Закон меча - Страница 34

Такая суета со временем обычно перерастает в панику. И я, повидавший на своем веку немало прелюдий к битвам, понимал: еще немного, и народ, ошалевший от неопределенности, может натворить бед. Или массово со стен ринется в бега, или начнет бунт против плохих командиров, которые обрекли их на смерть. Что, впрочем, отчасти не лишено здравого смысла. Люди всегда чувствуют слабину, и если воевода сам в смятении, то какой смысл подчиняться распоряжениям командира, который толком не знает, что предпринять.

А Алексий, окруженный дружинниками, был именно в смятении. Замер, смотря вдаль, но вряд ли что видел. Взгляд остановившийся, лицо бледное, как у мертвеца, кулаки сжаты. Шок. Ступор. Не ожидал такого. Однако оно случилось…

Я мельком оценил то, что открылось со стены, и тихонько присвистнул.

Похоже, Киев был взят печенегами в кольцо. В полукилометре от городских стен сновало множество людей, как конных, так и пеших. Двигались слаженно, явно готовясь к серьезному штурму. Никто не стрелял в сторону города «от балды»: знать, экономили стрелы для решающего удара. Со стороны осаждающих слышался знакомый перестук деревянных молотков: степняки сколачивали длинные лестницы. Как это будет выглядеть, уже понятно – лучники начнут непрерывный обстрел, и под их прикрытием пехота пойдет на штурм. Перебросят деревянные щиты через неширокий ров, а после со всех сторон приставят к стенам Киева множество лестниц – и начнется… Количество людей вполне позволяло провести такую атаку, которая сто процентов окажется успешной. Дружинников в доспехах среди защитников города было немного, в основном по стенам сновало бездоспешное ополчение, готовя корзины со стрелами, кипятя смолу в котлах, складывая возле тына связки длинных палок с рогульками на конце, чтобы отталкивать ими лестницы. Поможет ли это все во время массированной атаки такого количества вражьей силы? Сомневаюсь…

Илья поднес ладонь к глазам, чтобы защитить их от лучей яркого солнца, прищурился.

– Знамена улуса Володаря. Он же вроде крестился и поклялся князю Владимиру в верности.

Алексий Попович медленно повернул голову, посмотрел на Илью пустым взглядом и даже не удивился, с чего это пленник, надежно запечатанный в подвале, вдруг оказался на стене и при оружии. Дружинники, схватившись было за мечи, попытались соорудить что-то типа футбольной стенки, отгородив Муромца от воеводы, но тот устало махнул рукой – и воины расступились.

– Ага, поклялся, – равнодушно произнес Попович. – Да как только прослышал, что князь, взяв с собою половину дружины, в Переяславец отбыл, тут же забыл и о крещении, и о клятвах. А сейчас у него еще и повод есть. Как-то узнал он, что у нас Варяг в плену, и пришел его выручать. Ладно б одного Варяга требовал. Но к нему в придачу за обиду своего народа хочет тысячу княжьих сребреников. А их во всем Киеве – хорошо, если пара сотен наберется.

– Неужто о вире думал? – усмехнулся Илья.

– Прикидывал, – пожал плечами Попович. – Но ясно же: вира покажет, что мы слабы. И деньги потеряем, и от штурма не спасемся.

– Верно мыслишь, – кивнул Муромец.

Алексий вздохнул.

– Ты прости, дядька Илья, речи мои пьяные, неразумные. Залил глаза, возомнил себя великим воеводою, тебя и пришлого богатыря оскорбил незаслуженно. Ежели хочешь мести, прям тут сруби мою дурную башку, от которой проку, как от гнилой репы – одна лишь тухлая вонь да омерзение людям.

Илья насмешливо посмотрел на воеводу, который опустил голову, словно в ожидании удара мечом.

– Обезглавливать тебя не за что, а по затылку б треснуть не мешало, чтобы мозги на место встали, – сказал Муромец. – Но и это нельзя. Ты воевода, князем над Киевом поставленный, так что не стану я ронять твою честь перед народом. Уже хорошо, что осознал ты свой промах, остальное в сегодняшней битве забудется. Которая, вижу, станет для всех нас последней.

Попович посмотрел в глаза Илье, перевел взгляд на меня.

– Никогда такого позора не повторю. Ежели что, готов на крови в том поклясться.

Муромец вздохнул, глянул на войско печенегов.

– Чего уж тут говорить. Что было – прошло, а мертвые сраму не имут.

И тут мою голову слегка сдавило. И оттуда, сверху, из-под подшлемника пришли беззвучные слова:

«Я знаю выход… Но я голоден».

Я от неожиданности сначала не сообразил, что происходит, просто забыл в суматохе, что на голове ношу. Однако замешательство длилось лишь мгновение.

Ну да, конечно.

Пресс.

Шлем Тугарина, который однажды уже круто мне помог. И, похоже, не прочь подсобить второй раз.

– На крови готов поклясться, говоришь?

Илья с Алексием повернули головы в мою сторону. В глазах у обоих – вопрос. Похоже, на тему, не рехнулся ли я часом. Ясно же, Попович про клятву для красного словца сказал, зная, что никто никогда подобного от киевского воеводы не потребует.

Но ошибся.

– Так готов? – с нажимом повторил я.

Попович прищурился, гордо выпятил грудь.

– Никогда еще богатырь русский Алексий Попович слов на ветер не бросал.

– Ладно.

Я прислонил к тыну не пригодившийся щит, подошел ближе, встал вплотную к воеводе.

– Руку.

– Что?

– Руку давай. Сейчас на крови клясться будешь.

Сбоку подошел Муромец.

– Слышь, Сург Суждальский, не перегибай. Не время сейчас за слова неразумные ответ требовать…

Я взглянул на Илью.

– Не обессудь, богатырь, но не дите малое воевода киевский, слова которого неразумными называя, ты честь его воинскую мараешь.

Муромец внимательно посмотрел на меня – и, похоже, что-то поняв, сделал шаг назад. А Алексий с вызовом резко протянул мне правую ладонь.

– Бери, богатырь, требуемое. Только помни, что… о-ох…

Со стороны наверняка показалось, что я воеводе руку пожал. Однако клинок «Бритвы», высунувшись из моей ладони, пропорол кисть Поповича довольно сильно, по ощущениям почти насквозь. Я же, не теряя времени, встал на колено и, схватив запястье воеводы обеими руками, приложил кровоточащую ладонь Алексия к своему шлему.

И это со стороны должно было выглядеть красиво: типа, воин перед битвой получает благословление воеводы. На самом деле я изо всех сил удерживал руку Поповича, чувствуя, как у меня на голове чавкает ненасытный шлем, впитывая горячую человеческую кровь.

Воевода дернулся было рефлекторно, уж больно неожиданным был мой поступок, но руку вырывать не стал. Тоже понимал, что картина выглядит для защитников города довольно эффектно: наместник князя перед битвой прощает опального богатыря. И лишь когда Попович слегка покачнулся – по ходу, от кровопотери, – я отпустил его запястье.

– А ты не прост, Сург Суждальский, – негромко проговорил Алексий. – Смотри, шлем этот с каждым разом будет просить больше, пока не придется отдать ему много жизней за свои желания. Сначала чужих, а после он и твою заберет.

Но я не особо слушал Поповича. Просто теперь я знал, как нужно действовать, и дорога́ была каждая минута.

– Теперь слушай, воевода, – сказал я. – Ежели желаешь город спасти, делай, что я говорю. Просто делай – и все.

– Ну а коль не спасешь? – прищурился Алексий.

– Иных путей у тебя все равно нет, – пожал я плечами. – Что это за шлем – ты знаешь, и плату он свою получил. Теперь дело за тобою.

Попович думал недолго. При всем его юношеском гоноре он был далеко не дурак, идиотов князья воеводами не назначают.

– Что от меня требуется? – спросил он.

– Пошли того, кто быстро бегать умеет, в вашу клеть, пускай принесет ту игрушку из Лифляндии, что Владимиру чудины подарили, и стрелы короткие к ней пускай не забудет. А ты, дядька Илья, прикажи всем дружинникам седлать коней и быть наготове. Челядь, смерды и холопы, кто горазд стрелять, пусть на стены с луками встанут – поди, есть те, кто на охоту в леса ходит.

– Найдем таких, – сказал Попович.

– Понял тебя, Сург, – произнес Илья. – Будет тебе конница.

И пошел к всходам – лестнице, что вела на стену.

А воевода уже отдавал распоряжения. Куда подевался самоуверенный юнец, понтующийся перед своей дружиной? Сейчас это был вполне себе взрослый воин с суровым взглядом, отлично знающий, что надо делать. Что ж, надеюсь, Пресс тоже это знал, иначе все происходящее не имело никакого смысла.