Заглянувшие в Бездну - Страница 69

Игорь не успел ответить — на смартфоне куратора замигал красный индикатор.

— Извините, — сказал Бапиков, нажал кнопку приема и поднес смартфон к уху.

Он не назвал себя. Не сказал даже обычного в таких случаях «алло» или «да?». Он просто приложил смартфон к уху и стал слушать. Шарков, сколько ни вслушивался, даже шуршания чужого голоса в динамике не уловил.

Бапиков слушал, не говоря ни слова, с каменным выражением лица. Спустя две с половиной минуты он так же молча нажал кнопку отбоя, аккуратно положил смартфон на прежнее место и пристально посмотрел Игорю в глаза. Взгляд у него был не сказать, что тяжелый, но неприятный. Его глаза походили на зеркала, за которыми скрывались пустота и мрак, вроде той самой бездны, которая, если долго в нее всматриваться, начнет вглядываться в тебя.

— Вы так ничего и не съели, — сказал он еще через тридцать секунд.

— Не до еды как-то, — честно признался Шарков.

— Расслабьтесь, — Бапиков взял красную шпажку, наколол на нее кубик сыра и протянул Игорю. Шарков двумя пальцами принял шпажку. — Временно вы остаетесь работать на прежнем месте, в прежней должности, но переходите в мое прямое подчинение. Доктора Карцева мы немедленно выпустим из изолятора и вернем в пансионат. Что он там будет делать без пациентов, понятия не имею. Ну, может, мы ему кого-нибудь подкинем. Если он даст слово больше не выпускать альтеров на свободу. А вот охрану в пансионате придется заменить полностью.

— А что потом? — спросил Шарков настороженно.

Бапиков усмехнулся. Почти незаметно.

— Потом — это когда?

— Когда возьмем всех альтеров.

— Всех альтеров мы не возьмем никогда, — куратор развел руками. Просто так, без сожаления. — Они рождаются снова и снова.

— Вы поняли, о чем я спросил. Что будет после того, как мы возьмем наших альтеров?

— Вы настолько уверены в том, что ваш агент вернется и расскажет, где скрываются вольные альтеры?

— Если бы я не был в этом уверен, то не выпустил бы его на свободу.

— Что ж… — Бапиков поводил указательным пальцем над блюдом с пирожками, как будто выбирая, какой красивее. Затем быстро, на удачу схватил один и протянул его Игорю. — Посмотрите, что там внутри? Только, имейте в виду, съесть придется в любом случае.

Соломон чувствовал, как в душе у него зарождается желание, которое не посещало его уже добрый десяток лет. А то и поболее того. Ему страшно хотелось врезать кому-нибудь по морде. Так, чтобы от удара костяшки заныли. Чтобы кровь, слюни и сопли — во все стороны. Если персонифицировать это внезапное желание, то конкретно Соломон хотел дать по морде Димону — уж слишком довольная была у него физиономия. Лица семи его подельников тоже светились радостью. Но Димон просто-таки раздувался от самодовольства и гордости. Они были уверены, что все сделали правильно. У них все получилось, а победителей, как известно, не судят. Победителей поливают шампанским из здоровенных бутылок. Ну или, в крайнем случае, подносят им шампанское в хрустальных фужерах.

Соломон шампанского не припас. Хрустальных фужеров он тоже в доме не держал. Не было даже традиционного кофе с сэндвичами, печеньем и пирогами. Все собравшиеся в доме Соломона сидели за пустым столом. Что само по себе уже не сулило легкой, дружеской беседы. Помимо воплощенных и помогавшей им Марины Петровой, был приглашен доктор Вениамин Павлович Снайдеров, наблюдавший за пациентами из сорок пятого пансионата. Врач сидел в сторонке и что-то писал в блокноте, лежащем у него на коленке. Воплощенным хватило ума сообразить, что слов одобрения они от Соломона не услышат. Потому и явились они заранее, полные мрачных ожиданий. И сидели теперь, нахохлившись, как мокрые воробьи. Мокрые, стать их, но все равно счастливые. Они так и не поняли, что учудили.

Соломон готов был размазать этих пернатых героев по столу. Его останавливала лишь мысль о том, что он и сам что-то сделал неправильно. Это был первый случай, когда семеро его воплощенных все разом демонстративно ослушались его прямого указания. Видимо, он сам где-то допустил промашку. Может быть, говорил слишком легковесно, по-приятельски, когда нужно было жестко обозначить линию, переступать которую нельзя. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Три дня. Три дня после того, как великолепная семерка воплощенных и примкнувшая к ним дамочка привезли в поселок освобожденных пленников из подмосковного пансионата, Соломон никого видеть не хотел. Потому что боялся сорваться и наделать глупостей. Когда он читал записи в открытом специально по этому случаю разделе поселкового форума или просто смотрел в окно и видел, как соседи, радостно улыбаясь, обсуждают последние события — голосов сквозь двойные стеклопакеты слышно не было, но и без того было понятно, о чем они говорят, — Соломону хотелось орать от бессилия и злости. Может быть, хоть так его кто-то услышит?

Почему? Ну в самом деле, почему никто не хотел посмотреть на то, что случилось, под тем же углом, что и он? Неужели так трудно было понять, что всего один необдуманный поступок может оказаться тем самым камешком на склоне, который, сдвинувшись с места, увлекает за собой другие, все более крупные камни и глыбы, которые уже несутся вниз, сметая все на своем пути?

Соломон сжал правую ладонь в кулак и обхватил его сверху ладонью левой руки. Держа сцепленные руки перед грудью, он наклонил голову и прошел по комнате. Словно вымеряя ту самую запретную черту, которую, кроме него, никто не видел. Или — не хотели видеть? Как и семерке воплощенных, всем нужна была победа. Какую цену, быть может, придется за нее заплатить — это сейчас никого не интересовало. Сегодня мы на коне. А завтра будет завтра. До него еще надо дожить. Что совсем замечательно, завтра никогда не наступает. Оно все время остается в будущем. Как вчера — в прошлом.

Соломон трижды прошел от стены до стены, после чего, по-прежнему ни на кого не глядя, спросил:

— Кто стоял во главе этого… заговора?

Воплощенные переглянулись.

— Мы все вместе приняли решение, — ответил Горский.

Не останавливаясь, Соломон коротко кивнул — иного ответа он и не ждал. Его воплощенные всегда действовали как одна хорошо сыгранная команда. Если бы среди них началась борьба за лидерство, это означало бы конец команды. Каждый из них был ярко выраженным лидером. Каждый, при желании, был способен уничтожить всех остальных. И оставалось только верить в то, что ни у одного из них такого желания никогда не возникнет.

— Соломон, мне кажется, ты перегибаешь палку, — подал голос Димон. И голос у него был обиженный.

Надо же! Он еще и обижается!

— В какую сторону? — спросил Соломон.

И услышал в ответ сдавленный смешок.

Но это был не Димон.

Димон был настроен на серьезный разговор.

— Мы вытащили из пансионата семерых альтеров. И сделали это, — Димон изящно вскинул руку и щелкнул пальцами, — легко и красиво! Ты с ними разговаривал?

— Нет, я их еще не видел.

— Это не альтеры, а доходяги. Там только у одного парня голова более или менее на месте. Остальные — законченные психопаты.

— Точно, — кивнул Игнат.

— Ну я бы не стал так говорить, — доктор Снайдеров оперся локтями о ручки кресла, чуть приподнялся, поерзал и снова сел. — На мой взгляд, у вновь прибывших нет никаких серьезных расстройств психики, — какое-то время Вениамин Павлович пытался отслеживать Соломоновы перемещения по комнате, но, поскольку тот не проявлял никакого внешнего интереса к тому, что он говорил, доктор перевел взгляд на Димона. — Все они находятся в подавленном, депрессивном состоянии. Но, согласитесь, странно было бы ожидать чего-то другого от людей, проведших большую часть своей жизни в застенках без всякой надежды на освобождение. Поскольку для тюремщиков они представляли интерес только как источник М-сыворотки, из них старательно вытравляли все человеческое. Как они сами рассказывают, их изо дня в день заставляли смотреть одни и те же дурацкие телепередачи. Им не сообщали никаких новостей из внешнего мира. По сути, они жили в полной изоляции! Им даже книги читать разрешили только пару месяцев назад, когда в пансионате появился новый главврач. К тому же все они находятся под воздействием целого букета сильнодействующих препаратов. Чтобы разобраться, чем их травили, я отправил кровь пациентов на анализ в лабораторию. Но, что бы там ни обнаружили, боюсь, что выход из этого состояния станет для наших друзей весьма и весьма мучительным. — Вениамин Павлович кашлянул в кулак и провел согнутым пальцем по густым, обвислым усам, которые он красил в иссиня-черный цвет. По контрасту с совершенно лысой головой, роскошные казацкие усы, за которыми врач следил очень заботливо, казались ненастоящими. — И, кстати, Дима, — Снайдеров единственный из всех, кто был знаком с Савушкиным, никогда не называл его Димоном. По каким-то своим, принципиальным соображениям, говорить о которых он отказывался. — Молодой человек, который, по твоему мнению, является самым вменяемым из пациентов пансионата, — Снайдеров заглянул в блокнот, лежавший у него на коленке. — Алексей Муромский — именно он вызывает у меня наибольшие опасения.