглашусь — можно убить, потому что в лесу ведьм мои силы ослаблены, даже на его опушке я слабее обычного. И слишком расслаблен близостью и чувствами, не ожидаю нападения.

Приподнявшись, склоняюсь над ним, прижимаюсь лбом ко лбу.

— Октавиан, я не хотела твоей смерти, я не думала, что так получится.

Он просовывает между нами выращенную заново руку и так резко откидывает меня на кровать, что дыхание выбивает. Я растерянно смотрю в забрызганный краской потолок. Октавиан продолжает не сразу:

— Это… ощущение в груди сейчас… оно больнее, чем оторванная рука.

— Октавиан…

Подняться мне он не даёт, а когда я пытаюсь снова, встаёт с постели сам. Мне теперь тоже больно в груди: из-за того, что больно ему, из-за того, что он стоит ко мне спиной, уходит, а я не знаю, что сказать…

Браслет Марьяны позволяет ей хозяйничать в башне, но не в том случае, когда Октавиан что-то запрещает. Сейчас под прямым запретом вход в комнату телепортации — для всех, даже для фамильяра. Октавиан сидит напротив огромного кольца и смотрит в его отверстие на стену. Благо своевременное изменение следящих за его здоровьем заклинаний позволило сохранить покушение в тайне от остальных проконсулов. Пока удалось сохранить.

Октавиан так сидит давно.

Обдумывая. Прислушиваясь к ощущениям. Время от времени запуская следящие заклинания и через сферы наблюдая, как Марьяна мечется по дому, заламывает руки. Как сидит, склонив голову на стол, как её утешает Жор, а затем даже Бука. Именно Бука приносит ей еду на исходе дня, но Марьяна к ней не прикасается. Не притрагивается она к еде и на следующее утро.

Октавиан всё это время тоже не спит. Думает. Взвешивает. Просчитывает варианты.

Он всё же дитя своего мира, и когда оптимальный план вызревает, на лице не отражается ничего. Ни единый мускул лица не вздрагивает, когда Октавиан запускает цепочку магических команд, отозвавшихся в каждой из остальных семи башен Агерума и ушедших в Метрополию с просьбой о немедленном высоком собрании для обсуждения кругов ведьм — этой загадки мира, о которой он получил новые неожиданные данные.

Безразличие не покидает его лица все несколько часов ожидания. Внешне Октавиан не изменяется и когда приходит приказ явиться в Метрополю на внеочередное собрание. Он поднимается, привычно взмахивает рукой, и на кольце телепорта загораются символы. На мгновение там, с той стороны, возникают белые высотки, но символы уже изменяются, и далёкий пейзаж, фигуры семи выходящих в Метрополию проконсулов Агерума покрываются рябью, сменяются видом белой стены.

Октавиан шагает в телепорт. Вокруг будто ничего не меняется. Он резко выходит из комнаты в холл второго этажа — ослепительно белый, такой, каким был его собственный холл до того, как в доме появилась Марьяна.

Башня подчиняется белой магии и открывает ему путь вниз. По ступенькам сбежав к пульсирующему в подземелье свету, Октавиан зажмуривается, чтобы не видеть сердца башни — живого, бьющегося, выращенного седьмым проконсулом с огромным трудом — и вкладывает в удар всю свою светлую магию.

Чёрная, как «белки» глаз Октавиана жижа выплёскивается на него, на опутанные капиллярами стены. Башня содрогается. Весь Агерум вздрагивает, резонируя с дребезгом оборванной нити связи между мирами.

Пошатнувшись, Октавиан прижимается к стене. Он оглушён, всё внутри него дребезжит, разрывается, и несколько мучительных мгновений он верит, что смерть чужой башни его убьёт.

Но время идёт, сердце Октавиана бьётся, спазм отпускает рёбра, позволяя вдохнуть.

Пол идёт рябью, стены оплавляются. Лишённая сердца башня умирает, разлагается на глазах. Не тратя время на оттирание жгучей жижи, Октавиан бросается вверх по проминающимся ступеням. В комнату телепорта он забегает, когда диск начинает крениться. Октавиан успевает запустить процесс переноса и шагнуть в шестую башню до того, как седьмая окончательно разрушится.

Здесь, в шестой башне, где всё такое же белое, как было когда-то в восьмой. Теперь Октавиану торопиться не обязательно, но он опять всё делает в спешке, потому что боится думать, боится смотреть на пульсирующие основы башен перед их уничтожением. И не уничтожить их не может — без хозяев эта сила слишком опасна.