Заговор обреченных - Страница 3

И закрыл за ней дверь. И забыл о ней через полгода, погрузившись в работу. В то время он, кажется, создал лучшие свои работы. И даже получил несколько заказов от состоятельных людей, которым приспичило набить свои дома фарфоровыми безделушками в одном стилевом решении. Он не понимал их стремления, но отработал честно. Заработал много. И даже ушел с фабрики и открыл свое собственное, пускай и крохотное, дело.

Работал с утра до ночи, превратив свою пустую после ухода жены квартиру в мастерскую. Потом места стало мало, и он перебрался в старенький дом давно умерших родителей. Сделал ремонт, закупил необходимое оборудование. На доме появилась красивая вывеска, стилизованная под гончарный круг. Упросил соседку Татьяну, главного бухгалтера фабрики, откуда он ушел, вести его бухгалтерию в свободное от ее основной работы время. Сам он ничего в этом не смыслил. Она нехотя согласилась. И Вадим снова погрузился в работу.

Как-то так вышло, что он не заметил собственного перерождения из чудака-неудачника в пользующегося спросом гончара. Как-то так вышло само собой. Он просто работал и получал от этого огромное удовольствие. Кто-то называл его керамистом. Кто-то сказочником. Люди записывались к нему в очередь. Его график был расписан на полгода вперед. Соседка Татьяна, давно оставившая основное место своей работы в пользу его бизнеса, ворчала, призывая остановиться и отдохнуть уже. Она просто не понимала, что его отдых и работа неразлучны. Его жизнь, его дыхание, его любовь и удовольствие – это его работа.

– Нельзя быть обеспеченным человеком и ходить в стоптанных башмаках и заношенных до дыр штанах, – высказывала она время от времени свое мнение, которое он находил женским и неправильным. – Жизнь проходит мимо, Вадим!

Он так не считал. Он открывал для себя новые формы, новые технологии, получал новые оттенки, смешивая краски. И был абсолютно счастлив. Каждое его творение было единственным. Оно было неповторимым. Оно рождалось в его руках. Он создавал его, любил, желал, расставаясь, мысленно оплакивал. Мог ли он в такие моменты думать о старых башмаках? Печься о штанах, вытянувшихся на коленях, или о продавленной спинке старого кресла, с которым сросся, как с живым организмом?

Вадим Тарасов, которого многие его родственники с раннего детства называли чудиком за то, что он мог часами рассматривать цветы и букашек в родительском палисаднике, был абсолютно и безгранично счастлив до недавнего времени.

И вдруг с некоторых пор все изменилось. Его безоблачное счастье неожиданно пошло мелкими трещинами, как неудачно обожженная в печи глазурь на неудавшейся скульптуре. И началось все, как он потом понял, ранней весной, когда он совершенно случайно встретил в городе Нину – свою бывшую жену. Да, именно тогда все началось, с того дня, как он снова увидел ее – сильно изменившуюся и еще более красивую, чем в молодости, когда они встретились.

Нина сильно похудела, и ей это очень шло. А еще ей удивительно шли длинные гладкие волосы невероятно непроницаемого черного цвета.

Узкие брюки до середины икры. Высокие каблуки. Тесная блузка ярко-бирюзового цвета.

– Потрясающе выглядишь, Нина, – сказал ей Вадим, пожав протянутую руку бывшей жены.

– Чего не могу сказать о тебе, Вадик. – Нина выгнула удивительной формы брови, отступила на шаг, оглядела его и укоризненно покачала головой. И протянула: – Да-а-а, Вадик… Слышала, и при деньгах ты теперь, а одет, как нищий. Что твоя соседка Таня не смотрит за тобой? Она же вроде опекуна при тебе.

– Татьяна мой бухгалтер. Работает у меня бухгалтером, – тут же поправился Вадик и неожиданно покраснел.

Мысль о том, что Нина может заподозрить его в отношениях с Таней, вдруг сделалась ему неприятной. Он никогда ни за что не стал бы крутить роман с подчиненной. Это бы страшно навредило делу. Да и не та женщина Татьяна. Не та. Разве можно ее сравнивать с Ниной?

– Ладно. Идем. Есть у меня пара часов свободного времени, – шлепнув его по плечу, Нина подтолкнула его к своей дорогой машине. – Усаживайся на переднее сиденье, мой разлюбезный бывший. Усаживайся, не стесняйся.

Сколько лет прошло, как они расстались? Пять? Семь? Десять? Он почти забыл о ней. Почти забыл, каким становился податливым рядом с ней. Послушался. Забрался в ее машину. Позволил возить себя по городу по дорогим магазинам. Не возражал, когда она заставила его перемерить кучу одежды и обуви. Безропотно заплатил целое – на его взгляд – состояние за дюжину пакетов с обновками, которые ему были вовсе не нужны. Потом уселся в кресло парикмахера. И пока тот колдовал над его непослушными прядями, не сводил глаз с Нины.

Господи, как же она была хороша! Грациозная, живая, красивая. Он тут же захотел ее. Не в постели, нет. Он захотел ее вылепить. Создать такой, какой сейчас видит. Он физически ощутил мягкую податливость материала под своими пальцами. Изгибы ее тела слишком хороши, непозволительно не сохранить их.

И, вернувшись домой, Вадим тут же сел за работу. Месяц! У него ушел почти месяц. Но когда закончил, ахнул сам. И Татьяна ахнула, увидев.

– Нинка, что ли? – всплеснула она руками и приблизила лицо к статуэтке, получившейся чуть больше в размерах, чем обычные его работы. – Точно, она! Я ее видела недавно, точная копия.

– И я видел, – признался нехотя Вадим. – Красивая.

– А чего ей красивой-то не быть? – возмутилась вдруг Татьяна громко и отошла от скульптуры подальше. – Одного мужа бросила в самый трудный для него момент. Переметнулась ко второму. Угробила его, благополучно прибрав к рукам его бизнес. Тоже мне, мясная королева!

– Что значит угробила? – услышал Вадим только это.

– Так помер он.

– Как помер? Когда?

– Да уж скоро год. – Татьяна смерила его подозрительным взглядом. – А ты чего это спрашиваешь-то? Голос дрожит! Не смей, Вадим, слышишь? Добра не будет точно! Даже не думай!

А он думал. Думал и думал о своей бывшей жене, променявшей их семейную жизнь на триста граммов говядины. И однажды, осмелев, решил к ней поехать. Было это…

Конец июня это был, точно.

Вадик надел что-то из обновок. Долго причесывал волосы, стараясь воссоздать мастерство парикмахера, одобренное Ниной. Упаковал в красивую бумагу статуэтку – точную копию Нины. И поехал.

Она хорошо устроилась, Татьяна не соврала. Большой дом, стабильный бизнес, целая команда помощников и прислуги. Вадик почувствовал себя одним из ее работников, когда ступил за ее ворота. Смутился и без конца нервно сглатывал, дожидаясь, когда хозяйка спустится к нему на первый этаж. Возле входных дверей его оставила прислуга дожидаться.

Но Нина неожиданно ему обрадовалась. Приняла тепло. Накормила и оставила до утра. В своей спальне. Разделив с ним широченную кровать. И подарок Вадика ее растрогал. Она даже прослезилась.

– Я успела забыть, как ты талантлив, милый, – прошептала она, восторженно рассматривая статуэтку. – Это потрясающе!

Потом были две недели тесного общения. Две недели, наполненные огнем ее желания, красотой ее страстного тела. Через две недели Вадим впервые за долгие годы решил позволить себе отдых и улетел с Ниной на один из отечественных курортов, где у нее имелась недвижимость, доставшаяся в наследство от покойного мужа-мясника.

Море Вадиму понравилось. Он мог часами слушать меланхоличный шелест волн. Мог не уходить с пляжа, наблюдая за сменой красок и форм. Но вот обязательные тусовки по вечерам его угнетали. Вадим находил дюжину причин, чтобы не присутствовать на дне рождения у местного мэра. У него принимались болеть все зубы разом, когда обязательно надо было лететь на вертолете в загородное имение одного из крутых бизнесменов. А уж прогулки под парусом вообще не имели к нему никакого отношения. У него неожиданно обнаружилась морская болезнь.

Закончилось все это крупной ссорой. И Вадим, собрав свои вещи, съехал из отеля, в котором поселился вместе с Ниной.

Вернуться в свой город в разгар сезона оказалось весьма трудной задачей. Дешевых билетов на самолет не было. А он оказался весьма ограничен в средствах после бурного отдыха с Ниной. Нет, он, конечно же, мог позвонить Татьяне и потребовать, чтобы она бросила ему на банковскую карту необходимую сумму. Но, представив, как она вонзит кулаки в бока и, прищурившись, воскликнет: «А я тебе говорила!», – Вадим отказался от этой идеи. Ему тогда станет еще гаже. А гадко ему было – и еще как!