Замена - Страница 5

По лицу Маны было видно, что она прямо тут готова просветить новоприбывшего насчет меня и держится только на честном слове и остатках совести. Анатоль смущенно рассмеялся.

– В общем, вы знаете, мне тут у вас даже понравилось. Первый урок так легко прошел…

Я молчала. Ему явно было неудобно, но очень интересно. Он то ли никогда не работал в школе, то ли… То ли. Я действительно плохо разбиралась в малознакомых людях.

– Да-да! – счастливо поддакнула Майя. – Замечательный первый урок! Мне так понравилось, что я вот даже попросила Витглиц…

«Мычание ей, значит, понравилось», – подумала я, переводя взгляд на жизнерадостное лицо куратора Фоглайн.

– Я по Гете учил немецкий. По текстам и аудиокнигам, – серьезно похвастался Куарэ. – Звук «р» в разговорном – это самое сложное. А вот читать – просто.

– А долго учить пришлось? – спросила Майя.

Она устроила щеку на ладони и смотрела на Куарэ сбоку и снизу вверх: убийственная позиция для стрельбы глазами.

– Около полугода, – улыбнулся ей Анатоль.

Я подняла пустую тарелку и встала.

– Э, мисс Витглиц?

Я обернулась. Из-за плеча Анатоля выглядывала недовольная Майя.

– Я остаюсь, – глухо сказал он. – Вам, наверное, стоит знать.

– Почему?

– Но… Вам ведь нужна помощь?

«Не нужна, на самом деле. Хотелось бы, но не нужна. А вот тебе был нужен повод, чтобы заняться делом своей матери».

Майя сделала глазами «О-о-о!» и подскочила со счастливой улыбкой. Вопрос Куарэ был куда лучшей добычей, чем попытка увлечь его с первого взгляда.

– Ну, вы общайтесь, а я засиделась, – затараторила она. – Соня, заскочи заполнить мне журнал, хорошо?

– Да.

В маленькой столовой становилось людно. Учителя, которым нужно было только на второй урок, сходились в поисках чашечки кофе, неоновые лампы становились все тусклее: за окнами разошелся наконец серый осенний день.

– Мисс Витглиц, с вами точно…

– Да, мистер Куарэ.

Мне расхотелось разговаривать с ним. Он не понимал почему, но оставался, наверное, считая, что из-за меня. И это так благородно, что манной каше в желудке становится тесно.

– Вы считаете, что я не справлюсь?

Неожиданно. Мнительность? Пусть будет мнительность.

– Я вас не оцениваю.

«И дайте уже мне уйти».

– Я смог провести урок без подготовки, – вдруг твердо сказал Куарэ и тоже встал. – Не какой-то там доклад – урок, мисс Витглиц. Если бы не один ученик, все было бы идеально.

Знакомое ощущение. Ужасное и знакомое, и этого быть не могло, но это было, потому что Куарэ-младший продолжал:

– …Он так смотрел на меня… Ну, то есть, так слушал, что иногда мне казалось, будто…

– Будто он один в классе, – закончила я, видя, что Анатоль сейчас смутится и замолчит.

Он кивнул. Медленно и удивленно – как при замедленной съемке, а у меня в голове дернулся якорь фантомной боли.

– Идите за мной, – сказала я.

Вопросы «как?», «почему он?..» и все на них похожие – это все потом.

– Зачем? И к-куда?

– В ученическую столовую. Покажите мне этого ученика.

– Но зачем?

Я обернулась:

– Вы знаете, как его зовут?

– Э, нет… Откуда?

– Значит, покажите.

– А если он уже поел? – с раздражением в голосе спросил он. – Мы что, будем его повсюду искать?

– Да.

– А когда найдем – съедим?

– Нет.

Кажется, со мной здоровались. Кажется, кто-то смотрел на новенького, идущего за мной. Я слышала неподражаемый запах столовой – запах, отбивающий напрочь даже самый сильный аппетит. Я слышала шум за дверями в зал для учеников.

– Мисс Витглиц… – неуверенно позвал Куарэ. Иронии в голосе уже не осталось, и это хорошо.

– Мистер Куарэ, вы уже подписали документы?

– Нет, но…

– Тогда просто покажите мне его. И… Лучше уезжайте. Ничего не подписывая.

Анатоль Куарэ смотрел на меня искоса, и я понимала, что очень плохо разбираюсь в людях, потому что теперь он точно останется.

С другой стороны, возможно, я как раз начинала разбираться, потому что на самом деле у него не было выбора.

Каждый вход в класс – это маленькая смерть. Я всегда оставляю что-то на пороге, перед гомоном голосов, на фоне которого обязательно выделяется один. Всегда – один. Там другой мир, и туда надо попасть. К сожалению, надо.

Наверное, для кого-то это рутина – вот так умирать. Умер – и не заметил.

– Добрый день. Садитесь.

Я всегда поворачиваюсь к классу за два шага до учительского стола, но только сегодня обратила на это внимание. Выглядело это открытие примерно так: «Оказывается, я дышу».

Класс – это пространство, и половину своей работы ты выполняешь, грамотно занимая его. Ходить между рядами на контрольной – всего лишь ничтожная часть настоящего умения. Важно уметь смотреть, уметь стоять, чувствовать освещение. Свет крадет часть стереометрии, свет меняет ее, и все выглядит иначе. Учитель, который не реагирует на игру светотени, – это как плохой фотограф: результат есть, но лучше бы его не было.

Если бы я стала учить кого-то педмастерству, я бы начала со слов: «Класс – это пространство». Эти слова, наверное, ничуть не хуже других, ведь я помню свои учебники по педагогике. Их писали люди, ни разу не видевшие школы.

– Осень любили многие поэты, но не все умели видеть в ней руку высшей силы.

И – взять нить тени. Никакой переклички – я знаю их всех в лицо, и, в конце концов, первые минуты – всего лишь вступление. Или я погружу их сейчас в свое пространство, в свою тему, в свой урок, или они погрузят меня в свое пространство.

«Погружение…»

Очень иронично. Наверное, доктор Мовчан именно сейчас рассказывает Куарэ-младшему о микрокосме, персонапрессивном ударе и интрузии. Доктор вряд ли озаботилась аккордами и вступлениями, потому что ее сегодняшняя тема будет для слушателя апокалипсисом.

«Много лишних мыслей. Хватит, Соня».

– Осень – это то, что вы видите за окном.

Ни единого жеста: они все равно невольно повернут головы. Ни грамма внимания кому-то конкретному – это все потом, потом, когда настанет время обсудить, поделиться, проанализировать.

– Вы видите погоду, а поэт увидел там метафору вечности. Увидел возможность соединить невозможное. Рильке – поэт почти неощутимого парадокса.

И пока они еще воспринимают последние слова, пока соединяют значения слов, нужно идти дальше.

– Файл «Осень». Откройте его.

Мне легко. Экраны лэптопов сейчас подсвечивают почти потерявшиеся во вступлении лица. Значит, правильным было все: тон, настрой, перемещение.

«Вы мало жестикулируете, Витглиц».

Возможно, замдиректора. Я непременно учту ваше замечание – как только моя техника перестанет работать.

– Первые три строки. Как вы понимаете эти образы? Какую картину видел поэт?

Тишина, шепоток. Мне интересно, что сейчас произойдет, кто откликнется, как дальше пойдет мой урок. Это самый непредсказуемый момент, потому что одна неудачная шутка, одна глупость – и всю атмосферу, всю игру света и тени придется строить заново. Или превращать урок по лирике в хороший урок по учебнику.

– Ну, он не видел, наверное, откуда падают листья, мисс Витглиц.

Умная и тонкая девочка, прячущая себя за бойкостью, – обычное дело.

Можно сделать замечание за вызывающее «ну» – но не на первом ответе. Потому что это значит порвать рисунок. Грубо, наотмашь. Иногда нужно рвать, когда картина ведет сама себя, когда ход урока определяют ученики. Или когда именно твой урок выявляет одного из Ангелов.

«Интересно, как повел себя Куарэ, когда почувствовал его?»

– Хорошо, Виктория. Прочитайте эти строки вслух.

– «Как бы из дали падают листы, отмахиваясь жестом отрицанья, как будто сад небесный увядает…»

Виктория посредственно читает стихи. А значит, сейчас кто-то почувствует шанс отличиться. И я, если не забуду за своими странными мыслями, поймаю нужный взгляд ревнивой конкурентки. Главное, взять светотень.