Закон парности - Страница 4

– Это письмо мы надеемся получить завтра, – важно присовокупил Лядащев.

– Мы – это вы и я?

– Не только. Мы – это весь секретный отдел, то есть группа лиц, которая работает в Кенигсберге во имя победы и во славу России. И от вас, Мелитриса Николаевна, от вашего мужества и поведения зависит исход этого благородного дела.

Мелитрису передернуло, как от озноба, но она тут же взяла себя в руки, мол, продолжайте. Однако нервное содрогание ее можно было истолковать не только как страх, свойственный девице, но как откровенное сомнение в том, что к шпионским делам можно приставить эпитет «благородные». Во всяком случае, Лядащев именно так и понял и, что неожиданно было при его уме и насмешливости, вдруг обиделся и принялся на разные лады ругать Мелитрису за отсутствие патриотизма.

Мелитриса слушала его внимательно и настолько невозмутимо, что Лядащев уже готов был обвинить ее в забвении памяти отца, но вовремя опомнился, облачив свой гнев в более невинные слова:

– Что меня удивляет, так это умение девиц делать что-то со своими глазами! Они вдруг становятся фарфоровыми, совершенно теряя осмысленное выражение. Я ни в коем случае не хотел вас обидеть, но ведь и вы эдак же…

– Давайте по инструкции, Василий Федорович… Продолжайте.

– Продолжим, – тут же согласился Лядащев, употребив множественное число, словно говоря от имени всего секретного отдела.

Правильно говорит пословица: дальше в лес, больше дров. Оказывается, завтра Мелитриса будет встречаться с господином С., то есть главным резидентом, которого зовут Сакромозо. Кто такой Сакромозо? Он, оказывается, рыцарь, как во времена Дон-Кихота. Смешно…

Далее… Сакромозо умный и сильный враг, более того, он удачливый человек, но мы, то есть русский секретный отдел, должны его переиграть… потому что мы о нем мало знаем, а он про нас, то есть об истинных целях Мелитрисы, не знает ничего.

– …Кроме того, душа моя, что вы отравительница, – добавил Лядащев деловым, уверенным тоном.

– Помилуйте, зачем вы мне этот вздор говорите? И потом, я-то как раз про вашего Сакромозо ничего не знаю, – взорвалась Мелитриса.

– Расскажу, – Лядащев доверительно положил руку ей на плечо. – Все расскажу… со временем…

Поставленная перед Мелитрисой задача показалась ей возмутительной, вызывающей, нескромной: понравиться Сакромозо, войти к нему в доверие и доказать, что в ней, Мелитрисе Репнинской, есть большая надоба в Берлине.

– В Берлин я не поеду, – быстро сказала Мелитриса.

– Это я образно сказал, надеюсь, что до Берлина дело не дойдет. Сакромозо будет вам задавать вопросы для того, чтобы проверить вас, кроме того, он захочет получить через вас секретную информацию.

– Какую еще?

– Все, что надо, мы напишем. Пусть вас это не волнует. Главное, чтобы он вами заинтересовался. Вы скажете Сакромозо, что привезли шифровку.

– Это еще что за крокодил вавилонский – шифровка? Это бумага?

– Да, письмо в цифрах. Запомните, вы привезли ее из Петербурга в каблучке. Туфельки уже готовы.

На лице Мелитрисы изобразилось такое глубокое изумление, а вытаращенные глаза настолько стали напоминать благородный китайский материал, что Лядащев расхохотался.

– Что вы так оторопели? Это обычный способ перевозить секретную почту. И еще в шляпах, в локонах, в поясах, в тростях – да мало ли…

– Господни Лядащев, но как я отдам эту… шифровку? А если у меня спросят, откуда она у меня? Что я отвечу?

– Надеюсь, вы шутите, – грустно усмехнулся Василий Федорович, весь его вид говорил – как с вами, красавица, трудно… просто невозможно разговаривать. – Вы не должны допускать самой возможности такого вопроса! Разговор с Сакромозо надо построить на том, что рыцарь безусловно сам знает, от кого вы в Петербурге получили шифровку. А если он это знает и вы, в свою очередь, знаете, то что об этом говорить?

– А если Сакромозо свои домыслы выстроит на том, что об этом как раз и надо говорить? Если он вздумает меня проверять?

Лядащев почесал кончик носа, словно помогая себе правильно оценить ситуацию.

– Если Сакромозо будет настаивать на ответе, то вы… Запомните, это важно! Вы скажете, что шифровку взяли в тайнике. Теперь нам надо придумать этот тайник, и чтоб без дураков, чтоб все достоверно.

Вначале Лядащев придумал тайник в Новом пешеходном мосту через Мойку. Этот мост десять лет назад построил архитектор Растрелли, и его по сию вору зовут Новым. Мыслилось так: на растреллиевском мосту, где все: позолота, оконные проемы с карнизами и фигурными наличниками, каждая ваза – может быть тайником, а главное, он расположен близко от императорского дворца.

Сам придумал, сам передумал. Лядащеву не понравилось, что слишком там людно, посему было решено устроить тайник в фонаре на въезде в Семионовский мост. В массивной подставе фонаря, оказывается, один кирпич вынимается, в этой нише письмо спрятать легче легкого. Остановились перед мостом, нагнулись, будто бы пряжку на башмачке поправить, кирпичик незаметно отодвинули.

– Причем это все не придумка, – веско сказал Лядащев. – В нашем деле все должно быть точно. Я сам этим тайником пользовался.

– Это я поняла, – нетерпеливо перебила Лядащева Мелитриса. – Но кто положил в этот тайник для меня шифровку? Я-то должна это знать.

«Дотошная девица, – с уважением подумал Василий Федорович. – При этом спокойна и холодна. Голос что хрустальный ручей… Может, и будет от нее польза…»

– Ладно. Расскажу вам суть дела. Некоторое время назад мы поймали вражеского агента. Он русский, но служил пруссакам. Назывался он у них Брадобрей. Кое-что мы у него узнали, например, пароль, с коим вы пойдете, и еще кое-что, по мелочам. Настоящего разговора с Брадобреем не получилось, потому что он умер в лазарете.

– От пыток? – прошептала Мелитриса с ужасом, и Лядащев увидел, как щеки девушки заливает густой, брусничный румянец.

– Нет, девочка, не бойтесь, – сказал он мягко. – Никто этого Брадобрея не пытал. Он болел сердцем, а при аресте, видно, перепугался, и у него случился кровяной прилив к мозгу. Так лекарь в госпитале сказал. У него отнялась речь. Потом частично вернулась. Допрашивал агента один человек, он не по нашему ведомству – некий капитан Корсак.

– Его зовут Алексей? – встрепенулась Мелитриса. – Он друг князя Оленева.

– Он самый, – кивнул Лядащев.

Девушка вдруг засмеялась со счастливыми нотками в голосе.

– Я никогда не видела Корсака, но князь Никита рассказывал о нем. Я верю, что этот капитан не сделает ничего дурного. Продолжайте, Василий Федорович.

– Продолжаю, – Лядащев обрадовался, что в Мелитрисе проснулся живой интерес. – Капитан Корсак нашел к агенту подход. Во всяком случае, все, что нам Брадобрей сообщил, было его предсмертной исповедью. Но из всего, что я здесь рассказал, вам надо помнить только одно: шифровку в тайник положил Брадобрей. На всякий случай его словесный портрет: ему около сорока, лицом неприметен, голубоглаз. Но поминать его можно только в самом крайнем случае, если будет задан прямой вопрос. Вы меня поняли?

– Что в этой шифровке? Какое ее содержание? – Мелитриса с трудом привыкала к плоскостопому шпионскому несообразному языку.

– Вам этого знать не надо. Приказали, вы исполнили. И все! А любопытство большой грех, – возвысил он голос, видя, что Мелитриса пытается отстаивать свои права. – Так уж в нашей службе принято – не знать ничего лишнего, подальше от греха.

Маленькая цифирная записка, аккуратно уложенная в полый каблучок правой сафьяновой туфельки, таила в себе ничего не значащую информацию о партикулярной верфи в Петербурге. По перехваченной у Брадобрея шифровке виден был круг его интересов.

Лядащев предполагал, что в Берлине уже знают об аресте Брадобрея, но он не мог знать, что маленький барон Блюм, собиравший сведения о русском флоте, находился уже в Кенигсберге. Добывать и переправлять сведения о русских кораблях сейчас в Петербурге было некому, поэтому по предъявлении шифровки из каблучка Мелитриса была бы непременно разоблачена.