Загробный гость: Приключения Шерлока Холмса в России. т. 1 - Страница 34

— Вы меня простите за это маленькое отступление, — улыбнулся Шерлок Холмс, — но больше я не буду перебивать вас без нужды. Итак, я слушаю вас. Если вы хотите, чтобы я взялся за ваше дело, вы должны рассказать мне все по порядку, не упуская ни малейшей подробности.

Он сел поудобнее в кресле и повторил:

— Я вас слушаю.

— Мы приехали в Россию давно, — начала свой рассказ графиня. — Но если вы хотите знать все, я должна начать рассказ о себе самой. В настоящее время мне двадцать один год, мужу же моему недавно исполнилось сорок пять. Сначала я была его приемышем. Он не раз говорил мне, что во время путешествия по Индии он как-то остановился в Бомбее, где нанял небольшой особняк. Вот тут-то он и получил меня в подарок. Попросту, меня подбросили ему, когда мне было три года. Сначала он думал было отправить меня в полицию, так как холостому человеку трудно возиться с ребенком, но потом передумал и решил вывезти меня на свою родину как курьез. Я говорю это с его слов, так, как он сам мне рассказывал о своем прошлом. В то время, когда меня подкинули, ему было двадцать три года. Пока он жил в Бомбее, я была на попечении старухи-индианки, которая, конечно, рассказывала направо и налево о намерении графа увезти меня на родину. Перед отъездом граф получил от моего отца письмо. В нем сообщалось, что сам он мулат, а жена его англичанка, умершая во время родов. Так как был он очень беден, то решил подкинуть графу свою девочку в надежде, что в хороших руках из нее выйдет больше проку, чем в руках бедняка-мулата. Имени своего он не назвал. Вместе со мною граф уехал в путешествие и, когда прибыл в Россию, сдал меня своей старухе-няне. Тогда меня уже приучили называть его почему-то «папой»… Сдав меня няне, он снова исчез на несколько лет и возвратился лишь тогда, когда мне исполнилось девять лет. Но в письмах к управляющему и к няне он часто упоминал обо мне и заботился о моем воспитании.

Шерлок Холмс жестом остановил речь графини.

— Скажите, пожалуйста, откуда именно приходили его письма? — спросил он.

— Тогда я была еще слишком мала, чтобы интересоваться этим, но впоследствии я узнала, что большая часть писем приходила из Индии, а два письма были со штемпелями Тонкина, — ответила она.

— Благодарю вас, — поклонился Холмс. — Итак, я слушаю дальше.

— Приехав в Россию, он повидал меня, — продолжала графиня. — Мы жили тогда в его усадьбе. Все время он был ласков со мною, остался очень доволен моими успехами в учении, несколько раз экзаменовал меня и ни на шаг не отпускал от себя. В России он пробыл год, и я очень сильно привязалась к нему. Однажды, это было в конце лета, он вошел ко мне бледный и сильно взволнованный. «Ирра, — сказал он мне, — в окрестностях нашей усадьбы появился бешеный человек, который бросается на людей, кусает их и убивает! Поэтому не выходи никуда из дома без меня. Я строго запрещаю тебе это». Я страшно испугалась. С тех пор мы стали ходить вместе даже в сад. Няня говорила, что отец страшно боится за меня. Он нанял четырех сторожей, завел во дворе цепных собак, а сам, как передавала мне няня, часто вставал ночью и обходил усадьбу с ружьем в руках. Однажды под вечер мне захотелось нарвать себе свежих роз. Я пошла за отцом, но не найдя его, решила пробежать в сад одна. Накинув на голову косынку, я вышла во двор, а оттуда — в сад. Не знаю почему, но, вероятно, напуганная рассказами графа, я не сразу отворила калитку, а посмотрела предварительно в щелку забора. И вдруг увидела за одним из кустов смородины человеческую голову. Громко вскрикнув, я бросилась назад, даже не рассмотрев лица спрятавшегося человека. На мой крик из конюшни выскочил граф. Узнав в чем дело, он кинулся в дом, схватил ружье и, словно сумасшедший, бросился в сад. Я же забилась в комнате, еле живая от страха. Однако, по-видимому, он никого не нашел, так как вернулся злой и очень расстроенный. Целый час кричал он на сторожей, затем в тот же день нанял еще четырех и вооружил всех ружьями. Вечером он объявил мне, что мы уезжаем. Все свои вещи и бумаги он собрал сам, мне же приказал взять с собой в корзиночку только три платья и шесть смен белья да любимые безделушки. До самого последнего момента никто из дворовых не знал, что мы уезжаем. В одиннадцать часов он приказал запрячь в просторный тарантас лучшую тройку и привязать сзади запасных лошадей.

Графиня на минуту прервала рассказ и попросила пить.

Шерлок Холмс с ловкостью молодого человека вскочил с места и, подойдя к этажерке, налил стакан воды с прекрасным вином.

— Благодарю вас, — произнесла графиня, принимая стакан от Холмса.

Она отпила несколько глотков и печально улыбнулась.

— Мой рассказ не наскучил вам? — спросила она.

— Наоборот! — с живостью воскликнул Шерлок Холмс. — Он донельзя поэтичен и заинтересовывает меня с каждой минутой все больше и больше. Если бы я был писателем, я непременно воспользовался бы им для романа, и уверен, что он произвел бы фурор.

— В таком случае я продолжаю, — грустно произнесла графиня.

— Итак, к одиннадцати часам вечера все было готово, — заговорила снова графиня. — Перед отъездом граф созвал всех сторожей и приказал им, оцепив усадьбу, двинуться от нее по радиусам и, отойдя с полверсты, сделать по выстрелу. Затем, когда сторожа ушли, граф позвал к себе управляющего, отдал ему пакет со сделанными распоряжениями и объявил всем, что уезжает. В это время издалека до нас донеслись звуки выстрелов. Это сторожа пугали неизвестно кого, исполняя приказ своего хозяина. Вещи наши были быстро нагружены и привязаны, и мы, сопровождаемые удивленными взглядами дворни, выехали из ворот и, словно бешеные, понеслись по дороге. Граф сам указывал, куда ехать. На первом проселке мы свернули, затем понеслись снова, поминутно сворачивая то вправо, то влево, словно заметая за собою следы. Так скакали мы верст, вероятно, семьдесят, давая лошадям лишь короткий отдых. Когда лошади обессилели, граф приказал перепрячь запасных, и мы помчались снова. Утро давно уже наступило, кучер несколько раз умолял дать передышку лошадям (первая тройка была попросту брошена по дороге), но граф ничего не слушал. Мы неслись до тех пор, пока коренник не упал, хрипя, на землю. Тогда граф посадил кучера на более сильную пристяжную и приказал ему поскорее добыть за какую угодно цену лучших лошадей. Верный кучер, служивший еще у отца графа, ускакал и через полтора часа возвратился назад с тремя полукровками и их хозяином. Пристяжные наши были лишь заморены, но хозяин охотно взял их в обмен вместе с тремястами рублями, а сдохшего коренного бросили на дороге. Снова перепрягли мы лошадей и понеслись как угорелые. Часов в пять дня мы услышали свисток и скоро доехали до какой-то железнодорожной станции. Я помню, как обрадовался граф, когда увидел, что по линии идет поезд. Ни названия станции, ни дороги я не помню. Соскочив с тарантаса и приказав носильщикам взять вещи, граф написал что-то на бумажке и приложил к ней свою печать. Затем, я помню, он позвал кучера и сказал ему: «Слушай, Дмитрий! Уезжай куда хочешь и помни только одно, что от твоего молчания зависит жизнь барышни. Отдохни здесь, накорми лошадей и поезжай в любое место, где ты можешь продать лошадей и экипаж. За твою службу я дарю их тебе и удостоверяю это вот этой запиской, которую возьми вместе со своим паспортом. Вот тебе еще двести рублей. Поезжай на родину в Орловскую губернию. Твою деревню я знаю и дам тебе о себе знать. Кто бы ни спрашивал тебя обо мне или о барышне — не говори, куда ты нас свез и вообще ничего о нас. Прощай!» Бедный кучер, не ожидавший такого подарка, повалился графу в ноги. Но в это время подошел поезд, и мы, взяв билеты и сдав багаж, заняли отдельное купе. По железной дороге мы ехали двое или двое с половиной суток. Граф как-то сразу успокоился, сделался ласковым и веселым. Таким образом приехали мы в Харьков. Тут мы простояли в гостинице два дня, после чего граф объявил мне, что я буду теперь учиться в хорошем пансионе, куда он меня повезет. На следующий день он отвез меня в пансион госпожи Бекман и простился со мной, попросив учиться и вести себя хорошо, чтобы ему не приходилось краснеть за меня. Потом он уехал. Куда — никто не знал. Я не видела его до седьмого класса. Меня никто не посещал, у меня не было родных, и на каникулы я ездила обыкновенно к одной из подруг. Граф исправно вносил за меня деньги и присылал еще на личные расходы вместе с очень теплыми письмами столько денег, что я считалась одной из самых богатых учениц. До пятого класса я считала его своим отцом. Но вдруг однажды, когда я шла уже в пятом классе, он прислал письмо, в котором в первый раз открыл мне глаза. В нем он описывал то, что я говорила вам о своем происхождении, причем прибавил, что судьба моя, Бог даст, скоро изменится, и я найду настоящих родителей. В письме он прислал мне и свой портрет. Это письмо меня страшно взволновало, и я проплакала над ним не одну ночь. Меня поразила мысль, что граф мне совершенно чужой человек. Мы, южанки, развиваемся слишком рано, и весьма возможно, что во мне уже тогда начинала говорить душа женщины. Только я не отдавала себе в этом отчета. Все чаще и чаще смотрела я на присланный мне портрет. Граф был очень красив. Так прошло еще два года. Я училась хорошо и была уже в седьмом классе. Однажды меня вызвали в приемную. Я пошла туда и вдруг увидела графа. В первый момент я бросилась было к нему на шею, но вдруг почему-то вспомнила, что он для меня почти посторонний мужчина, и сконфуженно остановилась. А он смотрел на меня восторженным взглядом, словно пораженный тем, что видит перед собою. Я тогда уже поняла этот взгляд. С тех пор его посещения стали очень часты. Он держал себя как родственник и в то же время как чужой. На Рождество он взял меня из пансиона, и мы уехали с ним в Париж, а после месяца разъездов он снова сдал меня в пансион. Так прошло время, пока я не кончила седьмой класс. Надо было подумывать о том, что делать со мною дальше. Граф никогда не ездил в свою усадьбу, видимо, избегая ее, и никогда даже не говорил о ней. Я решительно недоумевала: что я буду делать? Но перед самым выходом из пансиона судьба моя решилась. После последнего экзамена я получила отпуск. Как сейчас помню этот день… Мы взяли с собой провизии и поехали за город. В небольшом леске разостлали ковер, развели огонь и весело принялись за хозяйство. После обеда, пользуясь тем, что мы оставались вдвоем, граф сел рядом со мною и серьезно произнес: «Мне надо поговорить с тобой, Ирра». У меня почему-то вся кровь прилила к сердцу, и я невольно опустила глаза. Он заговорил: «Не хочу оставлять тебя в неизвестности, Ирра. Нам скоро придется расстаться навсегда!» Не успел он произнести эти слова, как я, с громким криком ужаса, без чувств грохнулась на землю. Когда я открыла глаза, то увидела графа, склонившегося надо мною. О! Его глаза смотрели на меня с такою немою любовью, что все во мне вдруг затрепетало от радости. Я схватила его шею руками и осыпала поцелуями, умоляя не покидать меня, давая клятву пойти на все! Он серьезно спросил меня: «Ты любишь меня, Ирра?» «Да», — ответила я. «И я тебя тоже, — проговорил он страстно. — Значит, мы будем мужем и женой. Но, чтобы ты впоследствии не упрекнула меня, я должен рассказать все о тебе и причины, почему я хотел расстаться с тобою. Я ведь поступаю нечестно. Я должен был бы сначала возвратить тебя твоим родителям. Кроме того, я вовсе не так хорош, как ты думаешь; на моей совести есть один слишком большой грех…» Но тут я зажала ему рот рукой и попросила никогда не возвращаться к этим вопросам. В конце концов мы решили повенчаться и потом когда-нибудь поехать к моим родителям. «Верь мне, я не преследую в этой свадьбе никаких корыстных целей», — сказал мне граф. Я расхохоталась. Потом, спустя два месяца, мы повенчались и до сих пор жили душа в душу. Вот и вся моя жизнь. Незадолго до смерти граф получил откуда-то письмо. Оно так сильно взволновало его, что некоторое время он ходил как помешанный. Потом вдруг объявил, что ему нужно ехать в Казань, чтобы продать дом и усадьбу. «Что бы со мною ни случилось, — сказал он мне на прощание, — не беспокойся. Все, что ни делается, делается к лучшему». Так и уехал. Вот все, что вы можете узнать от меня, мистер Холмс. — Графиня умолкла, и на глазах ее блеснули крупные слезы.