Заклятый враг - Страница 5

– По-моему, Нобрега вложил все свое время и все свои силы в доведение до совершенства только одной, – успокаивающе отмахнулся Ритуан.

– Итак, – подала голос Айзелин, – все сводится к тому, что надо узнать, какая из двух поддельная, а какая подлинная. Та, с которой он работал, должна быть поддельной; даже если он начал с настоящего произведения искусства, в которое встроил свой смертоносный аппарат, ко времени окончания работы его поверхность должна была подвергнуться практически тотальной реконструкции.

– Поэтому я возвращаюсь в кают-компанию, – отозвался искусствовед. – Чтобы посмотреть голограммы. Если нам повезет, я смогу отличить нужную.

Айзелин увязалась следом, бормоча:

– Вам нужно, мой друг, всего лишь навсего обнаружить подделку, не вызвавшую ни малейшего подозрения ни у Йоритомо, ни у его экспертов… Наверное, нам лучше придумать что-нибудь другое.

Вскоре в кают-компании были выставлены в натуральную величину голограммы двух статуй, медленно вращающихся бок о бок. Обе представляли собой высокие человекообразные фигуры, и обе по-своему улыбались.

Полторы минуты прошло в молчании, а затем Ритуан решительно заявил:

– Вот это подделка. Стройте свой громовержец.

Аварийная дверь была готова уже вот-вот уступить перед градом ударов, таких же бессмысленных и таких же могучих, как удары гидравлического пресса, когда электрооборудование было собрано и установлено на позиции. По обе стороны дверного проема Чи Нань и Айзелин присели на корточки, положив руки на свои выключатели. Ритуан (в боевых условиях считающийся наименее ценным) стоял на виду напротив прогнувшейся двери, облачившись в теплоизоляционный скафандр и прижимая к груди тяжелый отбойный молоток. Дверь поддалась совершенно неожиданно. Только что она оставалась на месте, скрывая, что таится позади, а в следующий момент отлетела прочь. В долгую секунду воцарившейся тишины последнее творение Антонио Нобреги ясно предстало взорам людей в сиянии направленных с двух сторон прожекторов – желтовато-белое, как кость, на фоне черноты разгромленного грузового трюма.

Ритуан поднял отбойный молоток, вдруг показавшийся ему не тяжелее булавки. И в этот момент понял, что чувствуют люди, столкнувшиеся с настоящим берсеркером лицом к лицу.

Высокое творение сделало шаг в его сторону, невозмутимо улыбаясь. И тут в него сбоку ударил иссиня-белый разряд, настолько стремительный, чтобы уклониться от него не смогло ни одно материальное создание.

Пару часов спустя были приняты самые неотложные аварийные меры, два трупа упакованы для сохранения – с искренним почтением, хотя и без показных жестов, – а черепки творения Нобреги, разнесенного в клочья пронесшимся сквозь керамику электрическим ураганом, остыли настолько, что их можно было взять в руки.

Ритуан обещал остальным показать, как он распознал подделку, и теперь подошел к ним, неся черепок, который отыскивал.

– Вот.

– Губы?

– Улыбка. Если бы вы видели столько же произведений искусства эпохи Федерации, несоответствие бросилось бы вам в глаза, как и мне. Улыбка никоим образом не вписывается в период Праджапати. Она зла, коварна, и если бы лицо осталось нетронутым, это было бы совершенно очевидно. Это злорадная ухмылка, спокойная и недобрая в одно и то же время.

– Но сам-то Нобрега этого не заметил? – поинтересовалась Айзелин. – И Йоритомо тоже?

– В период, в который они жили, эта улыбка вполне вписывается, она полна художественной выразительности. Они не могли забежать вперед или назад на пару веков, чтобы взглянуть на нее со стороны. Полагаю, месть была нормальным явлением в любом столетии, но художественные вкусы меняются.

– По-моему, ответ вам подсказала тема или название, – заметил Чи Нань.

– «Воспоминание о былых обидах» – нет, Праджапати на самом деле творил нечто сходное по теме, насколько я припоминаю. Как я сказал, по-моему, месть не знает никаких культурных или временны́х границ.

«Нормальное явление в любом столетии». Ошогбо, наблюдавшая за ними по интеркому из обезболивающей противоожоговой ванны, содрогнулась и прикрыла глаза. «Не знает границ».

Вселенная наделила жизнь целым арсеналом собственного оружия, и меня больше не удивляет, что порой в этот разряд попадает также слабость. Даже самые нежные и хрупкие живые творения способны продемонстрировать удивительную силу…

Раньше корабль был пассажирским; собственно говоря, он и сейчас вез пассажиров – с той только разницей, что на сей раз они играли роль стада бессловесного скота, направляющегося на рынок, о котором старательно заботятся во время пути. Маршрут и место назначения выбирал электронный мозг и вспомогательное устройство, встроенное в «Новую Англию» после ее захвата в космосе берсеркером.

Джильберто Кли – последний из захваченных пленных – еще ни разу не был так напуган за всю свою юную жизнь, но пытался не показывать этого. Он до сих пор не мог взять в толк, почему берсеркер оставил его в живых, и даже боялся думать об этом. Как и всякий другой, он слышал всяческие ужасы – о человеческих мозгах, все еще полуживых, встроенных в берсеркерные компьютеры в качестве вспомогательных цепей; о человеческих телах, используемых в экспериментах берсеркеров в попытке произвести убедительную искусственную копию человека; о людях, которых держат в качестве подопытного материала для новых лучей смерти, всяких там токсинов и способов довести человека до безумия.

После налета Джила и горстку других, захваченных берсеркером, – насколько можно судить, единственных, кто уцелел на всей планете, – разлучили и держали в одиночках на борту гигантской космической машины. И теперь те же самые аппараты берсеркера, что захватили его, или другие, им подобные, забрали его из камеры и повели во внутренний док на борту берсеркера, размерами не уступающего астероиду. И прежде чем его посадили на борт этого корабля, раньше бывшего пассажирским, Джил успел разглядеть выписанное на борту название «Новая Англия».

На борту судна его втолкнули в камеру шагов двадцать шириной, пятьдесят длиной и двенадцать-пятнадцать высотой. Очевидно, все внутренние палубы и перекрытия, все ненужное просто-напросто ликвидировали. Остался только корпус, канализация и водоснабжение, свет, искусственная гравитация и воздух – все на пристойном уровне.

В этом помещении находилось восемь человек, стоящих кучкой и беседующих между собой. Как только машины открыли дверь и втолкнули Джила, все смолкли.

– Приветик, – как только дверь за берсеркерами закрылась, сказал Джилу один из них – худой субъект в какой-то космической форме, мешком висевшей на его тощих телесах. Заговорив, он осторожно шагнул вперед и кивнул. Все до единого бдительно следили за Джилом – на случай, если он окажется буйно помешанным, предположил Джил. Что ж, ему было уже не впервой оказываться в одной камере с заключенными, смотревшими на него волком.

– Меня зовут Ром, – сообщил худой. – Прапорщик Ром, космофлот Объединенных Планет.

– Джильберто Кли.

Все чуточку расслабились, испытав облегчение оттого, что он хотя бы говорит нормально.

– Это мистер Хадэк. – Прапорщик Ром указал на второго молодого человека, окруженного ореолом былой власти. А затем принялся называть остальных, но Джил не мог запомнить все имена разом. Среди присутствующих оказались три женщины, причем одна достаточно молодая, чтобы вызвать у Джила какой-то интерес. Потом он заметил, как она держится, – горбясь, позади остальных, с улыбкой глядя в никуда и неустанно играя с прядями своих длинных нечесаных волос.

Мистер Хадэк начал допрашивать Джила, голос его мало-помалу набирал интонации человека, привыкшего повелевать другими. В школе, в бюро по делам молодежи, в участке полиции, в ведомстве переселения – всегда и везде обрабатывающих роднило одно: интонации, обращенные к обрабатываемому, хотя Джил никогда не облекал свои наблюдения именно в эти слова.