Закон контролера - Страница 24

– Очухался, сволочь, – прозвучал рядом со мной смутно знакомый голос, и тут же вспышка боли в правом подреберье заставила меня скорчиться, словно червя, перерубленного лопатой.

Я думал, что сейчас от полноты ощущений воткнусь носом в собственное колено, но согнуться не получилось. Даже не открывая глаз было уже понятно: я крепко, надежно, профессионально привязан к стулу, который так же крепко, надежно и профессионально привинчен к полу – иначе бы от моего рывка после удара мы б вместе со стулом рухнули на пол. К тому же, судя по ощущениям, мои руки были заведены назад, за спинку стула, и скованы металлическими браслетами.

Глаза я все-таки открыл: хороший удар в печень способствует быстрому возвращению в сознание.

И увидел следующее.

Я находился в кабинете, словно вытащенном из фильма про «кровавую гэбню».

Это была небольшая комната с некрашеными бетонными стенами, на одной из которых висели портреты Ленина и Хрущева, и стальной дверью с глазком. Посреди комнаты находился деревянный, грубо сколоченный письменный стол с настольной лампой, которую при допросе полагалось направлять в лицо допрашиваемому. На столе лежал толстенный потрепанный телефонный справочник – им, если я правильно помню киношные стереотипы, допрашиваемого полагалось бить по голове для ускорения потока выдаваемых им сведений. При этом на столе, помимо справочника, находился пузатый графин с водой, накрытый граненым стаканом, и выбивающийся из хрестоматийной кинокартинки Грааль, тот самый, который я вытащил из подземных пещер Антарктиды.

Пустой.

Ни хрустального светящегося черепа, ни бесформенной заготовки для «Бритвы» в деревянной чаше не было.

А еще в комнате помимо плотно зафиксированного меня и остальной мебели находился знакомый капитан КГБ с непроницаемо-синими глазами под цвет околыша его фуражки. С патрулем под его началом я встретился первым делом после того, как прибыл в Озерное.

– Значит, Николаев Иван Иванович. Старший научный сотрудник Московского института атомной энергетики, прибывший в Озерное с целью изучения влияния последствий радиоактивного распада на окружающую среду, – проговорил капитан. – Я ничего не перепутал?

В профессиональной памяти, как и в неплохой боксерской подготовке, капитану было не отказать. Интересно, что ему от меня надо? И почему меня, фашиста лютого, шпиона разоблаченного, не везут сейчас под усиленным конвоем на аэродром, чтобы доставить куда положено? Вряд ли местный отдел КГБ располагал полномочиями самостоятельно расследовать подобные происшествия.

Разгадка наступила довольно быстро.

Капитан выдвинул ящик стола, вытащил оттуда какую-то короткую палку с двумя рогами, подошел ко мне и негромко спросил:

– Где хрустальный череп и материал из зоны атомного взрыва?

Вот оно как, значит. Капитан был в курсе того, что находилось в чаше, но не знал, где оно сейчас находится. Одно явно не билось с другим. После удара прикладом в череп соображал я туго: голова болела не на шутку и с внешней стороны, и с внутренней. По ощущениям, на макушке взбухла нехилая шишка, а мозг свернулся в клубок из извилин, ноющих, словно растревоженные зубные нервы.

Но я все-таки сообразил, что если капитан не знает, где артефакты, то разведчик, который меня вырубил, передал ему только пустую чашу, а два трофея из трех зачем-то припрятал. Так откуда тогда капитан знает, что было в Граале?

– Молчим, значит, – глубокомысленно констатировал кагэбэшник. – Ладно.

И, ухватив меня за отворот кителя, с силой рванул его книзу.

Затрещала материя, посыпались оторванные пуговицы, в том числе и с рубашки – силы кагэбэшнику было не занимать. Однако, разодрав на мне шмот, он внезапно замер на мгновение, уставившись мне на грудь.

– Это что за черт?

Ну да, моя пластина в виде стилизованных крыльев со знаком радиационной опасности посредине так никуда и не делась. Как вросла однажды в мое мясо, так там и осталась. Я, помнится, как-то тело поменял на новое – так потом в этом новом теле ту пластину обнаружил. Такой вот мистический дар Буки – а может, проклятие – прилепился ко мне намертво. И, похоже, навечно.

Кагэбэшник прищурился, присматриваясь, – в кабинете было не слишком светло.

– Партак, что ли? – проговорил он. – Не очень хорошая идея для наколки. Был в Древней Греции один самоуверенный юноша, которого звали Икар. Тоже крыльями бредил. Однажды раздобыл их и решил взлететь к солнцу, которое ему те крылья благополучно подпалило. И для юноши это мероприятие окончилось летально. Предполагаешь, к чему я клоню?

– Ни малейшего понятия, – криво усмехнулся я.

Вместо ответа капитан приложил к моей груди «рога» своей палки. Раздался треск, меня выгнуло на стуле от адской боли, в нос ударила вонь горелой кожи.

– Эту ценную вещь нам прислали наши американские друзья по ленд-лизу, – сказал кагэбэшник, отнимая электроды от моей груди. – Называется «электрический хлыст», используется на скотоводческих фермах. Правда, есть у него один недостаток: разряд рассчитан на быков, а человека, возомнившего, что он способен взлететь выше солнца, может поджарить на месте. Поэтому рекомендую по-хорошему рассказать, куда ты дел важные для меня предметы.

– А может, ты сначала расскажешь, откуда о них узнал? – прохрипел я, с усилием проталкивая слова через мгновенно пересохшее горло.

– Понятно, – кивнул капитан. – Что ж, каждый Икар делает свой выбор. А каждое солнце – свой.

И снова приложил ко мне американского предка пока еще не изобретенного электрошокера.

Но на этот раз что-то пошло не так.

В стальной палке послышался треск, завоняло горелыми проводами, и второй искры уже не получилось.

– Проклятье, – раздраженно прошипел капитан, отбрасывая «хлыст» в угол. – Шлют всякое дерьмо, а мы за него золотом платим. Ладно, попробуем поработать дедовским методом. Повторяю вопрос: куда ты спрятал артефакты?

Он подошел к столу, взял телефонный справочник, вернулся – и тут же коротко, без замаха, долбанул меня тяжелой книгой точно по макушке, где была шишка, набухшая после предыдущего удара прикладом.

Знал, куда бить, сволочь…

И чем бить – тоже.

Толстый, но мягкий справочник был отличным орудием подавления воли. Оглушающий эффект от удара им оказался довольно любопытным.

Во-первых, больно. Очень. В том числе и потому, что два удара в одну довольно болезненную точку на вершине черепа – это прям настоящая беда и реальные звезды из глаз.

Во-вторых, сознание резко проваливается в какую-то яму, как желудок во время «мертвой зыби» на море. Чувствуешь себя тупой скотиной, не способной связать две мысли в последовательную цепочку. И все, что хочется, так это чтоб тебя вторым таким ударом не накрыло, и пусть спрашивает этот урод, что ему надо, все сказать готов, лишь бы способность связно мыслить снова вернулась…

Никогда не ощущал себя такой безвольной тварью. И вряд ли дело было только в справочнике – вполне возможно, что капитан вколол мне что-то, вон пустой стеклянный шприц на столе лежит, частично скрытый подставкой массивной карболитовой лампы. Но, как бы там ни было, пасть я раскрыл и ответил честно, хоть и с трудом:

– Не… знаю.

– Понятно, – повторил капитан. – Очередной герой выискался.

И долбанул меня по макушке снова. На этот раз посильнее, так, что я чудом не вырубился от боли.

Но – не вырубился. И, что удивительно, даже немного собрался с мыслями.

Есть у меня особенность такая. Если меня сильно бить, то у меня от злости случается обратная реакция: воля не подавляется, а, наоборот, становится похожей на буйного психа, рвущего на себе смирительную рубашку и пытающегося укусить санитара. Типа, убивай меня, паскуда, но я напоследок кусок мяса из тебя все равно выгрызу! Такая вот очевидная, простоя и понятная цель вырисовывается на почве волны ненависти к ублюдку, который решил надо мной поизмываться. А такая волна в моем случае очень эффективно промывает мозг, находящийся в прострации после серии ударов по кумполу.