Заговор обреченных - Страница 4

И был немало удивлен, когда вдруг услышал:

– Но мы должны извлекать уроки, Скорцени. Мы обязаны извлекать их. Даже из таких вот, начисто проигранных нами, дворцовых сражений, какие происходили в Риме. Иначе чего мы все будем стоить? – «Верховный судья нации» вновь вопросительно взглянул на штурмбаннфюрера, словно предполагал, что с его банальной сентенцией можно не согласиться.

– Мы должны продемонстрировать это миру, – мягко уточнил Скорцени, напоминая фюреру, что это всего лишь слова, на которые он не мастак. Пора бы переходить к делу.

– Вам представится возможность продемонстрировать это, Скорцени, представится. Причем очень скоро.

– Где и когда? – по-солдатски кратко поинтересовался обер-диверсант СС.

«Где и когда?» – мысленно повторил фюрер, с благодарностью глядя на офицера. Если бы каждый его фельдмаршал, каждый генерал с такой же готовностью вопрошал: «Где и когда?», разве сейчас он ломал бы голову над тем, как остановить врага у самых границ рейха?

И все же с ответом не спешил. То, что он должен был произнести, принадлежало к высшим секретам империи. К его личным секретам. И даже пребывая тет-а-тет со Скорцени…

– Венгрия, – вырвалось у него как-то само собой. – Говорят, ваша мать – венгерка.

– Во мне бурлит кровь всех народов Европы. Но вся эта смесь и представляет собой кровь германца. Речь идет об адмирале Хорти?

– О регенте… Хорти.

Скорцени задумчиво помолчал. Он пытался вспомнить, обладает ли какой-нибудь особой информацией, позволявшей ему подтвердить актуальность этого упреждающего удара. Но обнаружил, что никакими такими особыми, свежими сведениями не обладает. Кроме общей уверенности в том, что на Хорти нельзя положиться точно так же, как нельзя было полагаться на Муссолини, на Антонеску. Или Франко. Который вместо того, чтобы прийти на помощь Германии, забился в свою пиренейскую пещеру и делает вид, что все, происходящее по ту сторону горных перевалов, его не касается. Именно эти размышления заставили Отто напомнить Гитлеру:

– Мне почему-то казалось, что начнем с Мадрида.

– Почему с Мадрида? – нервно передернул плечами фюрер. – Знаю, что недолюбливаете Франко. Многие недолюбливают его. Но основания?

– Уже хотя бы потому, что мы дали возможность генералу Франко вдоволь отдышаться и прийти в себя. Огромная страна. Огромные людские и материальные резервы, оказавшиеся за спиной у англо-американцев.

– Стратегически это обнадеживает, – вяло признал Гитлер.

– Сменив Франко, мы могли бы срочно перебросить в Испанию пару наших дивизий, быстро довооружить несколько испанских, создав таким образом мощный армейский кулак в тылу у войск союзников.

Гитлер задумчиво смотрел в окно. Скорцени не был уверен, что тот слышит его, а точнее – пытается осмыслить сказанное им.

В двери появился личный адьютант вождя обергруппенфюрер Шауб. Он попытался привлечь внимание Гитлера, однако тот демонстративно не замечал его, и адъютант вынужден был исчезнуть, чтобы дождаться более благоприятного момента.

– И все же отправляться вам придется в Будапешт, Скорцени, – наконец вернулся фюрер в катящуюся в сторону Балтики реальность. – Но об этом мы еще поговорим. Здесь нужно будет все взвесить. Подобрать личность, способную заменить уставшего от бремени власти адмирала. Когда «ситуация созреет», мы обязательно вызовем вас, Скорцени.

– Я готов, мой фюрер.

– В Италии вы занимались секретным оружием.

– Морскими камикадзе.

– И что же?

В течение нескольких минут Скорцени рассказывал обо всех впечатлениях, которые он вынес в результате знакомства со школой князя Боргезе.

Гитлер не перебивал его. Отто сразу же почувствовал, что интерес фюрера к его докладу неподдельный и что появление «человеко-торпед», «человеко-бомб» и пилотируемых смертниками ракет «Фау» пробуждает у него пусть пока что весьма смутную, но все же надежду. Гитлер много раз уверял германцев, что вот-вот введет в действие некое чудо-оружие, которого в природе пока не существовало. Так пусть появится хоть что-то новое, способное причинить противнику более-менее заметный урон.

Но как только Скорцени увлекся описанием первой атаки камикадзе Райса, в ходе которой был потоплен английский корабль с солдатами на борту, фюрер прервал его:

– Скажите, Скорцени, вы уверены, что мы действительно получим нужное число смертников-добровольцев, чтобы создать этот… особый род войск?

– А кто может усомниться в этом? – угрожающе проворчал Скорцени, не принимая в расчет то обстоятельство, что основной сомневающийся уже перед ним.

– Вы в этом действительно уверены? – привстал и потянулся к нему через стол фюрер. И подернутые слюдяной влагой, доселе дремавшие, мертвенные глаза Гитлера наконец-то оживились, взыграв холодным лучом недоверия.

– Мы наберем их столько, сколько понадобится, мой фюрер, – грохнул кулаком по столу «первый диверсант рейха».

– Вы не поняли меня, Скорцени. Я спросил, сумеем ли мы получить столько добровольцев.

– Если понадобится, мой фюрер, мы превратим в смертников-добровольцев весь военно-морской флот, всю зажиревшую геринговскую люфтваффе. Вся СС превратится в части камикадзе. И пусть только кто-нибудь из этих мерзавцев, дьявол меня расстреляй!..

Гитлер закрыл глаза и нервно повертел головой, пытаясь остановить порожденную рокотом этого исполосованного шрамами верзилы словесную лавину.

– Я всего лишь хотел знать, готовы ли… все еще, готовы ли мои солдаты умирать за своего фюрера, – негромко и несмело объяснил он. – Умирать с той же верой и той возвышенной жаждой самопожертвования, с какой умирают во имя своего императора те, истинные камикадзе.

Гиммлера не очень-то удивило упорство, с которым редактор газеты «Дас Шварце Кор» полковник СС Гюнтер д’Алькен добивался его аудиенции. Рейхсфюрер уже выяснил, что полковник только что вернулся после длительной поездки по территориям, прилегающим к Восточному фронту, и теперь был, очевидно, обуреваем какими-то совершенно немыслимыми идеями. Настолько же гениальными, насколько и бредовыми.

Несмотря на то что «Дас Шварце Кор» являлась официозом СС и, следовательно, должна была отличатся особой правоверностью, ее редактор давно прослыл вольнодумцем, по некоторым вопросам позволял себе не соглашаться со всеми, вплоть до фюрера. Правда, вольномыслие это крайне редко удавалось доносить до газетных страниц, что, собственно, и спасало д’Алькена как редактора. Но ведь и мнение, высказанное в кулуарах совещания, в кабинете высокого чина СС или в собственном кабинете, тоже достойно того, чтобы быть отмеченным не только отставкой, но и концлагерем.

– Говорят, поездка по окрестностям Восточного фронта произвела на вас, полковник, неизгладимое впечатление.

– Справедливое замечание.

Они прошли вдоль берега небольшого озерца и оказались посреди чашеобразной, почти первозданной по красоте своей, низине, в которой каким-то образом вмещались это родниковое, обрамленное двумя невысокими скалами озерцо, дубовая роща, поросшие мхом руины замка и заброшенная штольня старой каменоломни. Эту «Долину Отрешенности», как назвал ее Гиммлер, водитель открыл для него еще прошлым летом, когда завернул сюда, чтобы помочь шефу утолить жажду. Три родничка, издревле питавшие озерцо, казались божественно прохладными и умиротворяющими. Руины и каменоломня навевали на философские раздумья о вечности и суетности жизни, а между шатром рощи и озерным плесом царила какая-то особая нордическая прохлада, совершенно отделяющая эту долину от издерганного, расплавленного зноем остального мира.

– Каковы ваши прогнозы, редактор? – поинтересовался Гиммлер, отпивая с ладоней родниковую воду.

– Как всегда, мрачные.

– Как всегда, – задумчиво кивнул Гиммлер, но в голосе его не послышалось ни осуждения, ни мстительности.

– Зато поездка помогла мне убедиться в том, в чем, собственно, я и так был убежден.

– Еще одно оригинальное признание.