Заговор Глендовера - Страница 12

— Вероятно, и она умолкает, когда вы начинаете говорить о Роберте Оуэне.

Бентон опять весело рассмеялся:

— Что верно, то верно. Мелери умна и красива, но она никогда не пойдёт за меня, — ей нужен в мужья фермер, а не выпускник Оксфорда.

— Ходят также слухи, что ваш отец собирается жениться на ней, — продолжал выпытывать у него интересующую меня информацию Мадрин.

Бентон от удивления открыл рот. Мне стало ясно — он об этом ничего не знает.

— Мне трудно в это поверить, — наконец проговорил он, — потому что с ним у неё ещё меньше общего, чем со мной. Отец говорит только об акциях и дивидендах, о месячной выработке шахт и рудников. Если бы вдруг случилось самое невероятное и Мелери стала хозяйкой в Тромблей-Холле, она бы первым делом уволила всех служанок и сама принялась бы доить коров и печь овсяные коржики. Но главное, конечно, не это. Главное то, что Мелери яростная патриотка Уэльса. Она никогда, ни за какие деньги не выйдет замуж за англичанина!

— Значит, до вас не дошёл ещё один слух, — сказал Мадрин.

— Какой слух?

— Будто ваш отец убил Глина Хьюса — конечно, подослал убийц, — потому что Глин был против его ухаживаний за Мелери.

Бентон был так взбешён, что я боялся, как бы он не бросился с кулаками на Мадрина.

— Всякий, кто распространяет этот слух, идиот или подлец! — выкрикнул он в ярости.

— Я его не распространяю, — стал оправдываться Мадрин, — я только говорю то, что слышал.

— Да, у меня сложились довольно напряжённые отношения с отцом, но я никому не позволю клеветать на него. Это глубоко порядочный и безукоризненно честный человек. Спросите о нём тех, кто занимается браконьерством в его поместье! Они вам скажут то же самое. Он ненавидит насилие!

Бентон замолчал, и в этот момент часы на башне магистрата пробили семь ударов.

— Был очень рад с вами познакомиться. — Встав из-за стола, он протянул мне руку. — Спасибо за прекрасный ужин. Я на время прощаюсь с вами. Надо ещё пролистать заметки к лекции. До свидания, Мадрин. Спасибо, что познакомили меня с вашим кузеном.

Когда он ушёл, Мадрин сказал, ухмыльнувшись в бороду:

— Ну, и как, по-вашему, виновен ли он в чем-нибудь?

— Если и виновен, то только в крайней наивности. Только наивный, как ребёнок, человек станет убеждать предпринимателя повысить зарплату рабочим и улучшить условия их труда, потому что это обернётся ещё большей выгодой. Но какое-то отношение к интересующим нас событиям он, безусловно, имеет. — Я не мог сказать сейчас Мадрину, что в пивной «Чёрный лев» люди говорили о Роберте Оуэне, выходя с тайного собрания. — Что вам известно о Лиге по изучению и распространению идей Роберта Оуэна?

— Слышал, что прошедшей зимой состоялось собрание, на котором говорили о Роберте Оуэне. Но о Лиге я ничего не слышал. Надо будет навести справки.

Я оплатил счёт, дав официанту на чай ровно столько, сколько было принято давать в Лондоне, чем, кажется, очень порадовал его. Мы вышли на улицу, и Мадрин предложил спросить о Лиге у владельца «Медведя» мистера Брина.

Это был коренастый, упитанный мужчина лет пятидесяти, с большими пушистыми усами. Здороваясь с нами, он приветливо и немного снисходительно улыбался, как и полагается человеку, у которого хорошо идут дела и который владеет лучшим отелем в городе. Он очень внимательно и, я бы даже сказал, почтительно слушал Мадрина, и я понял, что в Уэльсе поэт — человек уважаемый.

Как сообщил нам мистер Брин, собрание действительно проходило в феврале в отеле «Медведь» и было организовано обществом кооператоров. На нём выступил с докладом известный политический деятель и прекрасный оратор мистер Филип Сноуден. Главной мыслью его доклада было то, что рост кооперативного движения приведёт в конце концов к улучшению условий жизни и труда всех членов общества. Конечно, он говорил и о Роберте Оуэне как основателе кооперативного движения, и об актуальности его идей. Но мистер Брин ничего не слышал о Лиге по изучению и распространению идей Роберта Оуэна.

— Впрочем, — закончил он, — в нашем городе уже имеется литературное общество, филармоническое общество, общество любителей колокольного звона, общество трезвости, общество взаимного обучения, и я не вижу никаких причин, почему бы не организовать общество Оуэна или общество Ллойд-Джорджа.

— Быть может, это просто кружок, где собираются, чтобы провести вместе время и поговорить об Оуэне, — осторожно заметил Мадрин.

Мистер Брин пожал плечами, и на том мы с ним расстались.

По главной улице мы отправились к зданию магистрата, и я смог им вволю полюбоваться. Обогнув его, мы подошли к городской библиотеке, и опять я увидел возле входа доску с надписью:

— В Ньютауне чуть не на каждом шагу можно встретить имя Оуэна. Город, очевидно, гордится тем, что здесь родился великий человек.

— Если бы это было так, — с горечью отозвался Мадрин, — то на его могиле стоял бы памятник. Городские власти решили, что этих знаков внимания вполне достаточно. Мне понравилось, как вы быстро нашли общий язык с Бентоном. Вы так построили разговор, что он ни о чём не догадался, хотя вы, в сущности, допрашивали его.

— К сожалению, я не спросил его, как умерла его мать.

— Он бы подпрыгнул до потолка, если бы вы намекнули, что это преднамеренное убийство. Вы сами могли убедиться, как он относится к своему отцу. Я думаю, они в конце концов помирятся. Бентон человек благородный: ему не по душе потогонная система. Однако он твёрдо уверен, что его отец не может быть замешан ни в каких уголовных преступлениях.

Мы зашли в лавочку, и я купил несколько открыток с видами Ньютауна и его окрестностей. Странно, но за эти несколько часов я слышал валлийскую речь всего два-три раза. Видимо, в Ньютауне предпочитали говорить по-английски.

Пройдя по Хай-стрит, мы оказались на базарной площади, где я обратил внимание на красивые торговые ряды. За ними располагалось здание, в котором останавливался переночевать Карл I, а чуть дальше — дом сэра Джона Прайса, того, который был трижды женат и очень хотел воскресить свою третью жену.

Мадрин сообщил мне, что город начал застраиваться в начале девятнадцатого века, когда в Уэльсе появилось много небольших ткацких фабрик. Он показал мне несколько двухэтажных каменных построек, где на первом этаже жили рабочие, а на втором стояли ткацкие станки. Люди жили в этих домах скученно, так как предпринимателям было выгодно брать на работу ткачей с большими семьями. Они проявляли гораздо большую сговорчивость в отношении зарплаты, чем малосемейные или одиночки. Продукты питания рабочие покупали в лавках предпринимателей в долг, так что оказывались в кабале у хозяев. В домах не было никаких удобств. Туалеты находились на улице по одному на несколько домов.

В ткацком деле наступил кризис, когда в Англии появились новые, более производительные ткацкие станки, и сейчас в Ньютауне много безработных.

Было уже без четверти восемь, и мы поспешили в клуб на лекцию Бентона. Фабричный клуб располагался на втором этаже кирпичного здания. Предъявив пригласительные билеты, мы вошли в полутёмный зал с низким потолком, освещённый двумя керосиновыми лампами. Перед двумя десятками рядов кресел стоял простой деревянный стол и два стула. Мы заняли места в середине зала.

Люди все подходили и подходили, и к восьми часам зал заполнился до отказа. В основном это были рабочие или, скорее, безработные, очень плохо одетые, с измождёнными лицами. Наконец у стола появились Бентон Тромблей и сопровождавший его пожилой бородатый мужчина. Он достал из кармана часы, взглянул на них и щёлкнул крышкой. Затем представил собравшимся Бентона, и тот начал лекцию.

Я ещё раз оглядел зал — ни одного свободного места. А в двух рядах от нас я обнаружил светловолосого юношу, которого видел в Лондоне на Еврейском рынке и потом в пивной «Чёрный лев». На нём был тот же самый костюм. Рядом с юношей сидел его постоянный спутник — плотный тёмно-рыжий мужчина с бородой, которого я тоже видел в Лондоне.