Замена - Страница 14
– Еще раз – простите меня, – покаянно произнес он. – Я сам не понимаю, что на меня нашло…
– Ничего страшного.
Неискренность в обмен на неискренность: меня крошит боль ночной побудки, а он хорошо понимает, почему пришел. Ужасающая банальность в полтретьего ночи – продрогшая, пахнущая пылью, болью и моим любопытством. Во мне зрели вопросы.
«Ты ведь не надеялась, что все закончится вместе со вчерашним днем?» — думала я. Он кивнул и повернулся, чтобы уйти назад в свой октябрь.
– Куарэ?
И снова – взгляд. Взгляд из-за плеча, из тени капюшона дурацкой пайты. Взгляд, который дал мне по крайней мере часть ответов. В принципе, я уже почти все поняла.
Но все равно:
– Зайдите, пожалуйста.
Он пил крепкий чай, украдкой косился на мои очки, на волосы (мало того что седые, еще и встрепанные). На грудь тоже косился, но мало. Впрочем, даже без наблюдения за его взглядами было очевидно, ради чего он пришел.
– Очень приятный чай, – хрипловато сказал Куарэ, подумал и деликатно откашлялся. – Что это?
– «Красный» чай.
Мне было досадно: совершая лишние перемещения за тапочками и халатом, беспокоясь о том, как бы не приспустились очки, я передержала заварку.
Давно я так не делала.
Капсула с обезболивающим потрескивала в кармане, как пригоршня искр.
– Теплый, – сказал вдруг Анатоль с улыбкой и поставил чашку на стол. – Спасибо вам большое.
– Не за что.
От него сложно пахло – сложно и остро. Я слышала преподавательское общежитие (гель для душа, сырость, пот, еда – не какая-то конкретная, а некая общая идея разогретой в микроволновке еды), слышала других людей. И я слышала алкоголь.
«Соня, это вино. Сейчас мы с тобой его подогреем…»
И – стоп. Не буду додумывать эту мысль.
– Есть за что, – тихо сказал Куарэ, пока я отрезала себя от воспоминаний. – Вы мне очень помогли.
– Чаем?
Он моргнул, глядя на меня.
Да, это была ирония. Да, я не хочу этого знать. Да, я не хочу из-за него вспоминать что-либо. Все просто и все сложно, и даже глупый запах вытаскивает из меня такую мерзкую память.
«Мсье Куарэ, тебе лучше уйти. Что со мной творится, я обдумаю потом».
– Простите, Витглиц. Я просто сорвался. Там все было весело, но я не смог.
Смотрел он только в чашку, гладя ее ручку пальцем. Он заново переживал замечательную вечеринку, на которой ему не нашлось места. Еще много будет таких ситуаций, все чаще ему доведется ощущать себя посторонним. Посторонний в останках собственной жизни – это даже почти по классику.
Почти – потому что в случае с ELA самоустранение – это все-таки выбор. Но я почему-то уверена, что Куарэ пойдет как раз по моему пути.
«Почему-то? Да ты сейчас ведешь его за руку».
Он говорил, что-то спрашивал, кивал сам себе в ответ, не дождавшись моей реакции. Ему было хорошо в моей тишине, среди своих рефлексий.
– …я много болел в детстве – простуды там разные, но старался ходить на занятия. И вот теперь думаю: а какого черта?
Он будто отгородился от работы, ведет себя как обычный смертельно больной. Потом будет понимание, что работа связывает его с жизнью. Потом будет этика. Потом – отстраненность и воспоминания.
Пока что у него есть только мой чай.
– А как вы приняли свой диагноз, Витглиц?
– Никак.
– Никак?
– Да, никак.
Я ощутила раздражение – снова. Снова прошлое, снова связь с ним. Я слышала не раз, что со мной очень неудобно общаться. Когда же это поймет Анатоль? И когда я решусь просто принять таблетку, пускай и среди ночи?
– Я больна столько, сколько себя помню.
Куарэ побледнел:
– Оу, я… Простите, мне жаль…
– Я привыкла.
Тишина. У него, наверное, много вопросов. Интересно, сколько он задаст.
– Это, наверное, из больничных привычек – ходить в ночнушке? – вымучено улыбнулся он и тут же осекся. – П-простите…
Он удивительно бестактно и точно пошутил. Знал бы, насколько точно, – был бы очень удивлен. Примерно еще на три-четыре «простите».
«– Витглиц, видеоконференция с вашим преподавателем через семь минут.
– Хорошо, доктор Сейти.
– Соня, вам нужно еще переодеться.
– Да… Действительно. Спасибо, доктор».
Анатоль молчал. Смотрел на меня, ждал чего-то.
Я очень надеюсь, что не исповеди о моей жизни. Мой чай уже остыл, а боль все не могла наиграться. А Анатоль молчал и ждал. А боль…
Хватит. Просто хватит. Это всего лишь маленькая услуга человеку, который мне помог – не больше, но и не меньше. Всего лишь чай – и пусть выговорится.
«Ты ведь за этим пришел, Анатоль?»
– Витглиц?
Это был просто мой слишком внимательный взгляд. Слишком пристальный, пускай и сквозь очки. Не знаю, что он подумал, но мне лучше так впредь не делать. Я покачала головой в ответ и поднесла чашку к губам. Прохладный чай почти обжигал, но это все-таки был чай.
– Вам и сейчас больно?
– Да.
– Из-за того, что я вас разбудил?
– Частично из-за этого. В основном из-за ELA.
Куарэ недоверчиво на меня посмотрел и кивнул, только поверив, что я серьезна. В три часа ночи намного проще относишься к раздражающим очевидностям. С другой стороны… Я отхлебнула чаю и мысленно вернулась на мгновение назад: с другой стороны, он словно бы вообще не заметил того, что я сказала. Вернее, того, как я сказала.
«Витглиц, ты несносна».
«Послушай, а можно не разговаривать в духе «Да-я-робот?»».
«*из-за спины* Тихо, сейчас будет выступление Мисс Очевидность».
Это утомляет. Отсутствие такой реакции настораживает.
«Соня, просто пей с ним чай. Для таких мыслей у тебя будет море времени наедине с собой».
– Я бы не смог, как вы, Витглиц. Я плохо переношу боль. Очень плохо. Когда на первом курсе…
Никто не переносит боль хорошо, но всем нравится каяться в слабости. Куарэ когда-то сломал руку и украдкой пил слабенькое обезболивающее. Ему хватило воли бросить, и это хорошо. Он зачем-то мне рассказывает о своем прошлом, и это плохо.
Все шло к открытому вопросу насчет моей боли, но в разгар его покаяния пришел звук.
В кухонную раковину упала капля воды – оглушительная, звонкая, она обрушилась на несчастную жесть, будто вспышка света. Я снова – да, снова – пристально смотрела в глаза Куарэ, и потому видела, как в ответ на звук мгновенно расширились его зрачки, как вздрогнули контуры сидящего напротив мужчины. Его ELA уже полностью готова, поняла я, но сам Куарэ вряд ли готов к ELA.
– Это опухоль, да?
Он изучал свою раскрытую ладонь. Пальцы едва заметно подрагивали, но еще там унималась какая-то другая дрожь, словно бы размывающая очертания кисти.
– Да.
Он выдохнул носом и положил ладонь на стол, поближе к чашке, подальше от себя, как если бы рука превратилась в опасную змею.
– И я смогу… Взламывать чужой микрокосм?
– Сможете.
Куарэ кивнул.
– Когда-то давно я от скуки… Ну да, это я ехал куда-то. Так вот, я читал брошюру о том, что рак – это инструмент эволюции. Дескать, природа подбирает ключи к следующему этапу развития человека, – Анатоль улыбнулся и пощипал себя за нос. – Мне это даже показалось забавным. Хоть я и не думал, что сам буду доказательством.
– ELA – это не эволюция человека.
Я снова поднесла чашку к губам и сделала глоток. Большой глоток.
«Спокойнее, Соня. Это всего лишь твоя боль, глубокая ночь и умный философ».
– Да? – грустно улыбнулся Анатоль. – А что же это? Мы можем проникать во внутреннюю сущность другого человека, совершать локальное искажение времени…
«Мы можем убивать такой дрожью, можем распылять на молекулы небольшие предметы…», – я могла продолжать эту речь еще долго, а он – нет.
Анатоль запнулся, потупил взгляд, и я увидела, как побелели его губы.
– …убивать этих… Существ. Детей.
«Все же детей. Даже после всего».