Закон Моисея (ЛП) - Страница 3

Кейтлин Райт обратилась к моим родителям с необычной просьбой. Она посчитала, что неукротимую энергию, высвободившуюся после того, как Моисей отказался от лекарств, стоит пустить в полезное русло и отправить его помогать на нашей ферме. Моисей должен был убирать навоз, пропалывать сорняки, подстригать лужайки, кормить кур и вообще делать что угодно, лишь бы не маяться от безделья все лето перед школой. Обычно все эти обязанности выполняла я, и потому радовалась возможности переложить их на чужие плечи. Но папа нашел для Моисея и другие занятия, а парень неожиданно проявил такое рвение, что казалось, у папы вот-вот кончатся идеи. Стало ясно, что мы не сможем найти ему работу на все лето. Сейчас папа доверил ему уборку амбара, и Моисей все утро носился, как сумасшедший, возился с сенным прессом, махал граблями и работал вилами. Я даже не знала, хорошо это или плохо, что он так у нас трудится. Особенно, когда парень вдруг затих и уставился в одну точку, безвольно повесив руки по бокам. К счастью, смотрел он не на меня. Широко раскрыв свои кошачьи желто-зеленые глаза, он остановил взгляд где-то чуть выше моего плеча. Он замер без движения и едва дышал — таким я его еще не видела с самого начала знакомства. Моисей никак не отреагировал на мой вопрос и только молча сжимал и разжимал кулаки, будто пытался восстановить кровообращение в немеющих ладонях. Я обычно так делала, стоя зимой без перчаток на автобусной остановке. Сейчас на дворе царил июнь, и вряд ли у парня мерзли руки.

— МОИСЕЙ! — гаркнула я, пытаясь выдернуть его из оцепенения. Наверное, сейчас он упадет на землю, корчась в судорогах, и мне придется делать ему искусственное дыхание или еще что-нибудь. Мысль о том, что мы соприкоснемся губами, вызвала какое-то странное шевеление у меня в груди. Я задумалась, каково это будет — прижаться своими губами к его, даже просто ради того, чтобы вдохнуть в него кислород. Он вовсе не был противным. Подобное ощущение от человека я испытывала только раз в жизни, что-то переворачивалось внутри, и не могу сказать, что это было неприятно. Моисей был даже больше, чем просто непротивным. Он обладал странной, дикой красотой, нетипичной для нашего окружения — особенно эти загадочные волчьи глаза. Я честно призналась самой себе, что в случае Моисея — «нетипичный» значит «классный». Как жаль, что его судьба сложилась так плохо.

Родители использовали лошадей в психотерапии для работы с детьми-сиротами. На самом деле эта программа была широко известна по всему миру — что-то связанное с невербальным общением, ведь лошади не могут говорить, сами знаете.

Так родители обычно говорят, рекламируя свои услуги, чтобы рассмешить клиентов и расположить их к себе. Лошади не могут говорить, но некоторые дети не могут этого тоже, и в этом случае иппотерапия, — способ понимания самого себя через общение с лошадьми и наблюдение за ними, может помочь. Родители сделали ее делом своей жизни и так зарабатывали. Папа к тому же был квалифицированным ветеринаром — я тоже хотела выучиться на ветеринара, когда вырасту. Все наши лошади были прекрасно обучены и привычны к общению с детьми. Они понимали, когда следует стоять спокойно, чтобы ребенок не испугался, и проявляли поистине чудеса терпения, позволяя надеть на себя уздечку и даже смешно округляли губы, чтобы удобнее вставлялись удила. А дети реагировали на это тем, что взрослые обычно называют «чудо» и «прорыв».

Моисей провел у нас около двух недель: ковырялся в земле, полол, ел — кажется, он был способен есть даже ржавые гвозди — и постоянно выводил меня из себя одним своим присутствием, потому что от него будто исходили волны какого-то напряжения. На самом деле, ничего плохого он не делал — даже не говорил со мной, что было одним из его немногих достоинств, наряду с цветом глаз и мощными мускулами. Я скривилась, рассердившись на саму себя. О чем я вообще думала?

— Ты когда-нибудь катался на лошади? — спросила я, пытаясь отвлечься от странных мыслей.

Моисей будто вынырнул из полуденной дремы. Он больше не смотрел в никуда, стоя столбом посреди конюшни. Теперь его взгляд сосредоточился на мне. Но никакого ответа я не услышала, поэтому повторила свой вопрос. Моисей покачал головой.

— Нет? И даже не общался ни с одной?

Он снова помотал головой.

— Иди сюда. Поближе. — Я кивнула на лошадь. Может быть, мне удастся помочь ему иппотерапией, как обычно делают мама с папой? Раз я видела, как они работают, почему бы и мне не попытаться: может быть, мне удастся выручить это «дитя крэка».

Моисей слегка попятился, словно испугался не на шутку. Я вспомнила, что за все время работы у нас на ферме он держался в стороне от всех животных. Постоянно. Он наблюдал за ними с безопасного расстояния, так же, как и за мной. И не произносил ни слова.

— Не тушуйся. Сакетт — лучшая лошадка на земле. Хотя бы погладь его.

— Я его только напугаю, — ответил Моисей. Я замерла, будто громом пораженная. Мне впервые довелось услышать его голос, и он заметно отличался от моего сводного братца Бобби и множества остальных его ровесников. Их ломаные подростковые голоса будто скакали по ступенькам, то и дело спотыкаясь, поднимаясь до визгливого фальцета и опадая до низкого хрипа. А низкий мелодичный бас Моисея ласкал уши и вызывал какое-то непривычное щекотание у меня в сердце, странное и одновременно приятное.

— Вовсе нет! Сакетт вообще ничего не свете не боится. Его ничто не способно вывести из себя. Он может стоять, как вкопанный, хоть весь день, и даже позволит тебе обнять себя. А вот Лаки может куснуть или лягнуть незнакомца. Но только не Сакетт.

Я пыталась объездить Лаки вот уже несколько месяцев. Кто-то передал его отцу вместо платы за услуги.

У отца не было времени заниматься с ним лично, поэтому он просто доверил коня мне со словами «будь с ним поосторожнее». Тогда я только посмеялась — осторожность — это не про меня. Папа тоже засмеялся, но повторил:

— Джордж, я серьезно. Этого коня не просто так назвали Лаки: счастливчиком станет тот, кому он позволит сесть на свою спину и хоть немного проехать.

— Животные меня не любят. — Моисей сказал это так тихо, что я не была уверена, поняла ли его правильно. Я прогнала прочь все мысли о Лаки и похлопала по спине своего верного друга. Сакетт был со мной с первого дня, как я училась ездить верхом.

— А Сакетт любит всех.

— Меня он не полюбит. А может быть, дело не во мне, а в них.

Я растерянно огляделась по сторонам. В конюшне никого не было, кроме Сакетта и нас с Моисеем.

— Они — это кто, чувак? Здесь больше никого нет.

Моисей промолчал.

Я продолжала сверлить его взглядом, удивленно приподняв брови. Затем почесала Сакетту нос и провела ладонью по его изогнутой шее. Тот не дрогнул ни единым мускулом.

— Видишь? Он как статуя. И буквально источает любовь. Давай же.

Моисей сделал шаг вперед и робко поднял руку к Сакетту. Конь нервно взвизгнул.

Парень тут же убрал руку и шагнул в сторону.

Я растерянно засмеялась.

— Что за хрень?

Наверное, мне стоило прислушаться к его словам. Но тогда я не стала: наверное, мне не хотелось в это верить. И не в последний раз.

— Ты же не станешь распускать нюни? — поддразнила я. — Ну же, прикоснись к нему. Он ничего плохого тебе не сделает.

Моисей испытующе посмотрел на меня своими золотисто-зелеными глазами, прикинул что-то про себя и сделал шаг ближе, вытянув руку вперед.

В этот самый момент Сакетт встал на дыбы. Он будто переобщался с норовистым Лаки — такое поведение было совершенно не свойственно для лошади, которую я знала всю свою жизнь. За все годы нашего общения он ни разу не подвел. Мне ни разу не пришлось кричать на него, даже вообще повышать голос, и тем более пользоваться недоуздком. А теперь я летела на пол, как куль с мукой, метко получив в лоб подкованным копытом.

Когда мне с трудом удалось открыть глаза, я увидела над собой потолочные балки конюшни. Я лежала навзничь, а голова раскалывалась так, будто в нее лягнула лошадь. Ой. Меня ведь на самом деле лягнула лошадь. Сакетт. Я была так шокирована, что почти не чувствовала боли.