Замок цветов - Страница 1

Сад засыпал под тяжелым одеялом августовской жары. Цветы источали душистые запахи вполовину силы, дожидаясь, когда вместе с проливным дождем их аромат начнет изливаться в полную мощь на радость, истомленному зноем, миру. В тишине сада слышалось только жужжание большой пчелы в мохнатой шубе, да и оно звучало натужно: монотонный звук окончился усталым вздохом облегчения — это пчела села на выпяченную нижнюю губу лепестка львиного зева.

Флер Мэйнард праздно следила, как пчела погрузилась в глубину цветка; руки девушки тут же бросили свою работу — она лущила горох в ярко-синюю миску, стоявшую у нее на коленях. Какая мирная картина! Флер откинулась в кресле и убрала прядь волос, упавшую на лицо. Покой… Но нужен ли ей покой? Кажется, жизнь навсегда избрала ровный, безмятежный курс — ни сердечных мук, ни горьких разочарований; беды не нарушали однообразную канву ее существования, но и радости не было тоже… При этой мысли девушка слегка усмехнулась. Что бы сказали прихожане, если бы узнали, как тихая, скромная дочь священника, у них на глазах выросшая в сдержанную, простодушную молодую женщину, вполне довольную тем, что во всем помогает отцу и рано или поздно, наверняка, станет воспитательницей для малыша или сиделкой для человека пожилого, на самом деле, всей душой желает вырваться из сонной деревеньки в графстве Суррей, где прожила всю свою жизнь, в огромный мир, который манит ее?

Дремавшая в соседнем раскладном кресле мать Флер пошевелилась и открыла глаза.

— Отец еще не вернулся? — спросила та озабоченно.

Флер улыбнулась. Она не уставала радоваться, глядя на любовь и привязанность, которую родители питали друг к другу.

Хотя они оба были уже далеко не среднего возраста, их чувства, казалось, стали с годами только крепче. Мама всегда очаровательно краснела, когда папа говорил ей комплименты, а он, в свою очередь, не без удовольствия слушал, когда жена рассуждала о том, как повезло жителям деревни Гиллингхэм с таким викарием. Флер давно знала, что они постоянно добры друг к другу. Впрочем, родители ни в ком не видели зла, и даже худший из злодеев получал у них сострадание. Наверное, поэтому даже самые зачерствевшие сердцем люди покидали дом священника с благодарной улыбкой и возрожденной надеждой на лучшее в человеке, а Флер высоко ценила родителей, была к ним внимательна и проявляла всяческую заботу даже в мелочах.

— Не волнуйся, дорогая. — Голос Флер звучал почти по-матерински ласково, чего она сама не замечала. — Ты же помнишь — сегодня папа посещает больницу, беседует со своими постоянными подопечными. Я уверена, он скоро будет дома.

Когда лицо матери перестало выражать беспокойство, Флер поднялась, отдала ей тазик с начищенным горохом и стала потягиваться, чтобы поскорее избавиться от усталости, появившейся после неподвижного пребывания в кресле.

— Ах, так-то лучше!.. Хорошо, конечно, вот так посидеть, но все же безделье не очень меня устраивает, мама!

Джин Мэйнард с нежностью глянула на дочь и, в очередной раз про себя, поблагодарила судьбу, которая подарила им ребенка уже после того, как они с мужем простились со всякой надеждой иметь детей. И какого ребенка! Они дали дочери подходящее имя — та была действительно прелестна, как любой цветок в их старомодном садике. Джин любовалась матовой, безупречно гладкой кожей дочери, ее полными, чувственными губами, похожими на лепестки шиповника, и глубокими темно-синими глазами. Волосы цвета светлой пшеницы падали тяжелыми волнами на хрупкие девичьи плечи. Зеленое платье облегало точеную фигуру, а еще не развившееся тело, обещало в будущем роскошные и чувственные формы. И все же Малькольм и Джин Мэйнард больше всего радовались внутренней красоте своей дочери. Характер Флер был столь доброжелательным и столь великодушным, что ее любили все в деревне, — и тут мать плутовато улыбалась, — хотя иногда девушка производила впечатление умудренной опытом женщины, которая покровительственно печется не только о своих не от мира сего родителях, но и добровольно взваливает на себя все заботы об окружающих.

Флер вопросительно подняла бровь, и мать, спрятав улыбку, встала, чтобы идти в комнаты.

— Я начну готовить обед, дорогая, а ты пока переодевайся. К тому времени как все будет готово, отец как раз должен быть дома.

Флер кивнула в знак согласия и, взяв мать под руку, зашагала рядом.

Когда, час спустя, преподобный Малькольм Мэйнард вернулся, обед уже можно было подавать на стол. Но как только он вошел, жена и дочь поняли — что-то случилось. Его лоб был нахмурен, а искорка веселья, которую они привыкли видеть в его глазах, сменилась печалью. У Малькольма было сердце достаточно большое для того, чтобы вместить горести всех, кто обращался к нему за помощью; его умение сострадать, словно плащ, окутывало теплом каждого смертного. Все же викарий пытался соблюдать меру, так чтобы ни он, ни его семья не оказались в плену тех несчастий, с которыми приходилось встречаться. Однако, в этот раз священник был встревожен столь сильно, что даже не мог притворяться.

— Малькольм, дорогой мой. — Жена бросилась к нему. — Что случилось?

Флер и не пыталась его расспрашивать. В такие минуты она чувствовала, что не стоит сразу вмешиваться: отец с матерью были двумя половинками единого целого, и, когда на одного наваливались заботы, бремя разрешить их поровну распределялось между обоими.

Малькольм покачал головой и пошел не в столовую, где его дожидался обед, а в маленькую комнату, которую использовал как кабинет, и там сел в кожаное кресло. Глава семейства дождался, пока к нему присоединятся жена и дочь, и, когда обе, встревоженные, сели напротив, он начал рассказывать.

— Сегодня я очень расстроился, побывав в больнице… Господь свидетель, я посещал сотни больных, многие из которых слепые и не имели надежды когда-либо вернуть зрение, но этот молодой человек, — его голос дрогнул, — он никому не позволяет утешать себя, отклоняет все предложения познакомиться… Более того, четко сформулировал, что не верит ни во врачей, ни в священников!

Жена, подавшись вперед, ободряюще похлопала его по руке.

— Расскажи с самого начала, дорогой, тебе станет гораздо лучше, когда ты снимешь камень с души.

— Тут дело не во мне, Джин, — сурово ответил он. — Мне надо найти способ помочь ему.

После довольно продолжительной паузы Малькольм принялся рассказывать:

— Сегодня в больнице меня дожидалась записка от сэра Фрэнка Хэмлина, знаменитого глазного хирурга, — я уверен, вы уже неоднократно слышали о нем от меня. Сэр Фрэнк просил, чтобы я, прежде чем идти в палаты, переговорил с ним. Вот я и отправился его разыскивать.

Флер склонилась вперед, стараясь не пропустить ни одного отцовского слова.

— Оказалось, доктор озабочен в связи с появлением нового пациента — это молодой француз, чья семья хорошо знакома сэру Фрэнку. Он рассказал мне, какое несчастье постигло молодого человека. Два года назад тот ослеп от кислоты. Все это время доктора во Франции давали ему надежду, но очень слабую. Затем, после шести безуспешных операций, его семья обратилась к сэру Фрэнку, который велел немедленно везти больного в Англию, в нашу больницу. Сразу после несчастного случая молодой человек очень верил докторам, никогда не жаловался ни на боль, ни на страдания, которые, должно быть, были изрядны, надеясь, что ему вернут зрение. Но постепенно его оптимизм таял, уступая место горькому разочарованию. А после последней безуспешной операции он впал в полное отчаяние и поклялся, что больше никогда не даст себя оперировать.

— Бедный, бедный мальчик, — прошептала Джин Мэйнард, с трудом удерживая слезы.

— Да, его действительно стоит пожалеть.

— Но, папа, чего же хотел от тебя сэр Фрэнк? — с недоумением спросила Флер.

— Доктор уверен, что его операция окажется успешной, и очень хочет попробовать. Семье больного удалось уговорить своего отпрыска, рискнуть в последний раз. Тот, хотя и очень неохотно, согласился. Однако настроение больного внушает Фрэнку Хэмлину большую тревогу. Бесполезно оперировать человека, в душе которого лишь черное отчаяние и безнадежность… Поэтому доктор и просил моей помощи, чтобы немного ободрить молодого человека. Сам сэр Фрэнк пытался это сделать, то же самое пробовала сделать и семья, но все без толку. Боюсь, теперь они смотрят на меня как на последнюю надежду.