Заговор, которого не было... - Страница 5
Вот как, например, вспоминал «незабываемый 1918» писатель, впоследствии лауреат Нобелевской премии, Иван Бунин:
«Говорят, матросы, присланные к нам из Петербурга, совсем осатанели от пьянства, от кокаина, от своеволия. Пьяные, врываются к заключенным в чрезвычайки без приказов начальства и убивают кого попало. Недавно кинулись убивать какую-то женщину с ребенком. Она молила, чтобы ее пощадили ради ребенка, но матросы крикнули: «Не беспокойся, дадим и ему маслинку!» — и застрелили и его. Для потехи выгоняют заключенных во двор и заставляют бегать, а сами стреляют, нарочно делая промахи» («Окаянные дни», Петрополис, 1935, Берлин, с. 162).
Чем угрожала революции та женщина с ребенком? А какую опасность для революции представляли крестьяне Тульской губернии, обвиненные в создании террористической кулацкой банды? А дело то, как и «заговор Таганцева», не стоило выеденного яйца: в одной из деревень произошло обычное уголовное преступление, — безвредного, никому не успевшего насолить заместителя председателя сельсовета сын раскулаченного односельчанина застал в сарае со своей женой и убил. Арестовали шесть десятков ни в чем не повинных крестьян и пытками выбивали у них признание в планировании массовых террористических актов против Советской власти (не забудьте, читатель, вспомнить об этой практике приклеивания политических ярлыков к уголовным преступлениям, а то и проступкам, когда будете читать страницы нашей повести, посвященные привлечению к «заговору Таганцева» петербургских и финских (выборгских) контрабандистов).
Находившийся в те дни в застенках чекистов вместе с арестованными крестьянами русский дворянин, впоследствии известный писатель Олег Волков в своей книге «Погружение во тьму» (М., 1989) так вспоминал свои ощущения: «Мне во всем ужасе представлялись переживания этих крестьян, оторванных от мирных своих дел, внезапно, нежданно-негаданно переловленных, вповалку насованных в грузовики и брошенных в застенок. За что? Как? Почему «рабоче-крестьянская» власть обращается с мужиками, как с разбойниками? Ведь это не классовые враги, не прежние «угнетатели и кровопийцы», а те самые «труженики», ради освобождения которых зажгли «мировой пожар»? Пахари, над чьей долей причитали все поборники равенства и братства».
И. Бунин писал о годах, предшествовавших «незабываемому 1921», О. Волков — о годах, последовавших за ним. Но методы «защиты революции» от ее реальных и воображаемых, придуманных противников оставались одни и те же. Вот как Олег Волков описывает «формирование дела» об убийстве сельского активиста: «Получалось, однако, бестолково, разнобойные признания, выбитые из отдельных мужиков, не складывались в единое, стройное сочинение о заговоре, зачинщиках, тайных сборищах, распределении ролей... Их было слишком много — мычащих нечленораздельно, загнанно глядящих исподлобья, лохматых, грязных — и картина путалась. Присланный из Москвы уполномоченный — там, видно, заинтересовались перспективным делом — торопил (так же Москва «заинтересуется» и «делом Таганцева» — сфальсифицированным делом о «Петроградской боевой организации», в Туле было очень похоже — и там «тульские бдительные органы обезвредили банду кулацких заговорщиков, вставших на путь террора на селе!» —
Авт.).
Но спешка только увеличивала нескладицу. Приезжий хотел было поучить своих провинциальных коллег, как поступать, устроил несколько показательных очных ставок, где, являя пример, бил ногами, норовя угодить носком сапога в пах (мужики говорили: «по яйцам метит»). Однако ожидаемого сдвига не произошло. Во- первых, у тульской братии и у самой были в ходу такие приемчики, какие дай Бог, как говорится, знать столичным белоручкам, а кроме того, окончательно запуганные и растерявшиеся подследственные уже ни от чего не отнекивались, зарядили отвечать на один лад: «Виноват гражданин начальник, виноват... Давай бумагу-то, подпишу...» «Дав разгон, москвич отбыл, приказав со всем покончить в кратчайший срок. И тогда пришли к мудрому решению: чем биться с непонятливым народом, обойтись без него. Привезенных мужиков гуртом отправили в губернскую тюрьму, следователей побойчее и наторевших по письменной части засадили за составление протоколов и обвинительного заключения. Они должны были по собственному разумению очерчивать участие каждого обвиняемого в заговоре — согласно заранее подготовленному списку...» (с. 132).В воспоминаниях Олега Волкова поражают не точная картина в целом, не яркие и жуткие детали, а способность, пусть и спустя годы, понять и высветить концепцию чекистской деятельности тех лет.
Действительно, книг историков, журналистов, мемуаристов о «зверствах ЧЕКА» — множество. Выходили они за пределами Отечества, нынче издаются и в пределах. Но далеко не всем авторам удавалось увидеть за отдельными, пусть даже массовыми, преступлениями — систему. И в этом плане, особенно применительно к «Заговору Таганцева», где «система» сработала широко и с размахом, представляют исключительный интерес страницы воспоминаний другого писателя-дворянина, потомка древнего княжеского рода Голицыных, Сергея Голицына, — «Записки уцелевшего» (М., 1990). Голицын действительно уцелел и не был репрессирован, подобно Олегу Волкову. И даже более того — ему часто приходилось бывать в «карательных органах революции» по разным поводам, в основном связанным с хлопотами за арестованных родственников, что позволило ему, как и Олегу Волкову, увидеть и понять ту же бесчеловечную систему. Обратимся же к страницам его книги — они тоже многое помогут нам понять при дальнейшем знакомстве с делом о «Заговоре Таганцева»:
«Сейчас много пишут об особой бдительности чекистов, об их поразительном умении раскрывать заговоры. Главный метод сыска был предельно прост, посадить как можно больше первых попавшихся и начинать их допрашивать, в надежде, что авось обнаружится какая-то неожиданная ниточка. Угрожали напуганным людям, говорили, что «о заговоре мы знаем, но нам хотелось бы выяснить с вами некоторые подробности». И люди, иногда ни в чем не повинные и лишь отдаленно что-то слышавшие, выбалтывали. Иные, слабые, признавались в несуществующих грехах. Тогда открытые суды с робкими защитниками и грозным прокурором Крыленко устраивались редко, и редки были приговоры на столько-то лет. Из тюрем было два выхода: либо к стенке, либо на свободу, Наверное, большую часть все же выпускали; так посадили, а потом выпустили артистов Станиславского, Москвина, художника Нестерова, академика Вернадского...
Получили широкое распространение так называемые «засады». В квартиру, казавшуюся подозрительной, забирались чекисты и оставались там дежурить, никого не выпуская, а тех, кто заходил, задерживали. Так посетители, иногда совершенно случайные, попадали, как рыба в вершу; мог попасть священник с причтом, молочница, татарин — старье-берем, приятель сына, подруга дочери. Дня через три засада снималась, чекисты уходили, отпустив большую часть задержанных на все четыре стороны, а иных забирали с собой». (Поразительно — опять же — другой город, несколько другое время, а как похоже на «формирование» «Заговора Таганцева»!)
«Большое значение имели хлопоты, — вспоминает далее князь С. Голицын, приводя еще одну типичную для той поры примету времени, о которой мы еще вспомним в связи с анализом «Дела № Н-1381». — Надо было найти ход к какому-либо видному коммунисту и постараться убедить его в невиновности арестованного. И нередко благодаря своему авторитету этот коммунист, или хорошо знавший ходатая, либо самого арестованного, или только одним ухом слышавший о нем, снимал трубку — и вскоре заключенный выпускался на свободу. Таких коммунистов называли «ручными»... Система хлопот действовала с начала революции до середины тридцатых годов. Но .все это касалось арестованных, более или менее невиновных» (с. 24-25).
III. На весах чекистской Фемиды...
Что такое быть «виновным» или «невиновным» перед советской властью, перед революцией, которую были призваны защищать органы ВЧК? Были ли виновны хоть в чем-либо расстрелянные по «таганцевскому заговору» Н. И. Лазаревский или князь Ухтомский? Беру фамилии наугад — они стоят рядом в списке расстрелянных по постановлению Президиума губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 г. Кто такой Ухтомский Сергей Александрович, 1886 г. р., уроженец Новгородской губернии, ассистент художественного отдела Русского музея? В чем провинился скульптор, кроме своего происхождения, перед своими соотечественниками? В обвинительном заключении сказано: доставлял Петроградской боевой организации для передачи за границу «сведения о музейном деле и доклад о том же для напечатания в белой прессе». В голове не укладывается, как нормальные психически люди всерьез могут приговаривать к смерти человека за такие вот «преступления».