Закат - Страница 16

По трем причинам.

– Начинаю загибать пальцы.

Первая. Ты выйдешь из этой комнаты живым.

– Годится.

Вторая. Если преуспеешь в нашем деле, разбогатеешь так, как даже в мечтах не мог вообразить.

– Хм. Ну, не знаю. Вообще, у меня довольно живое воображение.

Третья причина… Прямо за твоей спиной.

Гус обернулся. Сначала он увидел охотника – одного из тех мерзких вампов, которые схватили его на улице. Голову вампира скрывал черный капюшон, но из-под него пылали красные глаза.

Возле охотника стояла вампирша, всем своим видом выражавшая глубинный позыв голода – того голода, который нынешнему Гусу был уже очень хорошо знаком. Невысокого роста, грузная, со спутанными черными волосами, в рваном домашнем платье. Вздутие на шее явственно указывало на внутреннее устройство ее горла – там сидело жало.

Над грудью, в основании обметанного мыска платья, виднелось довольно грубо выполненное черно-красное распятие – татуировка, которую она сделала в молодости и о которой впоследствии, по ее словам, очень жалела; как бы то ни было, в свое время это тату смотрелось очень круто, и, что бы она ни говорила, на маленького Густо, сколько он себя помнил, рисунок производил очень сильное впечатление.

Мама. Ее глаза были завязаны какой-то грязной тряпкой. Гус видел, как ходит ходуном ее горло – жало требовало пищи.

Она чувствует тебя. Но нельзя открывать ей глаза. Внутри ее живет воля нашего врага. Он видит ее глазами. Слышит ее ушами. Мы не можем долго держать ее в этом помещении.

Гуса захлестнули слезы дикой злобы. Страшная тоска пронизала болью его тело, накрыла яростью. Лет с одиннадцати он не доставлял маме ничего, кроме стыда и позора. И вот теперь она стоит перед ним – чудовище, монстр, немертвая тварь.

Парень снова повернулся к тем троим. Переполняемый гневом, он отчетливо понимал: здесь, в этой обстановке, он бессилен.

Третья причина. Ты должен ОТПУСТИТЬ ее, дать ей волю.

Августин заплакал. Это были сухие рыдания – как сухой кашель или сухая рвота. Его тошнило от всей этой ситуации, она приводила его в ужас, и все же…

Он опять повернулся к матери. Получалось, что ее словно бы похитили. Да, похитили. Ее взял заложницей тот самый «нечистый» штамм вампиров, о котором говорили эти трое.

– Мама, – промолвил Гус.

Она явно слышала его, но внешне это никак не проявилось.

Укокошить брата, Криспина, было легко, потому что они всегда недолюбливали друг друга. Криспин был наркоманом и еще большим позором, чем Гус. Убийство Криспина – делов-то, вогнал ему в шею тот осколок зеркала – было образцом эффективности: два в одном – семейная терапия плюс вынос мусора. Ярость, копившаяся десятилетиями, выходила из Гуса с каждым движением осколка, перерезавшего шею брата.

Но избавить madre от проклятия – совсем другое. Это будет акт любви…

Мама Гуса исчезла из помещения, однако охотник остался. Гус взглянул на троицу. Он видел их теперь гораздо лучше. Жуткие твари – еще более жуткие в своей неподвижности. За все время они даже не шевельнулись.

Мы обеспечим тебя всем необходимым. Материальная поддержка не представляет для нас проблемы: по ходу времени мы накопили несметные человеческие богатства.

Многие века те, кто получил от вампиров дар вечности, платили за это целыми состояниями. В своих подвалах Патриархи сохранили месопотамские серебряные кольца и обручи, византийские монеты, золотые соверены и немецкие марки. Та или иная валюта сама по себе ничего не значила для них. Что деньги? Не более чем ракушки для торговли с аборигенами.

– Значит… вы хотите сделать меня… добытчиком, так, что ли?

Господин Квинлан снабдит тебя всем необходимым. Всем, что ты пожелаешь. Он наш лучший охотник. Очень квалифицированный и очень преданный. Во многих отношениях – уникальный. Единственное ограничение – соблюдение тайны. О нашем существовании никто не должен знать – это задача первостепенной важности. Мы оставляем тебе подбор других охотников, таких же, как ты сам. Невидимых, никому не известных искусных убийц.

Гус едва не взбрыкнул, как необъезженный жеребец, однако сдержался – он словно бы почувствовал, как неизвестно куда подевавшаяся мама снова возникла за его спиной и изо всех сил натянула уздечку. Искусные убийства… Вот где его гнев найдет выход. Возможно, это как раз то, что ему нужно.

Губы Августина Элисальде изогнулись в злобной ухмылке. Ему нужна рабочая сила. Ему нужны убийцы.

И он точно знал, где их искать.

Фет, ошибившись только в одном повороте, провел Эфа в тоннель, выходивший к заброшенной внутренней платформе станции «Саут-Ферри». Десятки станций-призраков испещряли линии МССП, «Инда» и БМТ.[7] Их больше нет на картах подземки, однако из окон составов, совершающих регулярные рейсы по действующим линиям, эти станции все-таки можно разглядеть – если знать, куда и когда смотреть.

Климат под землей более влажный, чем в других местах; под ногами сырость, стены на ощупь скользкие, по ним сочится вода, словно камни истекают слезами.

Светящийся след выделений стригоев совсем истончился. Фет озадаченно огляделся по сторонам. Он знал, что маршрут, пролегающий под самым началом Бродвея, составлял часть первоначального плана подземки: станция «Саут-Ферри» приняла первых пассажиров еще в 1905-м. А три года спустя открыли подводный тоннель, соединяющий Манхэттен с Бруклином.

Высоко на стене виднелась керамическая плитка, сохранившаяся с тех давних времен, – в мозаичный узор вплетались первые буквы названия станции: «SF».[8] Рядом – уже современная табличка с нелепой надписью: «ОСТАНОВКИ ПОЕЗДОВ НЕТ». Как будто все только и делали, что по ошибке здесь останавливались. Эф заглянул в небольшую нишу, служившую техническим помещением, и посветил синей лампой.

Из темноты донеслось хихиканье.

– Вы из МССП? – спросил чей-то голос.

Эф сначала учуял человека и лишь потом увидел его. Из углубления в стене – там на полу валялись грязные изодранные матрасы – выдвинулось нечто: беззубое чучело в многослойном одеянии из напяленных друг на друга рубах, штанов и пальто. Вонь его тела, упорно просачивавшаяся сквозь тряпье, выдерживалась годами, как старое вино.

– Нет. – Фет взял переговоры в свои руки. – Мы никого не собираемся выковыривать отсюда.

Мужчина окинул пришельцев цепким взором, быстро оценив, можно ли им доверять.

– Меня звать Безум-Ник, – сказал он. – Вы сверху?

– Ну да, – ответил Эф.

– И как там? Я здесь один из последних.

– Из последних? – переспросил Эф.

Он только теперь различил поблизости контуры ветхих палаток и картонных конурок. Спустя несколько секунд появилось еще несколько призрачных фигур. Это были «люди-кроты» эпохи Джулиани,[9] обитатели городской пучины, обездоленные, лишенные всяких прав, реальные следствия теории «разбитых окон».[10] Вот куда они забились в конце концов – на самое дно города, где тепло круглые сутки, изо дня в день, даже в самые жуткие зимние холода. При некотором везении и определенном опыте на таких подземных «стоянках» можно было жить по шесть месяцев кряду, а то и больше. Некоторые же кроты, те, что держались подальше от шумных станций, оставались здесь годами, ни разу не попадаясь на глаза ремонтным бригадам.

Безум-Ник взирал на Эфа, слегка повернув голову, чтоб было удобнее его единственному зрячему глазу – второй скрывался под молочным, зернистым, как рисовая каша, бельмом.

– Ну да. Большинство колонии разбежалось – прям как крысы. Да, парень, так-то. Исчезли, побросав свои очень даже приличные вещи.