Заговор, которого не было... - Страница 7

Книгу С. Мельгунова, которую я только что цитировал, стоит прочитать всем, кто искренне хочет самостоятельно разобраться, без гнева и пристрастия, в нашей недавней истории: она насыщена огромным фактическим материа­лом и в этом смысле по своему предвосхищает «Архипелаг ГУЛАГ» А. И. Солженицына; второе же ее неоспоримое достоинство — она очень концептуальна, аргументированна, аналитична, множество фактов, почерпнутых из раз­личных, порой противоречивых источников, историк и журналист укладывает в четкую и страшную мозаику «Красного террора». И, подобно тем книгам мемуаристов, которые мы цитировали в начале нашего повествования, книга С. П. Мельгунова дает представление о той эпохе, помогает понять, увидеть фон исторических событий, на котором фабриковалось «Дело о Петроградской боевой организации».

В частности, она как бы проясняет позицию самих большевиков и большевиков-чекистов в частности. С. Мельгунов проанализировал выступления в печати наи­более видных чекистов тех лет — Дзержинского, Менжин­ского, Лациса, Артузова. Вот такая, например, в книге уни­кальная цитата из газеты, семь десятилетий находившейся в спецхранении с «двумя звездочками»:

«Мы не ведем войны против отдельных лиц, — писал известный чекист Лацис в газете с красноречивым назва­нием «Красный террор» 1 ноября 1918 г. — Мы истребляем буржуазию как класс». Тут, казалось бы, ничего нового — парафраз ленинских выступлений. Но дальше — уже при­знания профессиональные, специфические, заставляю­щие вытравить из памяти образ приятного во всех отноше­ниях Лациса в исполнении режиссера-постановщика фильма «Адъютант его Превосходительства» Е. Ташкова: «Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал

делами

или

словом

против со­ветской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, обра­зования, и кто он по профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора». Идея не новая — еще пламенный рево­люционер Робеспьер призывал казнить врагов отечества на основе представлений об их личности, ибо «требуется не наказание, а уничтожение врагов».

И тем не менее, словно опасаясь обвинений в мягкости и чрезмерной доброте, Мартин Лацис писал: «Если можно обвинить в чем-нибудь Ч. К., то не в излишней ревности к расстрелам, а в недостаточности применения высшей меры наказания... Мы все время были чересчур мягки, ве­ликодушны к побежденному врагу!»

Вначале тысячи, потом сотни тысяч, потом миллионы расстрелянных, репрессированных. А все мягко, велико­душно... Да и о каких врагах говорит Лацис, если счет их на миллионы. Но тогда вопрос: можно ли победить народ? Анализ дела Таганцева свидетельствует о том, что привер­женцы этой доктрины придерживались ее старательно, не обращая внимания на такие пустяки, как отсутствие каких бы то ни было материалов, доказывающих вину арестован­ных, не выступавших «ни словом, ни делом» против влас­ти. Не потому, что она им сильно нравилась, а потому что не были они борцами по натуре, а были студентками, по­этами, университетскими профессорами, скульпторами, домохозяйками, крестьянами, кронштадтскими моряка­ми, пробиравшимися после поражения восстания из Фин­ляндии (куда бежали по льду Финского залива) домой, в Россию... Но все же лукавил Лацис: не обращали внимания и на «происхождение, воспитание, образование или про­фессию» — брали подряд, не думая уже о «защите револю­ции» от противников тайных или явных, а мечтали о фаб­рикации крупных и громких дел, приносящих вполне ре­альные награды. Ничем иначе не объяснить чудовищно раздутые дела типа «Заговора Таганцева».

С. Мельгунов, может быть, больше, чем другие авторы, занимавшиеся этим сюжетом, пишет о чекистских прово­кациях. А поскольку «Заговор Таганцева» от начала до кон­ца был именно провокацией, стоит перечитать страницы книги «Красный террор», где, в частности, обращает на себя внимание такой провокационный прием, как регист­рация или перерегистрация: не важно, кого — дворян, офицеров, кронштадтских моряков. По «Делу Таганцева» не случайно проходит много моряков Балтийского флота. Дело в том, что командный состав Флота, а также все арес­тованные при обратном переходе границы кронштадтские моряки воспринимались петроградскими чекистами одно­значно как враги, подлежащие уничтожению вне зависи­мости от наличия (а уж тем более доказанности) вины. К 1921 г. таких арестованных накопилось довольно много, и их, ничтоже сумняшеся, пристегнули к сфабрикованному делу о «Петроградской боевой организации». Но доблест­ным чекистам этого оказалось мало. Уже давно у них чеса­лись руки на тех морских офицеров, кто не эмигрировал, не скрылся, не переправился к Юденичу, Колчаку или Де­никину, проявлял лояльность к новой власти и даже слу­жил в новых учреждениях. В августе 1921 г. объявили (когда «Дело Таганцева» уже было «сверстано») — их перерегист­рацию. При этом свыше 300 человек было задержано. Часть без суда и следствия была отправлена в тюрьмы и ла­геря — в Орел, Вологду, Ярославль. Часть — расстреляна вместе с «контрреволюционерами» из «Петроградской бо­евой организации».

В это трудно поверить (все-таки, были же и реальные враги советской власти, пытавшиеся вооруженным путем свергнуть ее), но подавляющее большинство так называе­мых «заговоров с целью свержения» — полностью или час­тично фальсифицированы, спровоцированы. Под каждый из таких заговоров «подвёрстываются» сотни вообще ни в чем не повинных людей, случайных, захваченных в ходе засад, обысков, друзей и знакомых тех, кто каким-то боком оказался в поле зрения.

Как правило, короткое расследование и — расстрел. С. Мельгунов в «Красном терроре» пишет: «Все это, конеч­но, «бывшие князья, генералы и дворяне» или «бандиты», а в действительности в огромном количестве социалисти­ческая и демократическая интеллигенция, сельские учите­ля, кооператоры, рабочие и крестьяне» (с. 85).

Как ни странно, но анализ направленности террора большевиков в 1918—1923 гг. показывает, что острие его было направлено главным образом против внеклассовой интеллигенции. «Задача террора, — говорилось в передо­вой статье первого номера «Еженедельника ВЧК», — унич­тожение идеологов и руководителей врагов «пролетариа­та». В приговорах ЧК и трибуналов говорилось иногда о снисхождении, которое делалось обвиняемому, «прини­мая во внимание его пролетарское происхождение». Но на самом деле, отмечает С. Мельгунов в «Красном терроре», «это было только вывеской, нужной в видах самой разнуз­данной демагогии». Он приводит в качестве примера сле­дователя, который, когда ему приводили арестованного, требовал: «Покажь руку! Раздеть!» И если после этого со­мнения в непролетарском происхождении получали под­тверждение, задержанный расстреливался. Газета «Прав­да», обсуждая проблемы целесообразности арестов «врагов революции», опубликовала в те годы ход обсуждения в Моссовете вопроса о прерогативах ЧК и тезиса Лациса о ненужности судебного следствия. При этом особо выделя­лось выступление некого рабочего лефортовского района в Москве Мизикина, который заявил: «К чему даже и эти вопросы? (о происхождении, образовании, занятии и пр. —

Авт.). Я

пройду к нему на кухню и загляну в горшок: если есть мясо — враг народа! К стенке!» Парадокс же со­стоял в том, что мясо в те годы можно было найти скорее в горшках, как пишет С. В. Мельгунов, «коммунистических хозяйств», и, быть может, спекулирующей буржуазии, а не офицеров русской армии, дворян и разночинной интелли­генции. Расстреливали же прежде всего представителей этих слоев, да еще крупного купечества, предпринимате­лей, которые в массе своей после 1917 г. тоже голодали и в силу ряда причин даже не помышляли о вооруженном за­говоре против власти, которой явно не симпатизировали.

Правда, по воспоминаниям Ирины Одоевцевой, на обе­денном столе поэта Николая Гумилева незадолго до его расстрела действительно был кусок мяса (гонорар за его то ли выступление, то ли консультацию), — но уже сам факт, что кусок этот страшно поразил юную поэтессу, запомнив­шись на 70 с лишним лет, свидетельствует об отсутствии мяса в «горшках» российской интеллигенции 18—23 гг. Но, с точки зрения рабочего Мизикина, коли Гумилев и раз в год ел мясо, его расстреляли справедливо...