Законы прикладной эвтаназии - Страница 17

«Я всё делаю правильно», – произносит он вслух.

Все конференции скучны. Когда-то Алексей Николаевич каждую командировку воспринимал как праздник, но теперь он постоянно думает о том, как же ему надоело произносить заученные речи перед совершенно одинаковыми людьми. Китайские студенты его раздражают отсутствием индивидуальности. Раньше, читая лекции в других городах Китая, Морозов не чувствовал этого так остро, как в этот раз.

Ректор университета И Юн и доктор Дай Мэнфу (оказавшийся главврачом Первой больницы), в принципе, ничем не отличаются ни от Чжао, ни от сотни студентов, сидящих в огромной аудитории перед профессором. Морозова пугает странный, запрограммированный интерес любого китайца к своему делу. Китайский врач думает только о том, чтобы лечить; спортсмен – о том, чтобы заниматься спортом; математик – только о цифрах. Конечно, на самом деле всё обстоит иначе, но Морозов никак не может отвязаться от собственного заблуждения.

Алексей Николаевич очень старается. Старается быть приветливым, открытым и, главное, интересным. Хотя студенты всё равно слушают его молча и что-то записывают в блокнотах или набирают на клавиатурах нетбуков. Это всего лишь инаугурационная речь, не более того, даже не лекция. Лекции начинаются только через три дня.

Когда официальная часть подходит к концу, Морозова представляют студентам, а И Юн кратко излагает, что бы он хотел услышать от русского нейрохирурга, Алексей Николаевич пытается как можно быстрее покинуть здание университета. Его догоняет вездесущий Чжао.

«Господин Морозов, вы так быстро ушли, что господин И Юн не успел передать вам приглашение в гости на завтрашний вечер».

Он подаёт Алексею Николаевичу распечатанное на плотной красной бумаге с золотистой бахромой приглашение отужинать.

«Спасибо, Чжао, – отвечает Морозов. – Передайте господину ректору, что я, несомненно, приду».

«Вам что-либо нужно, господин Морозов?»

«Нет, спасибо».

Машина ждёт его на подземной парковке: это скромный Hafei Saibao, такой же обычный и серый, как все китайские машины. Потоки машин на улицах Харбина сливаются в длинную одноцветную змею с множеством хвостов. Автомобили практически неотличимы один от другого. Чудовищная тенденция современного автомобилестроения, думает Морозов. Одинаковые японцы, одинаковые европейцы, и как вершина – одинаковые китайцы.

После встречи с И Юном к Морозову подошёл профессор Цю Цичан из Хэйлунцзянского университета китайской медицины, самого крупного медицинского вуза Харбина и одного из крупнейших в Китае. Цичан предложил Морозову обзорную экскурсию по своему университету. Традиционная китайская медицина серьёзно отличается от европейской. В университете выделены иглорефлексотерапия и традиционный массаж как отдельные специальности; это интересно. Визит к Цичану Морозов запланировал на послезавтра.

Что делать сегодня – пока непонятно. Морозов решает вернуться в отель и готовиться к первой лекции. Как ни странно, демонстрационных операций проводить не потребуется – только лекции. В какой-то мере это хорошо: меньше напряжения.

Морозов ощущает пустоту и бессмысленность. Это чувство уже накатывало на него раньше, и вот теперь он снова теряет ариаднину нить, которая ведёт его по жизни уже пятьдесят с лишним лет.

Спасать людей от смерти или спасать людей от жизни – основной вопрос. Всё остальное, весь этот Китай, студенты, отели – тлен.

Эвтаназия официально разрешена в Голландии, в Швейцарии, в Бельгии и Швеции. Правда, в последней разрешена лишь пассивная эвтаназия, то есть отключение пациента от аппаратов искусственного поддержания жизни. Вколоть дозу сакситоксина там тоже никто не позволит. Зато позволят в США – в Калифорнии, Монтане или Орегоне.

Как может быть в одной стране преступлением то, что считается благодеянием в другой? Алексей Николаевич хорошо помнит, как разрешали эвтаназию в Швеции. Одной из первых пациенток, потребовавших отключить себя от аппарата искусственной вентиляции лёгких, стала тридцатидвухлетняя парализованная женщина. Это произошло 5 мая 2010 года, совсем недавно. Почему этой женщине можно решить собственную судьбу, а старику из пятой нельзя? Чем он хуже?

В глубине души Алексей Николаевич понимает, что всё это не более чем оправдание. Но ничего не поделаешь. Каждый несёт свой крест.

Он сидит в отеле и раздумывает над картой.

В девяносто седьмом Волковский вряд ли смог бы найти загадочный тайник Исии. В его распоряжении были разве что современные карты района. Конечно, он не сумел грамотно совместить карту военного времени с новой застройкой.

А вот у Санькова такая возможность была. Ему не хватило лишь воображения. Саньков совместил карты посредством компьютерного наложения и вычислил координату по Google Maps. Он обыскал весь квартал, обошёл каждый двор – и ничего не нашёл. Он спускался в канализацию, обыскивал подвалы, расспрашивал местных и даже привлёк к себе внимание патрульных, которые отконвоировали его в участок и долго допрашивали, подозревая в шпионаже. Все эти старания и страдания прошли даром.

Морозов же отметил, что координаты, найденные Саньковым, всего на километр отстояли от координат «ящика смерти». Он сказал об этом Волковскому перед поездкой.

«Возможно, это ошибка», – ответил тогда Волковский.

«Погрешность», – поправил его Морозов.

Исии Такэо понимал, что ни зданий основного комплекса, ни «филиала» уже не существовало: их взорвали при отступлении. Поэтому он просто поставил на карте крестик. На карте, где не был отмечен никакой «ящик смерти», никакой склад. Всё-таки это была секретная база. Отметка легла с некоторой погрешностью, плюс наложилась определённая ошибка Санькова. В итоге местоположение «ящика смерти» и местоположение тайника разделились и стали двумя разными точками.

Алексей Николаевич сделал смелое предположение.

«Это одно и то же место, – сказал он Волковскому. – Нужно искать под «ящиком смерти».

И уехал в Харбин.

Теперь Морозов смотрит на дисплей ноутбука и пытается собрать паззл. У него есть бумажная карта Харбина, купленная в отеле. У него есть скан военной карты Исии Такэо. Есть координаты Санькова. Есть координаты «ящика смерти». Паззл складывается легко. Идти на северо-восток от месторасположения отряда 731 в гущу жилых кварталов. Найти мемориальную табличку. Искать вокруг неё. Возможно, это займёт не один день. Возможно, это займёт десять минут – кто знает.

Круг поиска сузился до точки.

Визит к И Юну назначен на восемь вечера. Времени много, и Алексей Николаевич раздумывает, отправиться ли ему на прогулку по городу или посетить музей отряда 731. Теперь, когда есть автомобиль, он не зависит от автобусов и может поехать туда в любое время. Судя по буклету, сам музей довольно скучен, но главное – не экспозиция, а настроение. Ощущение того, что именно в этом месте генерал-лейтенант Исии Сиро отдавал страшные приказы своим подчинённым.

Пинфань выигрывает у Харбина. Морозов засовывает буклет в карман пиджака и спускается вниз, к машине.

Добираться от отеля – удобно. Почти всё время приходится ехать по одной улице – шоссе Хапинг, которое переходит в национальную дорогу № 202, а затем – в шоссе Ха Ву. Ещё немножко плутания по Харбину, и Морозов на месте: улица Цзиньжиянь, дом двадцать один. Это административное здание, единственное из целиком сохранившихся с 1945 года строений лабораторного комплекса.

Несмотря на то, что светит яркое солнце, на небе нет ни облачка, а само здание выкрашено в жёлтый цвет, оно производит мрачное впечатление. За чёрной оградой – асфальтовая дорожка, упирающаяся в массивный навес главного входа в административный корпус. Здание широкое, более ста пятидесяти метров на глаз. При этом «в глубину» оно достигает едва ли десятка метров.

Алексей Николаевич представляет, как Исии Сиро выходит на огромный балкон второго этажа и смотрит вдаль. Впрочем, такого никогда не было: это не более чем фантазия. Морозов достаточно знает об Исии, чтобы понимать: в японском бактериологе не было ни капли романтики.