Заложница (ЛП) - Страница 2
— Но это… — я собираюсь сказать, что именно так его и зовут, когда вдруг осознаю, что это не так, мистер Кимбэлл один из его соперников-конкурентов.
Родители неоднократно прогнали меня по всему списку имен прямо перед вечеринкой, но сейчас я не могу думать связно. Горло перехватывает спазм.
— Он не…
— Исправил тебя? — её взгляд метнулся вслед удалившемуся мужчине.
Он слишком учтив. Нет необходимости озвучивать это.
— Должна ли я…
— Нет! — говорит она быстро.
Это означает, не ходи за ним, не извиняйся. Ущерб уже нанесён.
Впрочем, она и не сказала бы этого. Не здесь и не при всех. И от этого еще горше. Почему то, что родители не произносят вслух, всегда ранит гораздо глубже?
Сразу же появляются близнецы Шаффер. Они прекрасны и хороши во всем. Мы были друзьями в теннисном лагере, но подростки чуют запах крови в воде быстрее, чем взрослые. Восторженные приветствия превращаются в застывшие улыбки и неловкие извинения-отговорки за свой преждевременный уход.
Гости, уезжающие перед ужином — плохой знак.
Медленно, но верно я разрушаю всё. Это гораздо больше, чем просто вечеринка. На кону стоит компания моего отца, социальное положение моей матери. Я чувствую её взгляд на себе, когда улыбаюсь в ответ и благодарю близнецов за то, что они пришли.
Именно тогда случается это — чувствую, как становится тесно в груди от подступающих всхлипов, которые я больше не в силах сдерживать. Мои глаза жжёт, и я уверена, что моё лицо сейчас цвета спелой вишни. Я бормочу что-то о том, что мне необходимо посетить ванную комнату.
Мама сжимает моё плечо.
— Не торопись дорогая, — шепчет она.
И я знаю, что она говорит это не только для того, чтобы я успокоилась и не причинила еще большего вреда, а отчасти потому, что любит меня. Ведь тяжело всем нам, осознание этого подпитывает подступающие рыдания новыми силами. Поэтому, сдерживая слёзы, я иду через весь зал. Хорошо, что я знаю, насколько ослепительно надо улыбаться, чтобы никто не заметил подозрительный блеск в моих глазах.
Я вижу троицу знакомых из маминого клуба игры в бридж, направляющихся в туалетную комнату. Я не могу войти туда с ними. Поэтому проскальзываю мимо них в следующую дверь, за которой сегодня организована зона для кейтеринговой службы.
Некоторые из официантов смотрят на меня странно. Я пытаюсь исправить ситуацию и говорю:
— Все идёт хорошо, но, по-моему, недостаточно канапе в дальнем конце зала.
Я, не сбавляя темпа, двигаюсь дальше. Да уж: безумная девушка в красивом, подержанном платье, с горящими щеками, которая едва сдерживает рыдания.
Я толкаю еще одну дверь, ведущую на кухню. Подносы из нержавеющей стали полны вкусной еды, которую я не могу съесть. Любопытные глаза отовсюду следят за моими передвижениями. Я уже почти бегу к двери, над которой светится красным надпись «Выход».
Выбегаю наружу и закрываю за собой дверь.
Из меня вырывается всхлип, затем ещё один, и ещё один. Всхлипы перерастают в рыдания.
Я выгляжу жалко.
Девушка, в платье от Givenchy, на пустой служебной парковке зала для приёмов Старлайт.
Даже сейчас, рыдая на этой парковке, я думаю о своём внешнем виде. О семье и обязанностях. Я плачу аккуратно, чтобы не размазать тушь по лицу и своей одежде. Я продолжаю стоять, потому что если сяду, то моё платье помнётся. Это даже не моё платье. А вечеринка даже отдалённо не похожа на мою. Это все дань приличиям.
Мотылёк пикирует в мою причёску, и я пытаюсь смахнуть его. Следом в волосах запутывается второй. Внезапно нелепая борьба с насекомыми, сопровождаемая моими рыданиями, начинает походить на ритуальные пляски с бубном. Вероятно, мотыльков привлёк свет от вывески над дверью.
— Чёрт!
Спотыкаясь, подвернув ногу, всхлипывая, я уже в тени фургонов кейтеринговой службы продолжаю возиться с волосами.
Больше никакой аккуратности, никаких обязанностей.
В результате моя причёска безнадёжно испорчена и, возможно, в ней куча раздавленных мотыльков. По крайней мере, это воронье гнездо из моих волос вполне «сочетается» с разводами потёкшей туши под глазами. Непонятно — плакать или смеяться. В голове полнейший сумбур.
Но на самом деле я вдруг понимаю, что чувствую себя чуть лучше. Так глупо.
Я должна вернуться назад. Привести в порядок лицо в ванной комнате, скрутить волосы в аккуратный пучок.
— Еще одну минуту, — говорю себе.
Плохо, что я вообще ушла со своей вечеринки, но ещё хуже будет вернуться туда в таком виде. Открываю инкрустированный драгоценными камнями клатч, который висит на моём запястье, и проверяю свой телефон. Заплаканные глаза режет от яркого света. Через двадцать минут подадут ужин. Мне стоит поспешить.
Я пытаюсь взять себя в руки и вдруг слышу шаги. Они всё громче — кто-то бежит вниз по дороге, вдоль аллеи. Шаги приближаются в мою сторону. Мой пульс тут же учащается.
Меня не должно было здесь быть.
От страха я боюсь лишний раз вдохнуть, стою на месте, стараясь не издавать ни звука, лучше подождать пока всё не стихнет.
Становится слышен топот второй пары ног, в то время как владелец первой приближается всё ближе.
Кто-то кого-то преследует? Я ретируюсь глубже в тень, маскируя своё отступление под хруст гравия от чужих шагов. Ничего не видно, но они уже близко, может, за пару шагов от фургона.
Достаточно близко, чтобы я услышала надсадное дыхание, возгласы удивления, какую-то возню и злобные рыки. Я вся напрягаюсь. Внезапно раздаются громкие звуки ударов, затем шум падения, и я слышу утробный стон боли. Волоски на загривке встают у меня дыбом.
Я никогда в жизни не слышала ничего подобного, но мой инстинкт самосохранения подсказывает, что всё по-настоящему и на полном серьёзе. Идёт борьба не на жизнь, а на смерть. На вечеринке «кровь в воде» было всего лишь образным выражением, но здесь кровь уже настоящая.
Еще больше ударов. Я задерживаю дыхание. Неужели все происходит на самом деле? Я просто в шоке от ужаса. Кто-то там страдает, ему очень больно. Не могу поверить, что всего пару минут назад я думала о канапе и о своём внешнем виде.
Человек — как я думаю, нападавший — задаёт вопросы, что-то о полицейском:
— Бл*дь, скажи мне… Мне нужно имя…
Еще что-то о каком-то Дормане, я не могу разобрать:
— …работал на Дормана… в системе друзей… ты заплатишь…
Другой человек начинает плакать и просить:
— Я не знаю… я ничего не знаю, пожалуйста…
Снова хруст гравия, голоса становятся более отчётливыми:
— Правильно, лучше умоляй меня. Потому что ты молишься за свою сраную жизнь.
О боже. Я должна сделать хоть что-то. Прямо сейчас.
Хватаю свою сумочку и стараюсь, как можно тише, заглянуть в окно фургона. Я вижу их — один мужчина избивает другого. Тот, которого избивают, выглядит гораздо старше, у него волосы с проседью. Он кажется мне смутно знакомым. Видела ли я его на вечеринке, или может, на кухне? Может, его грабят?
Может, я должна помочь ему? Выйти туда и сделать что-нибудь? Я должна…
И тут я вижу лицо нападающего. Дикое, искажённое чистой яростью.
Я застываю на месте.
Он выглядит как дикарь с зелёными глазами и взлохмаченной копной черных волос. Обуявший его гнев такой силы, что напавший своим обличием больше напоминает животное, чем человека. Он стоит на коленях перед седовласым мужчиной, возвышаясь над ним, и наносит кулаками удары в лицо снова и снова.
Трясущимися руками я пытаюсь разблокировать свой телефон. Я должна позвонить кому-нибудь. Я должна попытаться спасти того мужчину. Я ввожу неправильный код разблокировки, в то время как удары не прекращаются. Глубоко внутри я понимаю, что пострадавший мужчина уже находится на грани жизни и смерти, и у него нет в запасе двадцати или даже десяти минут, пока прибудет помощь.
Он или я. Стоять здесь и просто дать умереть этому человеку, или впервые в жизни сделать что-то правильное, что-то кроме выбора платьев, фальшивых улыбок и моего таланта все портить.