Заглянувшие в Бездну - Страница 73
Нас пытаются убедить, что мы не больные? Зачем? Доктор Карцев, по крайней мере, не пытался вселить в меня ложные надежды. Он вполне определенно говорил, что на данный момент моя болезнь неизлечима. Мне было обидно. Было горько. Но что же тут поделаешь? Остается только сказать спасибо папе и маме за то, что я таким уродился. Я бы хотел оказаться на воле. Но я не желал стать причиной гибели человечества.
Да, в поселке мы чувствуем себя свободными. Но я не верю, что здесь за нами не следят. Условия здесь комфортнее, чем в пансионате. Кормят не в пример лучше. Но нас, как и прежде, ежедневно осматривают врачи. Нам рекомендуют, хотя и не заставляют, заниматься на тренажерах, у нас берут кровь и мочу на анализ и нас по-прежнему кормят таблетками. Доктор Вениамин Павлович говорит, это нужно для того, чтобы быстрее вывести из организма ту дрянь, которой нас накачивали в пансионате. Но почему я должен ему верить? Только потому, что он утверждает, что тоже альтер? Если бы доктор Карцев сказал мне, что он — альтер, поверил бы я ему?.. Вот именно. Врач не может быть альтером. У альтера нет ни малейшего шанса выучиться на врача. Потому что место альтера — в пансионате. А там, уж я-то знаю, на врачей не учат. Правда, гадкий витаминный напиток нам здесь не дают — это факт. Но кто знает, хорошо ли это? На вкус эта бурда омерзительна, но, может быть, она для меня действительно жизненно необходима!
Я старательно делал вид, что чувствую себя замечательно. Но внутри у меня все кипело, бурлило, взрывалось и разваливалось на части. Особенно плохо было с головой. Временами в голове у меня будто вспыхивало ослепительно яркое белое пламя, выжигающее все мысли, чувства и желания, что обычно там хранились. И тогда их место занимало нечто такое, чему не существует названия. Во всяком случае, я такого слова не знаю. Я как будто исчезал. Или, правильнее сказать, растворялся во всем, что меня окружало. Я находился одновременно в тысячах разных мест. Я был звуком упавшей на пол иголки, солнечным лучом, пробившимся сквозь крошечный прокол в шторе, пылинкой, мерцающей в этом луче, цветом кожуры яблока, лежащего на столе, соком, наполняющим его клетки, вкусом, который почувствует тот, кто его укусит. Я не просто слышал, видел, обонял, осязал сразу все вокруг — я и был этим всем. Я не принадлежал себе самому — я был Вечностью. Я был огромным, как Вселенная, и крошечным, как атом. Я был велик и ничтожен. Я был беспомощен и всемогущ. Я был началом и концом. Я был всем и ничем. Когда мой разум возвращался в мое тело, я снова становился самим собой. Но еще и немного другим. Я чувствовал, что я меняюсь. Не как гусеница, спрятавшаяся в кокон, чтобы спустя какое-то время выбраться из него совершенно другим существом. И не как стрекоза, прогрызающая спину своей личинке, чтобы выбраться наружу. Я менялся, как змея, что ползет по камням, сдирая с себя лохмотья старой кожи.
На восемнадцатый день нашего пребывания в поселке внезапно потерял сознание Виктор.
Это случилось вскоре после завтрака. На завтрак у нас была овсяная каша с медом, блинчики с творогом и какао с венскими вафлями. Вафли готовила Ольга Николаевна, поэтому они оказались малость пересоленными и здорово подгоревшими с одной стороны. Но пришлось есть и нахваливать. Иначе бы стряпуха закатила истерику. Такое уже случалось.
Вместе с нами завтракал местный житель по имени Геннадий. Сегодня он помогал нам адаптироваться. Так это называлось. В доме непременно присутствовал кто-то из местных, а то и двое сразу. Они говорили, что находятся здесь для того, чтобы отвечать на любые наши вопросы и объяснять то, чего мы сами не понимаем. Геннадию было не больше тридцати, но на голове у него светились такие глубокие залысины, что можно было, не задумываясь, ставить на то, что к сорока он совсем облысеет. Глядя на эти признаки раннего облысения, я поймал себя на мысли, что могу простимулировать его отмирающие волосяные луковицы, и тогда поросль у него на голове расцветет всем на зависть. Мне ничего не стоило это сделать. Но это было опасно. Как я уже успел заметить, местные жители отличались редкостной дотошностью. Во всем, что происходило с ними и вокруг, они непременно хотели докопаться до самой сути.
Быстро допив свое какао, я поднялся из-за стола, пожелал всем отличного дня и направился к лестнице, ведущей наверх. В комнате меня ждала книга «Улисс», которую я начал читать вчера вечером, но смог осилить только наполовину. Такое со мной редко случалось. В последнее время я проглатывал книги в один присест. Книги стали для меня не просто отдушинами, позволяющими хотя бы на время забыть об этом мире, который чем дальше, тем меньше мне нравился, а настоящими порталами в иные измерения. В любой момент, лишь только раскрыв страницы, я мог оказаться где угодно и стать кем пожелаю. Если совсем уж честно, то только чтение не давало мне сойти с ума. Если бы не книги, я, наверное, когда-нибудь не выкарабкался бы назад после очередной вспышки в голове и следующего за ней путешествия в неведомое. Меня так мало связывало с этой жизнью, что я легко согласился бы с ней расстаться, чтобы посмотреть на то, что находится по другую сторону. Там, где я — это уже не совсем я. А может быть, и совсем не я. Но здесь еще оставались книги, которые я не прочитал. А значит, был стимул для того, чтобы вернуться.
Поднимаясь по лестнице, я чувствовал провожающий меня взгляд Геннадия. Почему-то все местные, что, как могли, развлекали нас, очень хотели втянуть меня в свои беседы. Но мне-то не о чем было с ними говорить. Я уже знал больше, чем все они вместе будут когда-либо знать. Они считали знанием систематизированные наборы фактов. Мне же это было совершенно неинтересно. Потому что мне открывалась сама суть процессов. Это все равно, что гроссмейстеру играть с новичком. Новичок делает ход и пытается просчитать два или три следующих. А гроссмейстер уже точно знает, как закончится партия.
Я сидел в кресле с толстой книгой в руках, когда снизу раздался глухой удар. Сразу после него пронзительно вскрикнула Ксения.
В голове у меня полыхнуло белое пламя.
Тело мое не двинулось с места, но сам я уже находился внизу, на месте происшествия.
Виктор лежал на полу, лицом вниз. Правая нога его была подогнута, левая — вытянута. Руки — раскинуты в стороны. Кончики пальцев мелко подергивались. Рядом с головой по покрытому светлым ламинатом полу змеилась алая струйка — падая, Виктор расквасил нос. Рядом стояла Ксения. Прижимая к груди отрез цветастой материи, женщина смотрела на Виктора широко раскрытыми глазами. Рот у нее тоже был приоткрыт. Она не собиралась снова кричать — просто не знала, что делать.
К Виктору подбежал Геннадий.
— Все в порядке!.. Все в порядке!.. — кричал он на бегу.
Присев на корточки, он перевернул Виктора на спину. Пальцем оттянул веко и заглянул ему в глаз.
— Все в порядке, — повторил он еще раз.
Но теперь он уже действительно был уверен в том, что все в порядке.
Геннадий достал из кармана мобильник, нажал только одну кнопку и сразу поднес телефон к уху.
— Вениамин Павлович, началось, — сказал он.
И нажал кнопку отбоя.
Вокруг собралась уже почти вся наша команда. Не хватало только меня и Пал Палыча, который, разумеется, смотрел очередную игру. Чтобы получать удовольствие по полной и в то же время не мешать другим, он делал это в наушниках.
— С ним все хорошо, — сказал, обращаясь ко всем сразу, Геннадий. — Сейчас придет Вениамин Павлович…
Он не успел закончить фразу. Дверь широко распахнулась и в прихожую влетел доктор Снайдеров с большой желтой сумкой-холодильником в руках. Бросив взгляд по сторонам, он быстро направился к месту происшествия.
— Собери всех, — сказал он на ходу Геннадию.
Тот коротко кивнул и побежал к лестнице.
Я не стал дожидаться, когда Геннадий постучит в мою дверь. Вложив закладку между страниц, я закрыл книгу и положил ее на стол. Эта книга определенно стоила того, чтобы ради нее вернуться.
Геннадию оставалось сделать шаг до двери моей комнаты, когда я сам открыл ее и вышел.