Закон парности - Страница 6

Но самый длинный путь имеет конец. Еще один поворот, и карета въехала под кирпичную арку и покатила по узкой аллее из молодых лип. Парк, вернее сад, казался безлюдным, но вдруг из кустов вышел мужчина со злым, внимательным лицом. Но Мелитриса смотрела не столько на его лицо, сколько на руки, они были очень длинными и сильными, словно у гориллы. Карета остановилась, длиннорукий о чем-то бегло заговорил с кучером. Они говорили очень тихо, и Мелитриса слышала только отдельные слова. Рефреном шло «господин ждет» и «господин сердится». Судя по интонации, кучер все время оправдывался. «Еще мне не хватало рассерженного господина, – с испугом подумала Мелитриса. – Только бы он не кричал, а то я забуду все». Карета тронулась, и Мелитриса поспешно задернула штору, прячась от изучающего взгляда длиннорукого.

И минуты не прошло, как карета опять остановилась. Кучер распахнул дверцу, и Мелитриса ступила на усыпанную гравием дорожку. Глазам предстал белоснежный особняк в стиле барокко, над дверью и окнами его лепились раковины, завитушки и листья аканта с виноградными гроздьями. Ушастые фавны поддерживали маленький балкон, словом, особнячок был украшен на самую пышную руку.

Из подъезда вдруг вышел худой, как трость, мужчина в черном сюртуке и сказал строго:

– Прошу…

«Как мне все это не нравится, – подумала Мелитриса и вступила в прихожую, отметив про себя, что черный даже не поклонился толком, а лишь головой кивнул. – Что это? Простая невоспитанность? Или люди, принимающие ее, считают такое поведение естественным с отравительницей?» Внутренне она поежилась, поняв вдруг до конца, какую неблаговидную роль выпало ей играть. Лядащев говорит: они враги, они пруссаки… но сознаемся, ей куда симпатичнее обычные пруссаки, чем русская отравительница. В конце концов это невыносимо, право, сейчас она заплачет!

– Обождите здесь, – сказал черный и исчез.

Мелитриса осмотрелась, комната была просторной, уютной, с камином, книгами и кабинетным бильярдом в углу. Окна выходили в парк, одно из них было полуотворено, и Мелитриса поспешила к нему, свежий воздух казался сейчас спасением. Смеркалось… У подъезда зажегся одинокий огонь.

Что-то не торопится господин Сакромозо… Дверь в соседнюю комнату была закрыта драпировкой со множеством складок. Мелитриса мельком бросила на нее взгляд, тут же появилось ощущение, что за ней подсматривают. Не иначе, как за драпировкой кто-то прячется. Глупости какие… Зачем? А может, это часы за ней следят, циферблат отдаленно напоминал женское лицо. Уже девять… с минутами… Подумать только, ее целый час возили по городу.

Ей захотелось, как в детстве при игре в прятки, подкрасться на цыпочках к двери и схватить всю драпировку в охапку, чтобы два вопля – ее, торжествующий: нашла! – и испуганный прячущегося – слились в один.

Драпировка раздвинулась… Вошедший, мужчина около тридцати, даже, пожалуй, меньше, был бледнолик, изящен, строен – все соответствовало описанию Сакромозо. Мелитриса сделала глубокий книксен и прошептала:

– Вернемся к нашим баранам, мой доблестный рыцарь…

Рыцарь смотрел на нее во все глаза, он даже улыбаться забыл, так поразил его облик юной Мелитрисы.

– Вернемся же наконец к баранам, – повысила голос девушка, требуя ответного пароля.

– Да, да… Не бойтесь доверить овцу волку…

– На латыни, пожалуйста…

Мужчина поклонился и насмешливо проговорил:

– …Ovem lupo committere… Добрый вечер, мадемуазель. Я получил ваше письмо. Не скрою, ваше появление в Кенигсберге – неожиданность. Чем или кому обязан?

– Ах, сколько можно повторять. Я уже писала, – Мелитриса приняла чопорный вид. – Пользуясь инструкциями людей вам известных, я выполнила поручение Берлина. Здоровье государыни Елизаветы было подорвано, но… не до конца, – она жеманно улыбнулась. – Надо было усилить дозу и повторить… Но я обнаружила за собой слежку… Да, да, очевидно, я была у них на подозрении, – «у кого это – у них? Какая чушь!» – пронеслось в голове у Мелитрисы, но она продолжала еще более уверенным тоном, – опасаясь ареста и Тайной канцелярии, я бежала. Мой опекун последовал за мной.

– Вы говорите о господине, который живет с вами в гостинице? – в голосе Сакромозо не было и намека на фривольный тон.

Мелитриса с достоинством кивнула.

– Он знает о вашей роли в этом деле?

– Вы имеете в виду порошок? Нет, не знает. Но он верный человек. Я могу его вам представить.

– Нет, нет, пока в этом нет необходимости…

«Экая шельма, – подумал меж тем бледноликий хозяин, – бежала с любовником и еще пытается заработать на этой ситуации! Но в этой девице определенно что-то есть… обескураживающее. Худа, очкаста, неестественна… И главное, совершенно непохожа на то, что он ожидал увидеть. Не подтверди сидящий за драпировкой Блюм – точно, она, Мелитриса Репнинская, отравительница – он бы ни за что не поверил. Вообще с этими отравительницами история до чрезвычайности темная. Блюм несет какой-то вздор про “свою племянницу леди Н.”. Пока они никого не отравили и серьезно относиться к ним могут только в России. Берлину нужен результат, а в Петербурге только за идею отравления могут наказать кнутом, вырезать язык, посадить в колодки – как они там называются?»

– Вы позволите один нескромный вопрос? – голос собеседника прозвучал вкрадчиво, даже интимно. – Вы фрейлина королевы… Зачем вам понадобилось? – он сделал вид, что смешался.

Мелитриса передернула плечом. Секретные туфли нестерпимо жали, и вообще ее несказанно раздражал этот важный, напыщенный господин.

– Вы заставляете меня разочаровываться в выбранном пути. Мне обещали богатство, самостоятельность. Будучи фрейлиной, я не имела ни того, ни другого. А ваши люди обещали мне возможность жить в Европе.

– Понимаю, – в руках Сакромозо появился кошелек. – Здесь 500 талеров. При скромной жизни в Берлине вам хватит этого до старости.

– Не уверена, – быстро сказала Мелитриса, чувствуя, что беседа потекла куда-то не в нужную сторону. – Если считать старость тридцать лет, то, может быть, вы и правы, а если сто? – она рассмеялась и сама порадовалась, как естественно прозвучал ее ответ. – Если вы не имеете возможности заплатить, то дайте возможность заработать. Вернемся к нашим баранам. Я привезла шифровку.

– Вот как? – Сакромозо явно удивился. – От кого?

– Вам это известно лучше меня.

Сакромозо не стал настаивать, он молча протянул руку. Мелитриса поискала глазами, куда присесть, и тут опомнилась. Это, право, никак не возможно. Защитной была мысль – Лядащев велел любым способом добиться повторного свиданья, но главное, что ее смутило, – необходимость при незнакомом мужчине стоять босиком. Разве это мыслимо – снять туфлю и протянуть ему, как бокал с вином. А может, у туфли подкладка мокрая от пота, недаром она жмет. Все эти шпионские игры – верх неприличия!

– Шифровка осталась в гостинице. Я по рассеянности надела не те башмаки. Я везла ее в каблучке, – добавила она, потупясь.

Шут их разберет, шпионов, то улыбался, прямо лучился весь, то вдруг хмурый стал и смотрит исподлобья. Мелитриса отступила к окну, ноги ее не держали, ей хотелось если не сесть, то хоть прислониться к подоконнику.

– Не оглядывайтесь, – услыхала она вдруг шепотом из темноты, казалось, Лядащев говорил ей в самое ухо. – Это не Сакромозо.

По телу ее пробежала дрожь от затылка до пяток. Может быть, ей все это просто почудилось? В самом деле, где здесь может прятаться Лядащев. Она оборотилась к окну, скосила глаза… Колонну у входа обвивал плющ, он же вился по стене, цепляясь за раковины и завитки лепнины.

Басовито и крепко начали бить часы. Неужели она целый час ведет этот странный коварный разговор? За голос часов надо держаться, как за здравый смысл.

Мнимый Сакромозо дождался конца боя, потом сказал внятно и четко:

– Я не верю, что вы привезли шифровку.

– А я не верю, что вы Сакромозо, – парировала Мелитриса. – Я готова была ответить на все ваши вопросы. Вы же не задали мне ни одного.