Захватчики из Центра - Страница 51
Они начали медленный мрачный танец, хороводом кружась вокруг майских деревьев под л иловым небом, медленно светлеющим до розового оттенка. Чувствовалось, что эти мерцающие привидения тосковали по форме, по твердости, но их стремление к материализации было безнадежно. На мое присутствие они никак не реагировали, сосредоточившись на самих себе и занимаясь своими, одним им ведомыми делами.
Скалы имели серо-зеленую окраску, но цвета выглядели размыто. Вдалеке скалы пропадали, терялись в колышущихся тенях разноцветного тумана, но впечатление было такое, как будто они находились на самом краю моего восприятия, за которым лежала непостижимая тайна.
Словно напитавшись водой из теплого воздуха, лес начал расти, и по нему забегали огоньки — прозрачные лучики света, напоминавшие солнечных зайчиков, отраженных мелкими зеркальными чешуйками. Впечатление о пустыне как о бывшем море казалось иллюзорным: ни воды, ни морских животных в ней не было, но были запечатленные в ландшафте отголоски морского пейзажа. Здесь царил дух моря, словно пустыня знала, что значит быть морем.
Но ни в одно из происходящих вокруг действ я не чувствовал себя вовлеченным. И ничто, похоже, не адресовалось непосредственно мне. Вместо этого я ощущал себя посторонним, случайным прохожим в живущем своей жизнью царстве, которому не мог принадлежать. И сон этой пустыни воспринимался мной как квинтэссенция одиночества.
Но тут я увидел четыре огненных глаза, горящих как раскаленные угли, смотрящих на меня из колышущихся теней и затмевающих своим внутренним светом как солнечный свет, так и свечение морских миражей.
По мере того как они приближались, пустыня, казалось, начала волноваться и бормотать, недовольная этим вторжением. Глаза полыхали, и поток кровавого света, Как раскаленный ветер, опалял лес, нарушая и рассеивая его сон.
Пустыня страдала и сопротивлялась. Вихри пара поднимались, пытаясь поглотить глаза, и обвивали их удушающими змеиными кольцами. Потоки черного дождя падали с неба, а во все четыре глаза били молнии, но тщетно. Глаза смотрели на меня. Это не был взгляд Медузы, обращающий в камень, скорее, это был взгляд, который мог растворить меня или испарить, превратив в невещественное существо.
Поскольку я был нигде и ничем, но лишь присутствовал без определенного места в пространстве, то взгляд этот сидел как внутри меня, так и снаружи. Это не я смотрел, и не огненные зрачки смотрели в мои зрачки, но их пламенный взор изучал меня изнутри, снова и снова, и я чувствовал, что больше никогда уже не смогу существовать отдельно от него. Я поверил, что всегда теперь буду под пристальным взглядом этих глаз, что всегда нечто похожее на этот огненный взор будет присутствовать в моих размышлениях о самом себе.
Пустыня вздохнула, но не поглотила меня. Каменные колонны продолжали кровоточить, и кровь их испарялась, возникая в воздухе образами туманных чудовищ — драконов и других крылатых тварей. Эти драконы теперь кровью текли во мне, и я почувствовал, что если когда-нибудь снова обрету живые, наполненные вены, то биение Сердца Бога отныне и во веки веков будет гонять этих драконов внутри моего тела.
Я пересчитал колонны — их оказалось девять. Тут мое сознание впервые пробудилось, пытаясь докопаться до смысла этого символа и пытаясь найти к нему ключ. Внезапно на меня обрушился поток страстей, словно мое метафорическое сердце готово было разорваться, но я предположил, что это мне просто кажется. Невозможно было отличить ярость от жалости и горе от радости.
И тут снизошло озарение: "Девятка жива!" Я решил, что они потеряли контроль над собой и своими системами, как бы упав в обморок; возможно, кататонический, но не умерли. Эта мысль оказала животворное действие. Она заставила меня вспомнить, кто я, что я и что здесь делаю. Но "где я?" и "как выгляжу?" — оставались вопросами без ответов, хотя я понимал, что рядом была Девятка, и была Четверка, и Девятка — не мертва, а Четверка по-прежнему здесь присутствует, пытаясь прийти к какому-то неведомому заключению и не зная как.
Затем пришло понимание того, что не один я нахожусь в полном неведении, как установить связь. Между Девяткой и Четверкой существовали свои барьеры, свои стены непонимания, которые надо было преодолеть. Они тоже не могли понять друг друга и одинаково мучились от боли и странности символов. Исследование друг друга они начали, нанеся друг другу урон при первом контакте и претерпев не меньшие разрушения при втором, но теперь их поврежденные сущности, вероятно, взывали друг к другу, пытаясь оказать взаимную поддержку или даже произвести слияние. Они старались дотронуться друг до друга так интимно, как если бы были одним или другим целым, но это было опасно, и теперь они это знали.
Сейчас казалось, что глаза находятся от меня очень близко, парами глядя с обоих боков, хотя у меня и не было своих глаз, чтобы ответить им взглядом. Они все еще посылали мощные волны гипнотического воздействия, но я до сих пор не понимал, что должен почувствовать. Каким-то образом это ощущение ассоциировалось со страхом, ни одновременно присутствовало и уравновешивающее ощущение, что это не так. Между нами происходило некое взаимное отталкивание, словно глаза пытались отдалиться от меня.
Но страх внутри меня рос, а вместе с ним и боль, поэтому я вновь ощутил потребность стать маленьким. Одновременно я чувствовал противодействие страху и боли, и здесь я не могу подобрать слов, чтобы описать ими странные, противоречивые ощущения, боровшиеся внутри меня.
Не уступай боли! Не бойся!
Это кричала мне Четверка? Или Девятка? Находились ли Девятка с Четверкой до сих пор в конфликте, как Музы с Временами Года, соревнуясь, кто первым сумеет внедрить в мою частную вселенную свои смысловые каноны? Ответа я не знал.
Боль уже не в состоянии была возобладать над всем моим существом. Уже не было ассоциаций с легендарными пытками, способными разрушить, а затем спасти мою душу. Но страх уходить не хотел. Он то приливал, то откатывался, словно пытаясь подвергнуться какой-то очень важной метаморфозе, но не мог явно выразить, чем пытался стать.
Тогда я попытался помочь.
"Кто боится? — задал я себе вопрос. — Наверное — не я. Наверное…" Тут в моих мыслях как будто что-то прояснилось. Ощущение стало более конкретным, ближе к тому, что оно пыталось выразить.
И тогда я догадался.
"То, чем ты пытаешься стать, — сказал я сам себе, потому что мои мысли были им столь же трудны для понимания, как их для меня, — это потребность! Ты посылаешь сигнал бедствия!" Как только это было осознано, привкус страха многократно усилился. Вот она — точка соприкосновения! Я установил контакт с сознанием, которое, по моим предположениям, могло оказаться как сознанием самого Асгарда, так и сознанием более мелкого масштаба, например, микромира в одном из уровней. У нас с этим сознанием не было никаких перекодирующих устройств, чтобы сказать хоть что-то друг другу, в отличие от сознания Девятки, помнившего гуманоидную инкарнацию и оснащенного интерфейсами для связи с существами моего типа. Это новое сознание (или группа сознаний) было определенно чужим, как Девятке, так и мне. Оно научилось «говорить» со мной только одним словом.
Но мне показалось, что слово это я понял. Я молился, чтобы это было так, поскольку если нет, то все, через что я прошел, оказалось бы напрасным.
Я вновь превратился во вселенную, объемлющую все сотворенное. Я обрел некое подобие телесной формы, хотя теперь она имела макрокосмический масштаб. Я стал четверо глаз и девятителесен, глаза мои были глазами огня, а кости скалами, сердце — Сердцем Бога, а кровь — драконами, и семя мое теперь было призраками всех людей, кто жил и еще будет жить в будущем.
Это было более чем Сотворение. Это было Посвящение, и началом его было слово.
И было оно, как я понял, — "Помогите!".
Или даже: "ПОМОГИТЕ!" ПОМОГИТЕ!
ПОМОГИТЕ!
Кричал его не я, а нечто гораздо более страшное и беспомощное.
Это был Прометей и умерщвленный Пан. В этом крике было пробуждение Брахмы от своего вневременного сна. В этом крике была боль Одина, пережитая им, когда он вырвал свой глаз, чтобы продать его, — цена божественной мудрости. В этом невыносимом крике слышалось дыхание "Сумерек богов", божественной смерти, уносящей богов в глубокий холод "вечной зимы", пришедшей потревожить Валгаллу и заставить богов встретиться с судьбой.