Закон проклятого - Страница 4
Лейтенант молча стоял, смотрел и ждал, заложив руки за спину и перекатываясь с каблуков на носки.
– За мной, товарищ солдат.
Калашников повернулся и направился к двери.
«На губу[1]… Ну и хрен с ним, отсижу, хоть не видеть несколько дней этой рожи», – думал Иван, выходя из казармы вслед за лейтенантом.
Лейтенант шёл впереди, не оглядываясь. Они зашли за угол. Иван зло дышал сквозь зубы в камуфлированную офицерскую спину.
«Ведь не спится паскуде, носит его по полку, сволоту такую. Ни себе ни людям спать не даёт…»
Тягостные размышления прервала страшная боль в солнечном сплетении. Иван схватился за живот и упал на колени. Новый удар по затылку швырнул его лицом в землю. Он задергался как червь, извиваясь на асфальте и пытаясь протолкнуть в легкие глоток воздуха. Безуспешно. Иван понял, что сейчас тут же и сдохнет, рядом с раздавленным «бычком» дешевой «Примы» у лица.
Но сдохнуть ему не дали.
Его как котенка схватили за ворот застиранной хэбэшки и чем-то тяжело хрястнули по спине. Легкие судорожно сократились, он с хрипом втянул в себя воздух и тут же снова упал на асфальт, захлебываясь слюной и желчью.
Когда туман в голове рассеялся, Иван увидел у своей щеки носок начищенного офицерского сапога.
– Вставайте, товарищ солдат, – раздался над головой насмешливый голос. – Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Сумел послать на хер офицера – сумей ответить…
Иван поднялся на трясущихся от слабости ногах. Лицо лейтенанта уродливым, расплывчатым пятном маячило впереди… Дурнота тяжелыми волнами ворочалась в мозгу, выворачивала наизнанку желудок. Все плыло перед глазами… Вдруг на какую-то долю секунды Иван увидел, как над офицером нависла громадная, прозрачная тень…
– Собака ты бешеная, Калашников. И сдохнешь как собака…
Новая волна боли скрючила Ивана. Теперь лейтенант бил его расчетливо, не позволяя потерять сознание, ладонями по болевым точкам, так как грамотный удар ладонью в нервный узел не оставляет синяков, но при этом превращает человека в орущий ком немыслимой боли.
Через несколько минут избиение, наконец, прекратилось, но тело Ивана продолжало самопроизвольно сокращаться, суча сапогами по асфальту, как будто невидимый двойник лейтенанта все еще продолжал экзекуцию.
– Может, я и сдохну как собака. Но вы, товарищ солдат, сдохнете раньше…
Калашников, морщась, стирал платком кровь с сапога. Его подчеркнутая вежливость, столь резко отличающаяся от привычного офицерского мата, действовала на солдат гипнотически, как шипение удава на мартышек. Но только не в этом случае.
Ивану казалось, что он во все горло кричит: «Я убью тебя, тварь! Я выгрызу тебе глотку, как тому ублюдку!» Но он лишь хрипел, катаясь по земле. Старший лейтенант Калашников слишком хорошо знал свое дело.
Немного полюбовавшись на результат своей воспитательной работы среди личного состава, лейтенант повернулся и направился к воротам КПП. Мыслей не было никаких. Он и так знал – теперь этот отброс будет любить его, как родного, и по первому требованию вылижет не только сортир, но и его, лейтенантову, задницу. Русского человека слишком долго приучали боготворить своих мучителей…
Но, не дойдя нескольких десятков метров до КПП, он вдруг услышал за спиной приближающийся яростный топот сапог… И удивленно обернулся.
Только что валявшийся у его ног полудохлый земляк бежал на него, накручивая на руку солдатский ремень. Пряжка болталась на конце кожаной полосы на манер кистеня.
Лейтенант удивленно поднял брови и, пробормотав: «Ну ни хрена себе…» – сделал шаг в сторону, одновременно нанеся парню удар в многострадальное солнечное сплетение.
Иван не сумел остановить разгон и налетел на кулак, как медведь на рогатину. Дыхалку снова перехватило. Он медленно осел на землю.
Однако продолжения не последовало. Немного очухавшись, он поднял глаза. Лейтенант смотрел на него с неимоверным интересом, как натуралист на доселе невиданную муху.
– Ты, парень, лучше не дергайся, убью ведь на хрен.
Калашников подошел, взял Ивана за воротник и поставил на ноги.
– Сегодня утром, за час до подъема, приходи в спортзал. Посмотрим, что ты за фрукт на самом деле. А сейчас шагом марш спать, товарищ солдат. У тебя осталось два часа. Время пошло.
Лейтенант повернулся и пошел в сторону КПП.
Иван очень хотел кинуться следом, чтобы все-таки долбануть пряжкой ненавистный затылок… или хотя бы попытаться это сделать… Но подгибающиеся ноги вдруг как-то разом отказали. Да и тупая боль в избитом теле нахлынула с новой силой. «Ничего, я терпеливый. Я подожду удобного случая и все равно тебя грохну. Рано или поздно, – думал Иван, ковыляя обратно в казарму. – Рано или поздно…»
Ни в какой спортзал утром Иван не пошел. Весь день Калашников не обращал на него ни малейшего внимания, лишь под вечер, проходя мимо, сплюнул ему под ноги:
– Все вы горазды языком болтать – «убью, зарежу». А на деле – говно говном…
Иван мрачно проводил его взглядом.
На следующее утро ровно в пять часов он стоял у дверей полкового спортзала.
«И какого хрена он тут делает в такую рань? – думал Иван, кутаясь в хэбэ от утренней сырости. Злости на лейтенанта почему-то не было. Иван удивлялся сам себе. – „Посмотрим, что ты за фрукт“, ишь ты! Препарировать он меня собрался, что ли?»
Иван поискал глазами что-нибудь тяжелое, но на чисто убранной территории не было ничего похожего на трубу или бесхозный кирпич.
«Ладно, будь что будет», – решил он и, обхватив руками онемевшие от холода плечи, присел на деревянную скамейку, торчавшую возле крыльца.
Лейтенант прибежал к дверям зала голый по пояс, молча открыл дверь и пропустил замерзшего парня внутрь.
Спортзал был оборудован на совесть. А как же иначе – ведь «ВДВ – не шутка», как было написано на плакате, сразу бросающемся в глаза при въезде в полк.
Калашников подошел к тяжелому ростовому мешку и обрушил на него серию мощных, коротких, почти невидимых ударов. Кулаки и голени с чавканьем врезались в восьмидесятикилограммовый снаряд, который как пушинка отлетал к стене. Ничего общего с киношными вертушками и прыжками. Каждый удар – наверняка и, наверное, насмерть. Красоты, опять же, никакой. Просто страшно. Иван сразу понял, что там, возле казармы, его не били, а так, чуть-чуть потрепали загривок, как старый, матерый кобель учит уму-разуму нашкодившего щенка.
– А теперь ты давай, – кивнул Ивану немного запыхавшийся лейтенант. – Покажи, что можешь. Если можешь, конечно.
Иван несколько раз со всей дури саданул по мешку. Однако удара не получилось, несмотря на отжимания по ночам и усердно набиваемые кулаки. Только хрустнул и противно заныл выбитый из сустава большой палец правой руки.
– Не так.
Калашников стал показывать.
– Кулаки сжимай крепче. Начинаешь движение тазом, потом по кратчайшей траектории вкручиваешь руку или ногу. Старайся бить сначала в пах, потом – в челюсть или в кадык, так наверняка свалишь любого…
Часа через полтора, когда замученный Иван упал на скамью, лейтенант присел рядом.
– Ну как, живой?.. – весело спросил он.
Иван спрятал под задницу распухшую руку.
– Нормально. Слышь, лейтенант, а на кой тебе эта благотворительность? – с трудом переводя дух, спросил он. – Сначала мудохаешь меня до потери пульса, теперь – учишь… Зачем я тебе нужен?
Калашников задумался.
– Что-то есть в тебе такое… – ответил он после минутной паузы. – Ты ведь позавчера не драться, ты ведь меня убивать шел. Так?
– Ну, наверное… Во всяком случае, собирался, – немного подумав, согласился Иван.
– Я так и понял. А остальные только сопли жуют и матерятся ночью в подушку… Пока что ты, конечно, дерьмо. Но именно то дерьмо, из которого получаются камни…
Иван насупился, но лейтенанту на его огорчения было глубоко наплевать.
– Слышь, а ты в десант-то как попал? – продолжал он. – С виду ты никак не чемпион по боксу или тяжелой атлетике.