Заговор призраков - Страница 20

– …давай тогда и на соревнованиях будем лодки к пароходам привязывать! А капитан нашей команды пусть уголь подает! – вторил Чарльзу звонкий мальчишеский голос.

– Тарвер?!

Огибая необъятного джентльмена, к нему бросились двое мальчишек в цилиндрах. Щекастые, курносые, с блестящими карими глазами, они напоминали пронырливых барсучков. Темные куртки с белыми отложными воротниками довершали сходство. За мальчиками нехотя двинулся юноша постарше, на вид ровесник Чарльза.

– Ба! Кого я вижу! Весь выводок Тарверов – старший, младший и минимус, – поприветствовал их Чарльз. – Тарвер, только не говори, что ты удрал посмотреть на парад и малышню с собой уволок.

– Мы не удирали, – насупился старший мальчик. – Отец получил приглашение на банкет и по столь важному поводу испросил для нас выходной.

– Поздравляю, большое дело. Наконец-то твой отец почувствует себя джентльменом, да и ты за компанию. А если цены на хлопок и дальше будут расти, твоих сестер представят королеве, как будто они настоящие леди. Вот ведь как славно!

Тарвер покраснел, как от двух пощечин, но его братья были слишком заняты беготней вокруг Чарльза, чтобы вслушиваться в его слова.

– Линден, вся Младшая школа с тоски помирает без тебя! Ты даже не представляешь! А это твоя невеста, да? – опомнился Тарвер-младший, заметив Агнесс.

– Кузина.

– Ваш покорный слуга, мисс.

Мальчик поклонился ей с комичной торжественностью, его братья приподняли цилиндры.

– Как жалко, что Хоутри-Образина прогнал тебя, Линден. Так здорово было тебе прислуживать. А теперь меня забрал себе Брайн, вот кто сволочь.

– Замолчи! Жаловаться недостойно, – одернул его брат.

– Разве я жалуюсь? Он всего-то окунул меня в пруд, когда я опоздал с чаем на три минуты. Это Коксли пусть жалуется, Брайн ему ребро сломал за плохо заправленную кровать.

– Линден был самый лучший хозяин, – подтвердил минимус. – Он нас почти не бил.

Растроганный Чарльз протянул бывшим пажам руку, и мальчишки затрясли ее так остервенело, словно старались вырвать из плеча. Только старший брат воздержался от приветствий, но его холодность не осталась незамеченной.

– Не пожмешь руку изгнанному товарищу? – упрекнул его Чарльз, стряхивая с себя визжащих мальчишек.

– Я воздержусь от рукопожатий по другой причине.

– По какой же?

– Сам знаешь. Не стану ее озвучивать из уважения к твоей кузине.

– Как тебе угодно.

С западной стороны моста послышались крики, но не восторженные, а как будто возгласы испуга, и толпа отхлынула уже туда, унося с собой запахи пота и макассарового масла.

– Мальчики, стройтесь! – скомандовал Чарльз. – Посмотрим, может, затоптали кого-то.

– Ой, давай, Линден, давай! – запрыгали на месте мальчишки.

Когда Чарльз удалился в сопровождении пажей, которые расталкивали прохожих, чтобы расчистить ему дорогу, Агнесс осталась наедине с неприветливым юношей. Настолько наедине, насколько возможно на мосту в разгар праздника, но Тарвер-старший все равно отчаянно краснел. Ему, видимо, еще не доводилось разговаривать с барышней в отсутствие компаньонки, и нарушение приличий его тяготило. Переборов, наконец, смущение, он заговорил, глядя в сторону:

– Мой долг предупредить вас, что ваш кузен – человек непорядочный. Вам не следует проводить с ним время.

– Благодарю вас, сэр, но я сама решаю, с кем мне водиться.

– Директор был прав, с корнем вырвав сорняк.

И он продолжил очернять Чарльза Линдена, хотя преступления беспутного лорда описывал в общих фразах, по которым можно было судить только об их размахе, но никак не о составе. В конце концов Агнесс догадалась, почему Тарвер-старший никак не успокоится. Обвинительная речь одновременно была и оправдательной.

– Так это вы на него донесли?

– А что мне оставалось делать? Мое дежурство выпало на ту неделю, когда Линден и его прихлебатели собрались в кабаке и… и я даже не могу сказать вам, что они там устроили. Я же обязан был следить за порядком и поставил директора в известность.

– Наушничать – это так низко, сэр.

– Я же не знал, что его исключат, – буркнул итонец. – Это только нам, сыновьям фабрикантов, приходится что-то делать, чего-то добиваться. А знатные наглецы идут по жизни припеваючи. Но вы бы видели, мисс, какие у него были глаза, когда он писал в своем дневнике. Я подумал, что он замышляет недоброе, и всякий бы так подумал.

Агнесс отвернулась. Ей не нравилось, что на ее родственника клевещут, и она решила прервать неприятную беседу. К счастью, мальчишки уже бежали обратно, подпрыгивая и сопя от радостного возбуждения.

– Отчитываюсь! – еще издалека затараторил младший. – Там такое произошло, ну, такое! Ой, жалко вы не видели, мисс! Там пароход, к которому три ладьи привязаны, налетел на таможенную лодку, вот! И лодка перевернулась, и прямо вот все, кто в ней сидел, в воду попадали. Две дамы аж сомлели, думали, таможенникам конец, но их сразу выловили. А потом…

– Джон Фрэнсис Тарвер, – напустился на него брат, – я запрещаю тебе говорить о катастрофах так восторженно, словно наши войска взяли Кабул. Я знаю, от кого ты нахватался этих замашек…

– От кого, как не от меня.

Подкравшись со стороны, Чарльз так хлопнул однокашника по спине, что с того чуть не слетел цилиндр.

– Флиртуешь с моей кузиной, Тарвер? Я требую объяснений.

Тарвер-старший поправил цилиндр и махнул рукой, подзывая братьев.

– Мы уходим, мальчики. До свидания, мисс. Я вас предупредил.

– О чем тебя предупреждал этот слизень? – спросил Чарльз, подозрительно глядя ему в спину.

– О том, что ты безнравственная личность, – вздохнула девушка.

– А, это самой собой. Приходится поддерживать репутацию. Ну, так что, по магазинам?

Гладить бархат приятно. Чувственное наслаждение на кончиках пальцев. Прикасаться к новой ткани, пахнущей так свежо, как может пахнуть только материя, еще свернутая в рулон, которую не осквернили руки портнихи и грязный лондонский воздух.

А вот бархат нежный, как лепесток фиалки, как шкурка новорожденного щенка. Цвет… Какой выбрать цвет? Вот этот оттенок синего – идеально подходит к ее глазам, но почти такое же платье у нее уже есть. Может быть, светло-серый? Скромный и строгий, но при этом оттеняет румянец и молодит. А какой чудесный цвет у чернильного гиацинта… На языке цветов темные гиацинты означают печаль, и на фоне этой ткани ее пальцы покажутся ослепительно-белыми, как мраморные статуи из коллекции сэра Генри. Жаль, невозможно купить вот этот великолепный венецианский бархат, гранатовый с черными узорами. Разве что сшить домашнее платье и самой на себя любоваться?

Или посмотреть еще и алый шелк? Почему бы и нет? У нее достаточно времени. Даже слишком много. К счастью, и денег тоже. В деньгах счастья нет, это Лавиния точно знала, потому что не была счастлива ни дня, прожитого в богатстве. Однако деньги дают защищенность, а большие деньги – возможность проводить лишнее время с удовольствием. Пожалуй, за одни только магазины, каких не бывает в провинции, стоит перестать ненавидеть Лондон, с его зловонием и оборванцами на каждом углу.

Ненавидеть? Нет, ей не полагается бы мыслить такими категориями. Сильные страсти – для простого народа, для краснощекого Джона Булля, любителя пива и петушиных боев. Душа истинной леди должна быть спокойна и невозмутима, как озеро в погожий день. И может, даже тронута ледком. Леди плывет по жизни неторопливо, как лебедь по спокойной воде, в покое и благости, слишком нежная, хрупкая и уязвимая для того, чтобы соприкасаться с окружающим миром. И конечно, леди не испытывает сильных страстей. Никогда.

Леди Лавиния Мелфорд настоящей леди не была, хотя притворялась вполне успешно, и ей верили. Богатство и титул – лучшая защита, а она так богата, что вопрос ее происхождения если не забыт раз и навсегда, то поднимается очень редко. Тем более что баронесса Мелфорд красива, и нравится столичным джентльменам, и ведет столь добродетельный образ жизни, что их жены прощают ей красоту. Даже сочувствуют: бедняжка, совсем юной досталась в жены такому кошмарному развратнику. Вы же знаете, какие о нем ходили слухи? О том, каким способом он когда-то излечился от дурной болезни? Неудивительно, что, овдовев, баронесса избегает мужского общества.