Закрой дверь за совой - Страница 7

Просить она не умела. Откуда-то из детства осело в ее голове «просить стыдно», а немногим позже усугубилось любимой цитатой из Булгакова. Той самой, где «никогда и никого не просите». О том, что в книге эта реплика вложена в уста дьявола, Ирма ни разу не задумалась.

С Гройсом ей пришлось едва ли не впервые в жизни нарушить собственное правило. Что она могла ему предложить? Деньги? Права соавтора? Все это старого мошенника не интересовало.

Ирма собрала все свое бесстрашие. «Я расскажу ему, как важна моя работа. Он поймет…»

Но случилось то, чего Ирма боялась. Старик посмеялся над ней.

В отчаянной попытке исправить ситуацию, она посулила ему денег. Если ты предложил сделку и ее не приняли, это не так унизительно, как быть отвергнутым просителем.

Уходя из квартиры Гройса, Ирма едва не плакала от обиды и ярости. Она ощущала себя так, словно ей дали пощечину. Рядовой отказ раздулся в ее представлении до смертельного оскорбления.

С этой минуты Гройс перестал быть живым человеком и стал препятствием.

К вечеру план был готов.

– Я хочу, чтобы мне заплатили, – сказал Гройс, когда Ирма принесла ужин.

– Что?

– Работать на вас даром не стану. Две недели! Я вам не дурак.

Стараясь не выдать своей радости, Ирма поставила перед ним поднос.

– Сколько?

Следующие полчаса они ожесточенно торговались. В конце концов Гройс сказал, что для известной писательницы Ирма на удивление скаредна, и женщина сдалась.

– Буду платить вам за каждую историю, если она меня устроит.

– Запишите номер счета.

– Вы что, помните его наизусть?

– Естественно.

Гройс сидел на кровати, нахохлившись, с выражением недовольства на лице, и был похож на старую злую птицу.

– Что мешало вам сразу согласиться? – пожурила его Ирма. – Потрепали нервы себе, мне… А вам нельзя волноваться. Не в вашем возрасте!

Гройс нахохлился еще сильнее и нехотя буркнул:

– Вы отлично готовите. Можно добавки?

Ирма заулыбалась. Она действительно постаралась с ужином. Приятно, что старый упрямец это оценил.

Покончив с добавкой, Гройс признался, что устал. Она поставила возле его кровати маленький колокольчик.

– Чтобы вам не пришлось каждый раз звенеть цепочкой.

– Спасибо. Это действительно было не слишком приятно.

– Я понимаю, – участливо сказала Ирма. – Потерпите немного, Михаил Степанович. Честное слово, у меня в гостях не так уж невыносимо.

– Даже если бы я хотел возразить, после вашего ужина это сделать невозможно.

Она с улыбкой пожелала ему спокойной ночи, и старик остался один.

Ирма плохо разбиралась в людях. Ворчливое смирение Гройса обмануло ее.

Но старик был в бешенстве. Даже не из-за того, что его посадили на цепь и вынудили откупаться от тюремщицы байками.

Ирма посягнула на самое ценное, чем обладал Гройс: на его время.

До семидесяти, благодаря прекрасному здоровью, старик не слишком о нем задумывался. Да и время вело себя с ним прилично. В детстве, как полагается, было бесконечным, прозрачным и тягучим, точно сироп. В юности загустело. В нем проступили отдельные годы, как засахаренные вишни. Потом спрессовалось и стало похоже на мармелад. Едва успеваешь прожевать новогодние праздники, как выясняется, что заодно откусил и от майских.

Ко всему этому Михаил Степанович был готов.

Чего он не ожидал, так это того, что случилось после семидесяти.

Банку с вареньем опрокинули. И выяснилось, что оно почти закончилось – едва можно наскрести по стенкам.

Впервые Гройс увидел это на следующий день после своего семидесятилетия. Он проснулся бодрый, в отличном настроении, и вышел на прогулку. Дворник в одной перчатке на правой руке водил по забору кистью. Запах краски ударил старику в нос, и Гройс внезапно покачнулся. Мысль о том, что он видит это в последний раз – и дворника, и перчатку в грязных пятнах, и забор, под которым расплываются зеленые кляксы, взорвалась в голове, словно петарда, брошенная безжалостным мальчишкой. Михаил Степанович потерял сознание.

«Старый дурень, – сказал он себе, очнувшись. – А ну отставить панику».

Но паники не было. Гройс трезво осмыслил происходящее.

Ему семьдесят. При очень хорошем раскладе он проживет до девяноста. При просто хорошем – до восьмидесяти. Значит, если быть оптимистом – а старик всю жизнь верил в лучшее – ему можно рассчитывать лет на десять.

Десять Новых годов.

Десять июней.

Десять заборов, воняющих краской по весне.

Примерно тысяча восемьсот дождей, если считать по сто восемьдесят в год (можно было бы и поменьше, подумал Гройс, любивший солнце).

Десять лет – это немало. Если переводить годы на язык ручной клади, Гройсу выдали довольно объемистый чемоданчик. В него помещались путешествия. Музеи. Вкусная еда. Полторы тысячи бутылок вина!

Но вот собака в него уже не помещалась.

Новое дело не влезало, как ни пытайся утрамбовать. Положим, чтобы затевать бизнес, Гройсу не хватило бы энтузиазма, но вот собака… Он любил собак. Дворняг с развесистыми ушами. Напыщенных как жабы бульдогов. Вертлявую косматую мелочь. Да хоть спаниеля, если из уважаемой семьи! Почему бы и нет?

«Спаниеля не будет».

Все-таки не чемоданчик. Саквояж. Потертый, потрепанный.

Гройс крепко вцепился в его ручки.

Прежде он и не догадывался, до чего жизнелюбив. Многие его ровесники уже потратили себя целиком и теперь вели тихое экономное существование, боясь лишний раз вздохнуть. А ему хотелось всего: смотреть, держать, чувствовать, жадно грести к себе обеими руками, отхватывать от этого мира кусок за куском. Старик и в авантюру с бриллиантами ввязался лишь потому, что все это его бодрило. Игра – вот что ему по душе! Денег хватало, и не ради них он взялся втюхивать негодные камни. Но, черт возьми, восторг переполнял его, когда у него все получалось! А еще больший – в тот момент, когда все висело на волоске. Когда жертва еще смотрит подозрительно, еще не верит ему. И только от Гройса зависит, переломит ли он ситуацию в свою пользу.

Как же он был счастлив последний месяц!

И все это прервала баба, потерявшая среди своих персонажей связь с реальностью. Поместила его в комфортабельную тюрьму и принимает за чистую монету комплименты ее стряпне.

Две недели! Отобрать у него две недели и полагать, что это сойдет ей с рук? Гройс недобро усмехнулся в темноте.

План его был прост. Он убаюкает ее своими байками, как она того желает.

И сбежит.

Вокруг не тюрьма, а всего лишь дом в пустынном месте. На окнах нет решеток. Все, что ему нужно – избавиться от браслета на левой руке.

Модель наручников Гройс определил еще днем. Не китайское барахло и не поделка из секс-шопа. Но и не конвойные БРС-3, которые простой скрепкой не вскроешь. Ирма приобрела стандартные наручники «Нежность» (Гройс восхищался ходом мысли человека, придумавшего это название).

Один браслет она застегнула на его запястье. К другому приварила цепочку, второй конец которой был закреплен в изголовье кровати. Гройс первым делом проверил прочность крепления, но его ожидал неприятный сюрприз: сделано было на совесть.

Значит, придется работать с замком наручников.

Идеально подошли бы маникюрные ножницы с загнутыми концами, но вряд ли он убедит Ирму, что ему нужно срочно подстричь ногти.

В размышлениях о том, где раздобыть кусок проволоки, Гройс заснул.

– Давайте начнем с чего-нибудь простого. – Ирма сегодня была сама любезность. Она придвинула стул, и на старика вновь пахнуло отдушкой ее гигиенической помады.

Гройсу стоило большого труда не поморщиться, но легкую гримасу на его лице Ирма все равно уловила.

– В чем дело?

– Э-э-э… запах.

Она нахмурилась.

– Запах?

Гройс не мог бы ответить, что заставило его в последнюю секунду солгать, но вместо того, чтобы сказать про землянику, он пробормотал:

– Псиной пахнет… мне показалось.