Заложник удачи - Страница 66
Теперь их тела лежали рядком на левой обочине. Не иначе, Сыдор, зная, что отряд Бранко движется по его следам, уложил, желая похвастаться.
На взгляд Годимира, бахвальство вышло не очень. Его сильно подпортил вид четырнадцати убитых разбойников, застывших на правой обочине. Человек не военный мог бы и восхититься, но словинский рыцарь, а также любой из загорцев понимал: имея двукратное преимущество в численности бойцов, положить своих больше или хотя бы столько же — это признак неумения управлять боем, свидетельство слабости командира и паршивой подготовки воинов. А чего еще ждать от разбойников?
Медленно проезжая мимо разрушенной засеки, драконоборец смотрел на заречан. Стражники-то погибли, защищая свою родину, а ради чего умерли лесные молодцы? Ради желания видеть Сыдора королем всего Заречья? Сомнительное счастье. Чем их поднял вожак, какими словами повел на смерть? Или просто взыграла в горячих зареченских парнях удаль? Захотелось не только кметей обирать, но и с армией клинки скрестить? Вот мы, дескать, какие!
Ну, и многие теперь больше никогда ни с кем не сразятся, не выпьют браги, не прижмут молодку в корчме… Никогда!
Вот лежит Озим, которого товарищи дразнили Яровым. На бригантине маленький ровный разрез в двух ладонях ниже левой ключицы. Должно быть, гизарма. Быстрая смерть, совсем не мучился. А вот у Будимила (или это Будигост?) вспорот живот. Края разреза в сосульках черной, запекшейся крови и еще в чем-то буром, мерзком даже на вид. Телохранитель Сыдора умирал долго и мучительно. На сизых петлях кишечника копошатся стаи изумрудно-зеленых мух. Отяжелели от сытости. Даже взлетать не хотят…
Годимир перевел взгляд налево и обомлел.
— Ты куда! — воскликнула Велина, увидев, как рыцарь одним прыжком перемахнул через борт телеги и опрометью бросился к телам заречан.
Драконоборец рухнул на колени около двух лежащих рядом трупов.
Один изрублен так, что на белой суркотте уже и не разглядишь красную конскую голову — вся накидка слилась в единое багровое пятно. Целое только лицо, если не считать рассеченную скулу. Длинные каштановые усы с изрядной примесью седины, густые брови, докрасна загорелые, а теперь серые щеки. Волосы стрижены в кружок…
Пан Тишило!
А рядом?
У этого пана лицо, напротив, изувечено до неузнаваемости — очевидно, несколько ударов кистенем. Зато черная суркотта с вышитой на груди трехзвенной золотой цепью почти не тронута. Если и есть где-то пятна крови, так, скорее всего, чужой.
Пан Стойгнев!
Как же Годимир мог забыть? Их отправила королева, чтоб паны рыцари прикрыли отход отступающей армии Кременя. Но драконоборец-то думал, что ошмянская королева им и войско дала в помощь! Хотя бы пару десятков стражников! Почему же на соседнем теле накидка с голубой молнией на желтом поле — герб короля Кременя? Где же черные суркотты с золотым трилистником? Где ошмянские дружинники?
— Где?! — в голос воскликнул рыцарь, на замечая, что вокруг толпятся спешившиеся загорцы, Ярош держит его за плечи, а Олешек спрятал лицо в ладонях — желудок у него никудышный, и, значит, шпильмана вот-вот стошнит. — Где?
— Что случилось, рабро Годимир? — насмешливый голос Юрана долетел сверху, с седла. — Подумаешь, трупы… Ты на войне никогда не был?
— Придержи язык, рабро Юран! — неожиданно зло выкрикнул Олешек. Те же нотки звучали в его голосе и у пещеры мертвого дракона. — Не «подумаешь, трупы»! Этим рыцарям ты в подметки не годишься!
— Ты как говоришь с рыцарем, музыкантишко? — Загорец замахнулся плетью, но отшатнулся, увидев перекошенное лицо вцепившегося в рукоять меча Годимира.
— Только попробуй… — прохрипел словинец, пытаясь стряхнуть повисших на плечах Яроша и Велину. — Я тебе эту плеть в глотку вобью.
— Ты гляди! — воскликнул кто-то из толпы. — Пес хоробровский зубы показал! Сейчас мы его…
— Успокойся… — шипела в ухо сыскарь. — Успокойся… Ты ж не сможешь против всей армии… Вслед за ними захотел?
— Я его на бой… — начал Годимир, но короткий удар по почкам вынудил его охнуть и со щелчком закрыть рот.
— Замолчи, я сказала! — решительно прошептала Велина и в полный голос повторила: — Рабро Юран, пан Годимир увидел старых друзей. Прости его. Гнев на Сыдора затмил ему на время разум.
— На время? — недоверчиво скривился рыцарь герба Млок. — Хотел бы верить…
— Прости его, пожалуйста.
— Ладно! Хорошо! — брезгливо сморщил нос Юран. — Только ради тебя! Но этого музыканта бесштанного…
— Что тут такое? — Вороной конь наместника Лойко решительно растолкал столпившихся загорцев. — Почему встали? Весь обоз держите!
— Рабро Лойко! — горячо проговорил Юран. — Это приблудные оборванцы тут такое устроили! Особенно вот этот… — Он ткнул плетью в Годимира.
Наместник прищурился с высоты седла на трупы — видно, слабоват глазами был.
— Заречане? Ломышанская гвардия?
— Позволь мне объяснить, — вмешался Олешек. — Это действительно ломышанская гвардия. Охрана моста, надо думать… А с ними два прославленных рыцаря из Хороброва и Грозова…
— Узнаю полещука, — перебил его Лойко. — Вот этот, да? Усач?
— Да, рабро. Это пан герба Конская Голова. Его можно назвать идеалом странствующего рыцаря. Как он тут очутился, ума не приложу…
Годимир знал, как тут очутились Стойгнев и Тишило, но молчал. Знал, стоит открыть рот и вновь вырвутся обидные, запальчивые слова. И неизвестно еще, что решит наместник загорского войска. Может и приказать повесить на ближайшей осине, а очень хочется выжить и отомстить Сыдору. Драконоборец еще ни разу так страстно не желал смерти другого человека. Меча под рукой не окажется, есть руки — душить, ноги — топтать, зубы — грызть…
— А второй? — небрежно бросил рабро Лойко.
— Второй — пан Стойгнев герба Ланцюг, — продолжал объяснять шпильман. — Пан Годимир служил у него в Ломчаевке, это тоже под Бытковым, оруженосцем. С ним вместе ходил впервые на войну, против черных клобуков.
— Что они тут делали, Олешек?
— Откуда ж мне знать? — развел руками музыкант. — Может, мимо проезжали? У них, я знаю, вражда старинная была…
— Вот и бились бы, как честным рыцарям пристало, — влез Юран.
— Помолчи, полусотник, — резко одернул его Лойко. Обвел глазами собравшихся. — Всем вернуться к повозкам. Конники — в седло. Вы, — он остановил взгляд на застывших живописной троицей Годимире, Велине и Яроше, — быстро в телегу. Иначе мне придется задуматься, почему это ваши друзья, — холодный прищур переместился на Олешека, — сражаются против армии Момчило Благословенного.
— Вернись. Вернись в телегу… — зашептала сыскарь.
Драконоборец кивнул, подошел к повозке, поставил ногу на ступицу. Сзади прозвучало распоряжение наместника:
— Все тела похоронить, как положено! И сыдоровых, и этих… Рыцарей, гляди мне, не обирай! Закопаешь со всем, что на них!
Топот копыт. Ворчливый голос дружинника, очевидно, назначенного в похоронную команду:
— Ага… «Не обирай»! Тут, опосля разбойничков, найдешь что-нибудь…
Телега тронулась. Заскрипело колесо.
Годимир сидел, уткнув подбородок в колени, с закрытыми глазами и видел перед собой ненавистную рожу Сыдора, перечеркнутую крест-накрест двумя взмахами меча…
Ночью сон никак не шел к драконоборцу. Одна только мысль о Сыдоре, Вукаше, всех прочих загорцах заставляла сжиматься кулаки. Эх, вскочить бы на коня, прорубить путь мечом и прочь! Сперва в Ошмяны, предупредить королеву о измене вожака хэвры… А вдруг она с ним заодно? И пойдет на то, чтобы отдать королю Момчило власть над королевством? Не может быть! А почему, собственно, не может? Он ей что, в душу заглядывал? Да нет же! Нельзя так думать о прекрасной панне! Неправильно это…
Рядом стонал во сне Ярош. Ему в самом деле приходилось тяжело. Днем разбойник еще держал себя в руках, пытался даже шутить, хотя и хватался время от времени за голову, словно раздираемый мучительной болью. А вот ночью… Ночью из его горла вырывались жалобные стоны. Бирюк корчился, пытаясь с головой укрыться видавшим виды зипуном. И самое обидное, что не поможешь другу ничем. В обозе загорцев лекари наверняка есть, но не станут связываться с чужаком, почти пленником.