Замкнутое пространство (сборник) - Страница 13

План Швейцера и планом-то нельзя было назвать. Дерзкая выходка, демарш с неизбежным фиаско в перспективе, однако Швейцер инстинктивно понимал, что такие дикие, сумасбродные предприятия часто приводят к не менее фантастическому успеху.

9

– Учтите, я стукну только раз, – предупредил Пендронов, занимая место возле дверей, открывавшихся в гимнастический, он же танцевальный, зал.

Швейцер вошел первым; он ждал, что вид свеженатертого пола возбудит в нем тоску по солнечным дням чистоты и невинности – ведь он еще вчера, орудуя щеткой… впрочем, нет. С тех пор уже многое успело измениться. Ослепительный паркет молчал, а в сердце Швейцера жила одна досада – не дай Бог, из-за этого глупого поединка все расстроится: ранят, убьют, поймают. А там, где прольется кровь, будут скользить невесомые чешки беззаботных девиц.

– Господа, – заговорил Берестецкий. – Я вынужден спросить: не хотите ли вы пожать друг другу руки? Швейцер, что скажете вы?

– Я не против, – ответил Швейцер. – Я готов простить оскорбление. Мне, может быть, стоит даже расспросить Коха и снова приготовить раствор, самостоятельно… Пусть все увидят, что колба разбилась случайно.

– Вы, Оштрах? – Берестецкий повернулся к обидчику.

– Говорю же, что он трус, – неуверенно и потому запальчиво сказал упрямый Оштрах. Против Швейцера у него уж давно ничего не было, ему просто хотелось подраться.

– Тогда я пошел в кладовку, за рапирами, – сообщил Остудин, не оставляя врагам шанса договориться миром.

Швейцер пожал плечами, скинул сюртук и передал его Берестецкому. Тот принял сюртук и от Оштраха, так как Остудин отлучился, и второй дуэлянт не хотел стоять дураком, когда соперник уже изготовился к бою.

В зал просунулась голова Пендронова.

– Давайте быстрее, – сказал он нервно. – Там, в коридоре, все время кто-то шастает.

– Глаза намылю, – цыкнул на него Оштрах. – Кыш!

– А я вам письку пририсую, и яички, – выпалила голова и быстро скрылась.

– Ах, господа, господа, – пожурил их Берестецкий.

Остудин, прижимая к груди целую охапку рапир, разбежался и проехался по полу. Взломать кладовку было несложно, замок открывался обычным пером. Учителя, положившись на общую строгость надзора, не позаботились поставить другой, похитрее.

– Зачем так много? – удивился Швейцер.

– Так надо же выбрать, чтоб все было на равных.

– Что там выбирать, – Швейцер вытянул рапиру, согнул, отпустил распрямиться. – Идите ко мне, Оштрах. Я распишусь на вашей шкуре: одной буквы «Ш» вам хватит?

– А вам достаточно «Т», труса, – откликнулся Оштрах, беря клинок и отступая. – И штрихов меньше: два против четырех.

Швейцер принял стойку. Оштрах отсалютовал, намекая на дурное воспитание противника, и встал в боевую позицию.

– Ручку можете опустить, – заметил Швейцер. – Не надо обо мне тревожиться. Я в хорошей форме.

– Как скажете, – зловеще улыбнулся тот и переложил рапиру в правую руку.

Швейцер нанес удар, по залу прокатился дребезжащий звон.

– О, вон вы как! – Оштрах сделал выпад, и его соперник еле успел увернуться. – А этак не желаете? А так? А вот так?

Он запрыгал, наступая и размахивая клинком.

«Вот же болван, – подумал Швейцер, постепенно разъяряясь. – Ведь он всерьез!»

Острие рапиры чиркнуло по его щеке.

– Туше! – крикнул Берестецкий. – Берегите глаза, господа!

Швейцер коснулся лица и мельком взглянул на окровавленную ладонь. Отбив очередной удар, он отступил еще на несколько шагов. Оштрах не давал ему спуску и теснил безжалостно.

– Моя роспись первая! – пропыхтел он, сдувая волосы с глаз. – «О» – хитрая буква! Пока только правый бочок…

Он снова ударил, и Швейцер почувствовал укол в плечо.

– Так, значит!..

Звон покатился вновь – громче и чище. Оружие едва не вылетело из пальцев Оштраха. Швейцер, не теряя времени, нанес удар, метя в живот, но враг ускользнул, и рапира попала в бедро. Швейцер пошел размашистым шагом, с широко расставленными и согнутыми в коленях ногами. Оштрах, слегка растерявшись, ушел в оборону.

– И – раз!

Рапира свистнула.

– Два!

Клинок рассек кожу на запястье Оштраха. Где-то послышался отчаянный стук.

– Стучат! – закричал Остудин испуганным шепотом. – Господа, бросайте оружие! Пендронов стучит!

Но дуэлянты уже ничего не слышали.

– Мерзавец, – прошипел Оштрах и бросился на Швейцера. Тот отпрянул, поскользнулся и чуть не упал. Рапира мелькнула в миллиметре от его виска.

– Ага! – воскликнул нападавший, и в тот же миг двери в зал распахнулись. Отец Саллюстий, волоча за ухо воющего Пендронова, бежал к месту сражения.

– Вы что! Вы что! – кричал он, и тоже – шепотом. – Немедленно прекратить! Я приказываю вам остановиться, дети греха!

Саллюстий дежурил и пришел в полное бешенство, обнаружив, что дуэль – преступление вопиющее – случилась именно в его дежурство. Но бешенство перекрывалось неподдельным страхом. Историк отшвырнул Пендронова, бросился к Швейцеру и стал отирать с его лица кровь, бормоча:

– Ах, сударь! Ведь вы же жизнью рисковали! … Разве жизнь ваша – в ваших руках? Разве не знаете, что вы – не свои? Послание апостола Павла десять… двести раз перечтете, дайте только срок… Какие ж вы свои…

Тут он заметил, что Швейцер все еще сжимает рапиру; Саллюстий вырвал у него из руки оружие и бросил на пол. Перетрусивший Оштрах не стал дожидаться и бросил свою рядом.

– Слава тебе, Господи, вроде обошлось, – приговаривал историк, убеждаясь, что рана Швейцера – простая царапина. – А здесь? – он схватил лицеиста за плечо, рванул пропитавшуюся кровью рубашку. – Зовите доктора, негодяи!

Остудин пулей вылетел из зала.

Отец Саллюстий полез под рясу за носовым платком. Достав, промокнул плечо, отнял руку, прищурился на разорванную кожу.

– Вас не тошнит? Голова не кружится?

Швейцер, который все это время стоял столбом, помотал головой. Саллюстий перевел дыхание и обернулся к Оштраху:

– А вы? Преступный отрок! Вы не ранены?

– Нет. – Оштрах сглотнул слюну и быстро спрятал руку в карман.

– Что же вы не поделили? – учитель, видя, что дело не так страшно, приступил к расследованию.

– Мы их отговаривали, – встрял Берестецкий. Вид у него был несчастный.

– Вас не спрашивают. Итак, я жду?

– Я позволил себе усомниться в скорой победе над Врагом, – сказал Швейцер. – Но теперь уже вижу, что ошибался. Господин Оштрах проявил благородство и резко меня осадил. Я вспылил, и вот… – Швейцер прерывисто вздохнул. – Теперь я понимаю, что с такими воинами, как Оштрах, мы победим…

Саллюстий смотрел на него недоверчиво.

– Вы подтверждаете? – обратился он к Оштраху. – Все так и было?

Тот покраснел и неохотно кивнул.

Берестецкий увидел, что козлиная мордочка историка внезапно скривилась как будто в досадливом презрении, но это длилось лишь миг: в следующую секунду лицо Саллюстия просветлело.

– Вы еще совсем малые дети, – сказал он сокрушенно. – Мы не дождемся победы, если вы возьмете в правило устраивать поединки по каждому поводу…

Швейцер, чувствуя, что угадал, подался к нему:

– Но, господин учитель – ведь честь! … Вы сами учили нас…

– Честь? – хмыкнул отец Саллюстий. – Да, это верно, но… я думаю, что мы вернемся к этому позднее.

В зал вошел доктор Мамонтов, за ним озабоченно поспешал Остудин.

– Что здесь такое? – закричал доктор еще от дверей. – Пять минут продержитесь?

– Больше продержимся, – ответил историк и хотел было вытереть со лба пот, но не нашел платка и не сразу вспомнил, что отдал его Швейцеру.

Мамонтов на ходу расстегнул чемоданчик.

– Не было печали, – заметил он весело. – Показывайте раны, господа. Кто у нас Дантес?

Оштрах осторожно перешел влево, украдкой нащупал руку Швейцера и пожал ее.

– Я буду вам должен, – сказал он шепотом. – Простите меня, я в вас ошибался.