Закон МКАД - Страница 62

Я горько усмехнулся. Сейчас мне все это нашептал призрак когда-то уязвленного чувства собственной важности, которое я давным-давно придушил и похоронил. А тогда я просто нагрузил на себя побольше оружия и припасов, взмахнул «Бритвой» – и ушел в другой мир, много лет назад выжженный Последней войной.

Ушел от нее… так до сих пор и не найдя себя.

Правда, однажды я ее встретил. Вернее, думал, что встретил. Мутант-ворм от души поглумился над моей памятью. Ментально влез ко мне в голову, выковырял оттуда самое сокровенное и навесил образ моей любимой на грязного дампа… Которого тут же и убил чужими руками исключительно для того, чтобы позабавиться, посмотреть, как поведет себя хомо, спятивший от пережитого…

Уроды бывают во всех мирах. Только недавно я узнал от Кощея, что ворм жил ради такого рода развлечений – сам придумывал сценарии, сам играл в своих спектаклях главную роль… и умер на придуманных им же подмостках, напоследок чуть не заставив меня застрелиться от чувства вины и безвозвратной потери. Возможно, двести лет назад он был бы великим актером или писателем, автором гениальных романов. Здесь же все кончилось банально.

Я предал земле тело ворма и пошел искать своих друзей, изо всех сил стараясь не думать о том, кого же я похоронил на самом деле. И задумался настолько, что не заметил, как забрел в хищное болото, умеющее затуманивать мозги своих жертв не хуже размышлений о безвозвратно ушедшем времени…

Я встряхнул головой. Время воспоминаний закончилось. Передо мной, пронзая небо шпилем, возвышалась Спасская башня Кремля.

Возле ворот башни стояли двое самых натуральных бородатых стрельцов, таких же, как в школьном учебнике истории. Длиннополые кафтаны, усиленные железными пластинами, шапки с опушкой, кожаные рукавицы. Поди, днем в жару такая одежда не в радость, зато эдакий бронежилет в случае чего не только ножом, но и мечом не сразу возьмешь. Стрельцы опирались на бердыши внушительных размеров, из-за их плеч торчали стволы старинных кремневых ружей, а через грудь у каждого шла перевязь, на которой болтались деревянные цилиндрики с пороховыми зарядами, сумка для пуль и пороховница. Да уж, геморройное это дело было в Средневековье – из ружья стрелять… Хммм… Сейчас, впрочем, тоже.

А еще на груди каждого стрельца красовалась начищенная до блеска медная бляха со знаком островерхой кремлевской башни. Чтоб каждый знал и понимал, что не от балды великой торчат парни с бердышами возле ворот, а при исполнении.

Я подошел поближе.

– Внутрь пустите?

– А что ж не пустить, пустим, – сказал один, у которого борода была подлиннее да погуще, чем у второго. – Обе фузеи сдашь в караулке под расписку, ножи можешь оставить. По какой надобности в Кремль?

– По личной.

– Понятно. Не хошь – не говори, твое дело. Но учти. В крепости сейчас особый режим. Начнешь бузить – штраф десять золотых. Побьешь кого не в целях самозащиты, а по дурости, – пять плетей, вира тридцать золотых и больше в Кремль даже не суйся. Поломаешь кому кости ни за что – тебе по суду то же самое сломают, плюс вира пятьдесят золотых, плюс изгнание. За убийство – смерть.

– А если защищаясь кого-то покалечил или убил? – поинтересовался я. – Тогда наказание есть?

Оба стрельца посмотрели на меня с удивлением.

– Какое ж наказание, если ты защищался? Коли два независимых видока твои показания подтвердят, значит, хошь оставайся, а хошь иди на все четыре стороны, никто тебе препятствовать не будет. Ну что надумал? Если идешь, то пошли, отведу в караулку.

– Иду, – сказал я…

В караульном помещении хмурый дядька в кольчуге принял у меня «калашников», тепловой пистолет и СВД. Винтовку брал в руки с почтением, будто золотую, аж морщины возле глаз слегка разгладились.

– Откуда ж такое? – спросил.

– Долгая история, – отмахнулся я. И пошутил: – Если книжку напишу, дам почитать.

– А ты напиши, – вполне серьезно сказал дядька. – Сейчас только старцы-Хранители пишут, да и то лишь Книгу Памяти, которую сами и читают. Мы же грамоту позабыли. Что в отрочестве учили, все из головы вылетело. Так бы, глядишь, хоть вспомнили, как буковицы выглядят.

– Постараюсь, – хмыкнул я, прикидывая, что если собрать все то, что мне успели рассказать Данила с Фыфом, то, глядишь, и вправду на книгу наберется. Друзья остались там, возле Зеркала Миров, – набрать шамирита и помочь Отшельнику изучить сердце Измайловской аномалии. Старик хотел разобраться, действительно ли Зеркало влияет на гон мутантов и Черный Свет в подвалах Кремля? И если да, то можно ли его отключить? Я верил, что у них все получится. Но остаться с ними не мог – у меня было два слишком неотложных дела в Кремле.

– А не подскажешь, где бы мне найти матерей дружинника Тимохи и опричника Орясы? – спросил я.

– Матерей? – удивился дядька. – Одна мамка у них, братья они. Только Тимохин батька дружинник, который взял Маланью временной женою, а Оряса – сын ее от законного мужа. Тимоха-то всегда стеснялся брата, хоть и подкармливал тайком из дружинного пайка. А Оряса всю жизнь мечтал быть на него похожим. Говорят, из-за того и в Поле Смерти влез, и в поход напросился с Данилой. Не слыхал про них чего?

– Слыхал, – сказал я, разворачивая завернутые в обрывок брезента обломки меча. – Погибли они оба. Причем оба – как истинные кремлевские дружинники. Сперва Тимоха, а после и Оряса, мечом брата многих мутов положивший. Надо бы меч матери передать…

– Некому его передавать, – покачал головой окольчуженный дядька. – Померла вчера Маланья.

– А отцы?

– Батьку Тимохи давно уж схоронили, в рейде погиб. А отца Орясы еще при прошлом штурме Кремля нео со стены копьем сбил, когда тот обезьянов из пищали отстреливал.

– Получается, дети в отцов пошли, – задумчиво произнес я.

– Получается так, – кивнул дядька. – А чего удивительного-то? Все мы, кремлевские, такие. И стены эти старинные защищать до последнего будем от любой пакости, что на нас полезет. Меч же ты мне оставь, я его Хранителям Веры отнесу. Пусть положат в Храме, рядом с Книгой Памяти и Реликвиями Предков. Там ему самое и место.

– Это верно, – произнес я, бережно передавая собеседнику обломки меча. – Кстати, не подскажешь, а где тут у вас девушка поет под гитару? Глаза еще у нее такие, цвета неба…

Почему-то последние слова я произнес с трудом, словно что-то мешало мне говорить.

Мужик заметил:

– С тобой все в порядке, парень?

– Нормально… Бывало и хуже.

– В трактире Бармы она поет по вечерам, многие ходят слушать. Сначала клинья пытались подбивать, но потом обломались – девка боевая, никого к себе не подпускает. Так что ты тоже не надейся, ежели чего. Кстати, тебе, похоже, не трактир нужен, а хороший лекарь, вон как с лица побледнел.

– Да нет, обойдусь без лекаря, – отмахнулся я. – А где тот трактир?

– Как выйдешь отсюда, иди вдоль Школы, потом прямо через Ивановскую площадь. Только в Живую рощу не влети, а то деревья сожрут, охнуть не успеешь. Рощу по правую руку оставишь, свернешь налево. Там за Кавалерийским дружинным корпусом Потешный дворец будет, около него трактир и найдешь.

– Благодарю, – кивнул я разговорчивому мужику и направился к выходу из караулки…

…Народу в трактире было действительно много. После трудового дня люди шли сюда расслабиться, поговорить, пропустить кружку медовухи, на мой вкус, похожей на сладкое пиво.

И послушать песню.

Напротив барной стойки имелось некое подобие сцены, накрытой старым ковром. На сцене стоял резной старинный стул, потемневший от времени. А на стуле сидела девушка с гитарой и пела грустную песню:

Это была она. Ее глаза, ее голос, ее руки, медленно перебирающие струны видавшего виды инструмента. Но я не спешил подходить к ней. Напротив, я сидел в самом дальнем и темном углу кабака, надвинув балахон на самые брови, потягивал мед, не чувствуя вкуса… И смотрел… И слушал…