Замуж за светлого властелина (СИ) - Страница 57

— Это тренировочные площадки.

На нескольких восьмигранных полях будущие проконсулы отрабатывают удары на манекенах — и магические атаки, и вполне обыденные физические. На других площадках восьмёрки сражаются против других восьмёрок, и не всегда одного с ними возраста. Есть пара групп, в которых мальчишки сражаются друг с другом внутри группы.

— Нужно знать, на что способен каждый из твоего звена, чтобы правильно рассчитывать силы друг друга, — поясняет Октавиан, когда я замираю, потрясённая жестокостью, с которой мальчишки бьют друг друга, заламывают, швыряют через себя, при этом сохраняя те же почти безразличные выражения лиц.

С трудом отведя взгляд от дикой своей холодной яростью сцены, следую за Октавианом. Он проводит меня в сад с ровными цилиндрами деревьев, между которыми воспитанники читают сменяющиеся на тонких пластинах символы. Показывает бассейны, в которых восьмёрки плавают на скорость. Внутри отведённого им здания есть библиотека для тонких пластин с информацией, столовая, где разливают белую жижу. Спят будущие проконсулы тоже группами по восемь, в их комнатах нет мебели, кроме кроватей и тонких рам с вешалками с одинаковой белой одеждой.

И везде, безразличные к нам, ходят, тренируются, читают дети и подростки.

— Почему их так много? — сипло спрашиваю я.

— Миров много. Возвращаются не все.

Из сектора подготовки проконсулов мы поднимаемся по лестнице на следующую радиальную улицу и устремляемся дальше.

В Метрополии много жителей, много секторов. Самый обширный из них, состоящий сразу из четырёх, разделённых на мужские и женские, принадлежит месту обучения рабочих.

— Обучение раздельное для мальчиков и девочек? — уточняю я при виде разделяющей сектора высокой стены.

— И обучение, и проживание, — поясняет Октавиан.

В одинаковых строениях и на одинаковых площадках бесчувственные ко всему беловолосые мальчики и девочки — будущие рабочие — занимаются физическими упражнениями, раскручивают и собирают механизмы, изучают чертежи, спаивают металлические детали, отливают детали из белого вещества, отвечают на какие-то вопросы, а управляют ими равнодушные однотипные мужчины и женщины.

В отдельном секторе из порошков вываривают, высушивают и перетирают белый порошок — тот самый, которым меня кормил Октавиан.

Имеются в городе библиотеки для взрослых. Тут помимо пластин хранятся сферы, на поверхности которых от прикосновений посетителей появляются что-то вещающие лица, и просторные белые залы наполняются шелестом чужой, жуткой речи.

По скользящим линиям мы объезжаем весь город, заглядываем в самый маленький сектор подготовки — учёных и управителей, где встречаем всё тех же безразличных ко всему мальчишек и юношей с чёрными «белками» глаз и голубыми радужками, чаще всего занятых чтением. Некоторые из них упражняются в применении магии, избиении манекенов и друг друга.

— Консулы не слабее своих подчинённых, — кратко извещает Октавиан.

И снова мы скользим между до головокружения одинаковых домов. Места проживания и впрямь разделены для мужчин и женщин. На границе расположено несколько зданий практически без окон.

— Какое у них назначение? — я едва сдерживаю дрожь в голосе — мне страшно в этом городе, невыносимо хочется убежать, но нельзя.

— Здесь оплодотворяют женщин.

Мороз пробирает по коже.

— То есть у вас не заключают браки, а просто…

— Специальная комиссия выдаёт разрешения на размножение наиболее здоровым или обладающим высокими показателями интеллекта жителям, партнёра выбирают так, чтобы не было близких родственных пересечений или вероятностей наследования нежелательных признаков.

Октавиан умолкает, а я не могу отвести глаз от однотипных зданий почти без окон. Как можно вот так — по решению некой комиссии явиться сюда, лечь с кем-то незнакомым. Хотя равнодушное выражение делает их, светловолосых, физически хорошо развитых, всех будто на одно лицо. Даже Октавиана.

Сглотнув подступающий к горлу ком, тихо прошу:

— Идём дальше.

И мы отправляемся в дальнейшее путешествие по городу, заглядываем на очистные сооружения, фабрику по производству вещей. Приближаемся к окраине города, где становится очевидно, что он накрыт куполом, как и Консулат, только немыслимо огромным. Даже от природы здесь отгородились, от солнца, заменив настоящее небо искусственным. Со станции у границы купола по тоннелям к другим городам Метрополии отходят длинные составы.

Мы минуем крематорий, куда как раз завозят прямоугольную повозку с телами.

Всё здесь выверено, работает чётко, жители действуют, словно детали механизма, но это вызывает у меня лишь нарастающую тошноту и внутреннюю дрожь.

Наш круг по центральной части Метрополии заканчивается почти возле кольца телепорта, я инстинктивно шагаю к нему, надеясь скорее вернуться в свой нормальный, разноцветный Агерум.

— Мы должны ещё раз встретиться с консулами, — сообщает Октавиан.

Сердце вмиг испепеляет ненависть к этому городу, миру, его консулам. Медленно разворачиваюсь к Октавиану: такой же беловолосый, безразличный ко всему, одетый в белое, с этими нечеловеческими глазами. Как сотни, тысячи обитателей Метрополии. Неотличимый от них ничем.

— Теперь они будут говорить с тобой, — продолжает Октавиан, будто не замечая, что меня разрывает желание уничтожить здесь всё и всех. — Ты ждала этой великой чести, не стоит от радости терять дар речи.

Радости? Во мне клокочет ярость, но его слова заставляют вспомнить уговор, и я отзываюсь с трудом, едва сдерживая дрожь в голосе:

— Боюсь, я недостаточно совершенна, чтобы не застыть от восторга, переполняющего меня от этой радостной вести. Поторопимся же, нельзя заставлять великих консулов ждать.

Он подводит меня ближе к краю каменной дороги, под ногами снова загораются символы, и полотно приходит в движение, увлекая нас к Консулату. Всё ближе к гигантскому восьмиугольнику под куполом, мимо однообразных домов и улиц, наполненных однообразными существами. К горлу опять подкатывает тошнота, то ли от отвращения к Метрополии, то ли от скорости.

Борьба с накатывающей дурнотой смазывает момент восхождения по ступеням и переход через холл в зал. Лишь оказавшись в центре восьмигранной огромной комнаты под нечеловеческими взглядами консулов я обретаю ясность мысли — от страха, сдавившего всё внутри, убившего тошноту, лишние мысли, оставив одно единственное: я должна убедительно лгать, чтобы уйти отсюда живой, чтобы… что-то сделать, как-то помешать этой невыносимой, омерзительной Метрополии вмешиваться в жизнь Агерума.

Сверху на меня обрушивается непонятная речь, будто надавливает что-то невидимое, голова опять идёт кругом, белая магия обжигает лоб, продавливается сквозь кости, и вдруг чужеродная речь становится понятной, хотя голос звучит смазанно, будто в колодце.

— Дитя Агерума, увидела ли ты величие Метрополии и уготовленного вам будущего?

Горло сдавливает спазм, и я лишь киваю.

— Ни преступлений, ни смертей от болезней, ни голода, — вдавливается в голову другой вибрирующий голос. — Блаженная жизнь без тревог и горестей. Желаешь ли ты её для своего мира?

Кивать второй раз, наверное, подозрительно непочтительно, и я выдавливаю:

— Да. Желаю. Метрополия… — Сглатываю. — Я не видела ничего более совершенного. О большем просто мечтать нельзя.

— Большего не существует, Метрополия — венец развития общества.

— У меня нет слов, чтобы описать восторг, — глядя в пол, произношу я. — Нет… мне просто не высказать все впечатления, я слишком поражена вашим величием. Такому ничтожному существу, как я, можно лишь молча внимать вашей великой мудрости.

— Это хорошо, что ты понимаешь своё место и правильность нашего пути, — соглашается пробивающийся в мозг обжигающий голос. — Значит, ты не будешь мешать восьмому проконсулу Агерума исполнять план.

Снова в груди испепеляющим пламенем разливается ненависть к этим бесчувственным тварям.

— Я готова помогать ему. Чем смогу. Хотя я слишком ничтожна, чтобы надеяться быть вам чем-то полезной.