Захарий Зограф - Страница 58
Эпоха просветительства, однако, уходила в прошлое. «Грамматикой родины не освободишь», — утверждал Г. Бенковский. Наступало время больших надежд и больших тревог. «В ход должен был быть пущен нож, — провозглашает апостол свободы Васил Левский, — чернила уже не помогают». Самоковчане не оставались в стороне. Немало из них сражалось в легионе Г. Раковского, позднее в отряде Христо Ботева, народном ополчении на Шипке. В самоковском женском монастыре укрывался от полиции Левский; в местный революционный комитет вошли Никола Образописов, гравер Георгий Климов, Иван Доспевский, Христо Захариев Зографский и другие. Революционерами-агитаторами и узниками казематов были самоковские иконописцы Никола Костадинов Вальов и Захарий Димитров Доспевский, вынужденный после ареста в 1876 году скрываться в Малой Азии, Яффе, Иерусалиме.
Апрельское восстание 1876 года явило миру невиданный героизм народа, вступившего в смертельное единоборство с могущественными поработителями. Трагическое поражение восстания обернулось «страшным судом», перед которым меркли даже кошмары Апокалипсиса.
Роковым оказался этот год и для династии самоковских зографов. Умирает вдова Захария Екатерина; умирают и его сыновья — старший Георгий и младший, двадцатитрехлетний Михаил. В 1878 году в стамбульской тюрьме Мехтерхане погибает — от пыток или от яда — Станислав Доспевский. Еще раньше он не раз встречался с В. Левским и Г. Бенковским, поддерживал связь с гайдуком Тодором из Радилова. Будучи русским подданным, Доспевский имел возможность уехать в Россию — на этом настаивал пловдивский консул Геров, но оставить родину художник не мог. В Пазарджике он возглавил Комитет помощи семьям погибших в Апрельском восстании. Османские власти, разъяренные обличительными корреспонденциями, которые Доспевский посылал в лондонские газеты «Таймс» и «Дейли ньюс», бросили его в августе 1877 года в пловдивскую тюрьму Таш-капу, а затем перевели в Стамбул. Последним произведением художника стал рисунок в книге — камера Таш-капу.
В этой нераздельности жизни и творчества, в кровной, органической причастности художника к судьбам народа на каждом витке его истории — тоже одна из завещанных Захарием Зографом традиций болгарского искусства.
Ее подхватили многие из младших современников Захария Зографа, и нередко сама жизнь и свобода становились ценой верности этому завету. Николай Павлович участвовал в организации тайных революционных комитетов в Свищове и Софии; художник Христо Цокев — в деятельности болгарской политической эмиграции в Румынии; иконописец, портретист, литограф Георгий Данчов был сподвижником Васила Левского и председателем Чирпанского революционного комитета (пять лет провел он в кандалах в крепости Диар-Бекир); живописец Симеон Симеонов из рода Витанов — участник Апрельского восстания, георгиевский кавалер за храбрость на Шипке; Цаню Захариев — организатор и предводитель трявненского восстания, которое за участие в нем художников даже назвали «зографским».
Страшный, жестокий террор, последовавший за разгромом Апрельского восстания, был уже агонией пятивекового османского ига. Россия принесла Болгарии избавление: победа русского оружия в войне с Блистательной Портой означала конец ее господства на болгарских землях.
30 декабря, в канун нового, 1878 года 31-я пехотная дивизия под командованием генерал-лейтенанта Н. Вельяминова, входившая в западный отряд генерал-адъютанта И. Гурко, освободила Самоков.
Захарию Зографу не довелось дожить до свершения самых заветных надежд, но незримая частица его как бы осталась в истории тех лет. Первым кметом освобожденного Самокова, председателем Городского совета стал Иван Доспевский, избранный вскоре депутатом Учредительного народного собрания; секретарем Городского совета — Христо Захариев Зографский, занявший в ноябре 1879 года должность кмета. Другой сын Димитра, Атанас Самоковлиев, был избран первым после освобождения кметом Пловдива. Никола Образописов — судьей в Самокове (впрочем, он скоро вышел в отставку; своенравный характер, видимо, не дал упрямцу ужиться и с новыми властями).
Рождалось новое, независимое Болгарское государство; в числе его создателей и воспреемников были родные и близкие Захария Зографа.
Между тем старое кладбище под стенами церкви св. Николая в Самокове все больше приходило в запустение, и тропинка к могиле Захария зарастала травой…
Освобожденная Болгария стремительно наверстывала упущенное за многие столетия османского ига: за несколько десятилетий ей предстояло «встать с веком наравне». Рушились последние преграды, еще недавняя провинция Османской империи на глазах одного-двух поколений превращается в современное европейское государство.
Эпоха национального Возрождения, бывшая эпохой героической, самоотверженной борьбы народа за государственную и духовную независимость, завершается. Благодаря ей новую Болгарию создавал народ, в тяжелейших условиях сохранивший себя и свое национальное достоинство, в сопротивлении угнетателям утвердивший право на свой язык, веру, культуру, школу, книгу, искусство. Но сейчас стране были нужны новые люди — молодые, энергичные, с широким кругозором европейской образованности, не познавшие позора рабства, устремленные в будущее. Рождались новые поколения, и трактаты Неофита Рильского, поэзия Найдена Герова, живопись Захария Зографа были для них перевернутой страницей прошлого.
«Пространство» нового болгарского искусства «обживали» художники иного склада. Одни из них — И. Мырквичка, Я. Вешин — приезжают из Чехии и Словакии уже хорошо подготовленными в академиях Праги и Мюнхена; другие — И. Димитров, К. Величков, А. Митов, И. Ангелов — отправлялись за наукой в Италию, Германию, Францию и возвращались домой; третьи — С. Иванов, Ц. Тодоров, В. Димитров-Майстора и другие — вырастали в стенах основанного в 1896 году государственного Рисовального училища в Софии, ныне — Высшего института изобразительных искусств имени Николая Павловича.
Характеризуя искусство балканских народов в XIX столетии, В. Полевой пишет: «Это был встречный процесс восхождения от фольклора к профессиональному творчеству, движение народного творчества к изобразительно-повествовательным формам и идейной содержательности, свойственным профессиональному искусству. Это был процесс, в ходе которого развивался и трансформировался традиционный опыт народного искусства, осваивались те виды и жанры художественного творчества, которые по тому времени могли и должны были оптимально отвечать задачам самоутверждения искусства как формы национального самосознания, способствовать осуществлению общественной функции творчества в национально-освободительной и социальной борьбе, в духовной жизни нации и, наконец, позволяли бы обратиться к прямому познанию окружающей жизни» [63, с. 18].
Иные времена, иные животрепещущие проблемы, иное искусство и его люди — неудивительно, что наивные и простодушные зографы недавних и уже таких далеких лет казались слишком «неумелыми», чтобы служить примером и образцом для наследования. Винить тут некого и не за что; болгарской живописи выпала необычайная судьба и невиданно ускоренное, «сгущенное» развитие: от казавшейся незыблемой средневековой иконописи до модернизма пролегли не века, а несколько десятилетий. Менее чем через полвека после смерти Захария кисть ловкого, но заурядного ремесленника даже не подновляет, а напрочь записывает лучшие фрески в Троянском монастыре…
Из жизни уходили те, кто знал и ценил Захария Зографа; в Самокове начала века жил лишь последний из могикан героической эпохи — «консул» Никола Образописов, скончавшийся в 1915 году на восемьдесят шестом году долгой и многотрудной жизни. Память о Захарии постепенно затухала, становясь уделом дотошных краеведов местного значения. Вот уже и позабыли, когда умер художник: точную дату вновь установили только в 1938 году, а до этого называли разные, даже 1861-й. Затерялось и надгробие; нашли его в 1958 году.
Нашли, потому что искали. Пришло время признания Захария Зографа как крупнейшего художника эпохи национального Возрождения, одного из самых талантливых и своеобразных мастеров болгарского искусства.