Законы Лужкова - Страница 2
А вы как хотели? «Заставить избрать себя — отнюдь не аристократический вид спорта», — пишет Жак Сегела. Добавим: так же, как заставить не избрать противника.
Антилужковская акция, надо сказать, захватила воображение многих политиков и пиарщиков. Еще бы — такая коллизия!
Лужков не должен реагировать на наезды, говорили одни. Ноль внимания, фунт презрения! Газет не читаю, телевизор не смотрю — нет времени.
Так нельзя, спорили другие. Он же заявил, что Ельцин должен дать публичные объяснения по поводу своих загрансчетов, теперь приходится самому на каждую дурь отвечать.
Но тогда, не унимались первые, нужен публичный конфликт. Лоб в лоб. Приглашают Доренко и Сванидзе в свои передачи — надо идти, делать заявления в прямом эфире, участвовать в теледебатах с конкурентами на место мэра…
…И тем самым поднимать всю эту публику до своего уровня? Ну уж нет, отрицали вторые. Возвышая других, принижаешь себя.
А Лужков уже давно не в облаках парит, следовало новое возражение. Еще недавно рейтинги показывали: во втором туре президентских выборов он бьет всех. И вот был человек — и нет человека! Не надо было отношения с Березовским доводить до крайности, забыл разве, как тот за неделю команду Чубайса в порошок стер. И тот же Доренко, кстати, тогда гвозди в гроб вгонял.
При чем тут Березовский, горячились оппоненты, если Лужков лидером блока Примакова позвал. И значит, сам себя из президентских рейтингов вывел.
Сам же Лужков говорил разное. «Да, я не могу спокойно воспринимать клевету, она выводит меня из равновесия, но это нормально. Я человек, а не медуза». Но уже назавтра мог сказать иначе: «Я совершенно спокоен. Обо мне могут врать что угодно, сам же я абсолютно уверен в своей правоте и порядочности».
Работающие с Лужковым люди понимали: мэра нервирует то, что ему навязали игру, которую он не знает. Искушенный, опытнейший и такой битый, что за него не двух, а дюжину небитых дадут, Ю. М. ощущал себя так, будто на таком знакомом ему футбольном поле против него затеяли метание молота, городки и стендовую стрельбу. То есть сделали именно то, что Жак Сегела называет «подтолкни-к-промаху». В данном случае — попытались вогнать Лужкова в ситуацию, когда любой его довод и любой поступок либо перевирают, либо освистывают, либо вообще не замечают. Как не проиграть такую партию? Дилемма, в сущности, проста: либо признать, что отсутствие правил является как раз правилом, и сражаться тем же оружием, что и противник, либо следовать собственным правилам и внутренним законам, независимо от поведения противной стороны.
Внешне Лужков сохранял уверенность, исправно следовал ежедневному рабочему графику, следил за городским хозяйством, встречался в округах с избирателями и по нескольку часов кряду отвечал на их вопросы. Но внутреннее напряжение все равно проступало наружу. Мэр стал мрачен, телеэкран высветил опаснейший признак: Лужков начал терять обаяние. Он явно что-то искал — быть может, всего одну мысль, которая даст ему внутреннюю опору. Опору в ситуации, когда тебя вынуждают отдать власть. В том числе власть над собой.
А противники завели новую пластинку: что это Лужков взял моду винить во всех своих бедах Кремль? И вообще, о какой травле идет речь? Этого мэра, в самом деле, до того избаловали похвалами и поклонами, что он уже комариный укус воспринимает как заговор.
Между тем стоит непредвзято прокрутить в памяти передачи первого и второго телеканалов за последние месяцы 99-го, да для полноты ощущений заглянуть в Интернет, доверху набитый перлами типа «Лужопа» и «Шкурий Пихайлович Кушков», да прибавить сюда массированные и явно тенденциозные проверки в московской милиции, прокуратуре и многих иных городских структурах, да присовокупить попытку ударить по столичному бюджету экономическими санкциями, как станет очевидно: кампания морального уничтожения Лужкова по интенсивности и вдохновению превзошла приснопамятные отечественные аналоги.
Пройдет год, и в ноябре 2000-го Лужков опубликует рассказ «Законник», где опишет свою давнишнюю встречу с матерым зэком. Вот фрагмент рассказа.
Впервые за долгие годы я вспомнил об этой встрече в период предвыборных баталий, когда услышал реплику кремлевского чиновника: «Не держит удар». Вдруг показалось, что снова в зоне…
Реплика относилась к тому обстоятельству, что в ответ на чудовищную клевету, грязным потоком лившуюся с экрана телевизора, я подал иск в суд. То есть предложил разобрать обвинения открытым, законным способом. И тут оказалось, что сама идея обращения в суд, по понятиям окружавшей в то время трон команды, — уже поражение. Она означает (о чем просигналил кремлевский чиновник), что ты «не авторитет».
Я специально задерживаюсь на этом обстоятельстве, потому что все недоразумения того периода происходили как раз потому, что не сразу понял приблатненную логику оппонентов. Если бы рядом был тот старик из зоны, он легко объяснил бы расклад. Мы действовали по правилам правового общества, противник — по логике «понятий». А это несводимые вещи.
Вся технология работы в эфире строилась по моделям уголовного мира. Техника оскорблений не предполагает доказательств. Я выиграл все иски в суде. Но для того, чтобы это имело значение, нужно еще кое-что: построить правовое, цивилизованное общество. А это, как выражался старик, «голый вассер».
На нас напускали «телеторпеду» с единственной целью — унизить, перевести в нижнюю масть. «Торпеда» шестерил, как типичный сявка, какого грозил наслать на меня «дед». Его задача была не в том, чтобы сказать хоть что-либо похожее на правду, а «опомоить», «опарафинить», «зачушить». Это был телевизионный аналог позорных блатных ритуалов, эстетика уголовщины. И тот факт, что такое происходило на первом, главном канале, превращало всю затею в воплощенную утопию.
Когда-то воровское сообщество, как объяснял старик, держалось на противостоянии государству. Однако после краха социализма преобразилось и все, что ему противостояло. Блатная культура, выпестованая в зоне, была затребована именно властью. Свято место оказалось пусто. Но такова уж, видимо, природа этого места, что выросшая на нем новая система оказалась больше похожей не на чуждую, западную, как надеялись демократы, а на свою, родную, обкомовско-воровскую.
Война против нас была, таким образом, не просто борьбой за трон или судьбу незаконно присвоенной собственности. На деле спор шел о том, в каком государстве мы будем жить. Это была война новых законников за блатную утопию. Мечта устроить власть «по понятиям». Сделать зону образцом общественного устройства.
К счастью, наши оппоненты промахнулись. Что ж, как было наколото у того деда: «Бог не фраер, он простит».
А впрочем, кто возьмется решать за Бога? Может, и не простит.
Вернемся, однако, в конец года 99-го.
«Голосуют за будущее, а не за прошлое, — цитата из книги Жака Сегела. — У народов нет ни памяти, ни признательности. В кабине для голосования людей мало заботит достигнутое, их трогает только то, чего предстоит достичь. Разве окажется кто-нибудь настолько глуп, чтобы голосовать за вчерашний день, когда отныне в счет идет только завтрашний? И наше доверие будет отдано не тому, кто сделал, а кто сделает».
Ю. М. четко расписал программу кандидата в мэры: «построить в предстоящий 4-летний период 12 больниц и лечебных корпусов на 1729 коек, 27 поликлиник, 14 подстанций скорой и неотложной медицинской помощи», «построить и ввести в эксплуатацию 48 детских дошкольных учреждений, 104 школьных здания и 16 блоков начальных классов и за счет этого ликвидировать вторые смены». И дальше в том же духе.
В противовес были обнародованы обещания прорывного реформатора, каким являл себя народу Сергей Кириенко, а также щедрые дары большого барина, исполняемого Павлом Бородиным. Один нашел скрытые бюджетные резервы на два с половиной миллиарда долларов, другой помахивал ордерами на жилье и бесплатными проездными на городской транспорт. По сути дела, конкурировали два подхода: «Я пока ничего не сделал, но сделаю очень много» и «Я сделал, сколько смог, и сделаю ровно столько, сколько смогу».