Закон МКАД - Страница 35

Не знаю, сколько времени провисел я на Т-образной конструкции, сколоченной вормами, – день? Два? Больше? Когда-то я интересовался древними способами казни, и если я ничего не путаю, распятый мог оставаться в живых целую неделю. Тем не менее, сколько бы времени ни прошло, я пока что не загнулся ни от кровопотери, ни от удушья. Когда руки прибиты к поперечному брусу, при дыхании межреберным мышцам и мышцам пресса приходится поднимать вес всего тела. Это приводит к их быстрому утомлению и затруднению дыхания. К тому же сдавливание грудной клетки напряженными мышцами вызывает отек легких. Но пока что я мог дышать, хоть и еле-еле. На выдохе хрипы вырывались из моего горла, и казалось, будто легкие изнутри трут наждачной бумагой. Все тело болело от немыслимого напряжения, ноги дрожали. Старый ворм не стал морочиться: прибил одну стопу, но от удара деревянное подножие перекосилось, и он оставил правую ногу свободной, опасаясь, что шаткая конструкция вообще отвалится и ритуал не будет завершен.

Я вновь попытался открыть глаза. На этот раз получилось лучше. Так… Руки изуродованы, но кости целы, и крови вытекло относительно немного. Старый ворм, видать, был большой специалист по казням. Штыри прошли между костями так, чтобы они опирались на железо. Естественно, руки распухли, но не сильно – похоже, шаман хотел, чтобы я протянул подольше, и намазал раны какой-то зеленой гадостью… Наверно, какое-то природное кровоостанавливающее средство. Тем не менее гвозди с заметными следами коррозии, значит, не от удушья, так от заражения крови скоро сдохну… Но что это за возня внизу?

Я с трудом перевел глаза и посмотрел вниз. Понятно… Толпа трупоедов свалила, оставив одного охранника, который сейчас, сосредоточенно сопя, пытался ткнуть меня копьем. Какого хрена, интересно, ему надо?

Острие грубо откованного наконечника скребануло по левой стороне груди – и ворм разочарованно вздохнул.

– Твоя еще не умер, Камай-нанги? – смущенно проговорил ворм, увидев, что я открыл глаза. – Прости, пожалуйста. Никак с твоя тела знак отковырять не могу. Шаман сказала ничего не трогать, но моя бы смотрела на знак, молилась бы тебе. Твоя не обессудь, Камай-нанги. Твоя умирать скоро, шаман труп забирать, моей ничего не остаться.

И снова, сосредоточенно закусив нижнюю губу верхними клыками, протянул ко мне копье.

Ясно. Хочет стальную летучую мышку отковырнуть, а не получается. Крепко засела в мясе фигурная железка, вбитая в мою грудь пулей Сталка. Вросла в плоть, стала частью меня. Судя по теплым каплям, падающим на бедро, грудь мне ворм расковырял изрядно. Правда, без особого толку.

И тут я разозлился.

Не сразу, постепенно, волнами оно накатило. Глупо злиться, когда тебя растянули на деревяшке, словно свежеснятую волчью шкуру на просушку. Но с другой стороны, а что еще остается? Ждать смерти, боясь лишний раз пошевелиться, чтоб не растревожить раны? Вот уж хренушки!

Для начала я стиснул зубы как можно крепче. А потом пошевелил пальцами правой руки.

Тело отозвалось немедленно. Тупая, сонная боль в правой кисти проснулась, ожила и рванула разорванное мясо новым букетом острых ощущений.

Я едва снова не вырубился – но усилием воли удержал ускользающее сознание. И пошевелил пальцами снова. На этот раз – целенаправленно. Так, чтобы обхватить ими загнутый штырь.

Получилось плохо. Распухшая кисть, пробитая железом насквозь, не слушалась. Но если твое тело подводит тебя, заставь его. Ведь это – твое тело, а то, что мешает ему, всего лишь боль. На которую можно просто не обращать внимания, если ты решил идти до конца.

– Ты чего делать, Камай-нанги? – удивленно пробормотал ворм, вдруг прекратив ковыряться копьем в ране на груди и отступая на шаг. – Ты сейчас будешь возноситься в Вечное серое небо, да?

– Ага, – прохрипел я. – Зови… шамана…

И рванул правую руку.

Сырое дерево не только трудно обрабатывать. Еще в него непросто забивать тупые ржавые гвозди. Загнутый штырь я выдернул, а второй, которым было пробито предплечье, остался торчать в дереве, обагренный кровью. Я просто протащил свою руку через железо, пробившее ее… Есть! Но это не все. Теперь надо одним резким движением просто перебросить ее через перекладину. Потому что еще предстоит освободить остальные конечности и при этом не грохнуться вниз раньше времени.

Р-раз! В глазах потемнело от адской боли. Тело, онемевшее от кровопотери и долгой неподвижности, слушалось крайне плохо. Но – слушалось. Если его заставлять, напрягая не силы, которых нет, а волю, которая есть в любом живом существе, пока оно не сдалось и не похоронило себя заранее.

Два! Так, со второго раза получилось перекинуть правую руку через перекладину. Перед глазами всё плывет, но это нормально. Это значит, что я пока живой, а значит, могу и дальше бороться за свою жизнь…

Ворм стоял столбом, соображая, что делать. Вот и ладно, стой. Главное только, чтоб копьем под ребра не ткнул, а то все насмарку. Теперь левая рука…

Жутковато слышать, как с треском рвется твое собственное мясо. Повторить трюк с выдергиванием не удалось – более удачно вколоченные штыри разлохматили мне левую руку и остались торчать в дереве. Меня тут же завернуло вправо, кусок разорванного мяса, когда-то бывший моей левой кистью, хлестнул меня по бедру. Я чуть не рухнул вниз, но все-таки каким-то чудом удержался…

– Сссссууукиии, мать вввашу!!!

Руки были свободны. Теперь последнее, пока правая еще способна цепляться за крестовину…

Я рванул правую ногу, прибитую к деревянному подножию, вверх, будто кого-то коленом в пах бил – и рухнул вниз, на землю, пропитанную моей кровью…

Свободный.

И корчащийся от нереальной боли…

– Камай-нанги!

Надо мной склонился ворм с круглыми от ужаса глазами.

– Так нельзя, Камай-нанги! Твоя должна вознестись на Вечный серый небо!

– Ступай туда сам, – прохрипел я.

С наружной стороны моей правой ладони все еще торчал стальной штырь. Им я и долбанул наотмашь, метя в ухо волосатого охранника.

Послышался хруст. Надо же, попал… Иногда и мне везет.

Ворм начал заваливаться на бок и потащил за собой меня. Штырь проломил ему височную кость и застрял в черепе. Напоследок трупоед дернулся несколько раз в агонии – и выдрал железяку из моей кисти, окончательно ее изуродовав. Последнее, что я увидел перед тем, как отключиться от болевого шока, был кусочек моего мяса, болтающийся на окровавленном конце штыря, и невидящие глаза ворма, смотрящие в его Вечное серое небо.

– Я не стану есть мой хозяин!

– А я б на твоем месте сожрал, чего добру пропадать?

– Да хорош вам языками чесать! Я пульс на шее нащупал!

– Оh, my god!

– Да ну! Чо, реально?

– Точно говорю. Нитевидный, но он есть.

…Голоса плавали где-то очень далеко, словно отзвуки далекого эха в предутреннем тумане. И самое надежное в таких случаях, если, конечно, не хочешь плутать в зыбкой серой взвеси целую вечность, – это идти на единственный ориентир…

– Смотри, он вроде как глаза открывает.

– Фигею с него. На нем же живого места нет…

– Хозяин будет жить?

– Судя по его ранам – очень вряд ли.

…Голоса стали ближе. И вместе с ними пришла боль…

– Черт, он сейчас снова вырубится! Держи аптечку! Там, кажись, морфин был.

…Боль немного отпустила – но лишь немного. Ровно настолько, чтобы я смог чудом удержаться над черной пропастью беспамятства и с трудом открыть глаза…

Их было трое. Робот, тревожно вглядывавшийся мне в лицо глазами-камерами на подвижных приводах, стаббер Ион, заросший колючей щетиной, и ворм с экстремально волосатой мордой даже для трупоеда.

– Охренеть, – сказал Шерстяной. – Я бы точно сдох, если б в меня столько гвоздей навтыкали.

– Не… дождетесь… – прохрипел я.

– Ты б заткнулся, да, – хмуро сказал Ион, доставая что-то из кармана. И бросил через плечо: – Спирт есть?

– А как же, – засуетился Шерстяной, кладя на землю автомат и скидывая с плеч огромный рюкзак. – Щас найдем, была фляжка…