Загадки Нострадамуса - Страница 2

Он помнил, как приезжала в Холмогоры Елизавета. Путь дальний, но она не побоялась нелегкой дороги. Приехала, посмотрела, отселила его от семьи, лишила книг, арестовала Жирарду… ан поздно. Он уже многое знал, о многом передумал. Он уже был готов править Россией во славу империи и назло врагам в традициях русских государей, о которых многое читал, – Ивана III и Ивана Грозного, Алексея Михайловича и Петра I. У каждого государя находил он достоинства и недостатки. А править мечтал – по-своему. Считал себя умным, а значит – способным учиться на ошибках других.

Несмотря на то, что «двор» его в Холмогорах был закрыт от новых людей и все новости доходили до него от учителей, камердинеров, офицеров охраны, время от времени появлялись люди – то ли с разрешения Елизаветы, то ли за взятки. Не нужно было быть Макиавелли, чтобы заметить взаимосвязь событий: появился при «дворе» бывшего императора (а может, и будущего? Интрига-то вокруг него вилась) патер Ностер, иезуит… А у коменданта, предоставившего патеру избу для жилья и право встречаться с Иоанном для «ведения религиозных бесед» появился перстень с рубином.

Потерпел крушение корабль на подходе к Архангельску. Пока чинился в Соломбале, путешествующий по Северу с целью совершения новых географических открытий сэр Дуглас Котрелл, испросив у воеводы Рославлева разрешения, прибыл в Холмогоры для ведения диспутов с широко известным своей образованностью (каким образом это стало известно вне Холмогор – тайна для Иоанна), низложенным и ссыльным императором. И опять, неглубокий умом воевода стал кичиться якобы фамильным перстнем с огромным розовым яхонтом.

По дороге из Тобольска в Москву заехал в Холмогоры таинственный человек широкой образованности и глубокого ума с необычным титулом – «Консерватор», ордена Иоанна Иерусалимского. Надо сказать, с Иоанном он вел вполне разумные беседы в доброжелательном тоне, а с Ностером, представлявшим иной христианский орден, спорил до полной потери сдержанности. Патер же, сам мальтиец (орден его называли еще орденом госпитальеров, ибо создан был в Странноприимном госпитале в Иерусалиме, но впоследствии орден был вынужден перебраться на Мальту), был человеком редкого самообладания.

Комендант быстро увеличивал набор «фамильных» драгоценностей.

Иоанн видел, как «поселенцы» задабривали его челядь, добиваясь частых встреч и через эти встречи – все большего влияния на него.

Какая разница, кто из них покажется ссыльному более интересным? Никакой, если рассматривать Иоанна VI как низложенного Елизаветой императора.

А если увидеть в нем будущего императора, у которого не меньше законных прав на престол, чем у дочери полковой маркитантки Елизаветы – «дочери Петpa», ворвавшейся на российский престол на штыках пьяных гвардейцев…

Интриги, интриги…

Под воздействием умных книг и бесед с весьма образованными людьми из заморских стран был у Иоанна чрезвычайно развит особый тип логического мышления, который вырабатывается от книжного образования. В большом деревянном доме, в котором Иоанн жил после отъезда родственников, было немало икон в красном углу, картин, портретов на стенах. Комендант попытался значительно сократить их число: на многих портретах Брауншвейгской династии были изображены атрибуты императорской власти. Мало ли какая сволочь доложит матушке Государыне Елизавете Петровне, что «брауншвейгцы» кичатся своим недолгим пребыванием на российском престоле? Но то ли эта мысль пока никому в голову не пришла, то ли Елизавета к этим шалостям была снисходительна…

В самой большой комнате висели портреты Анны Леопольдовны и младенца Иоанна, писанный еще в короткую бытность его императором, о чем и говорилось в надписи по низу холста. В детстве у императора было курносое приятное лицо, на лоб спускались густые соломенные волосы.

На более позднем портрете была изображена правительница Анна Леопольдовна с императором Иоанном VI Антоновичем. В правой руке у него скипетр, за спиной же виднеется императорская корона, словно бы временно снятая с золотистой головы императора и ожидавшая своего часа.

А вот и загадка. Странная картина висела в большой спальне Иоанна. На ней он был изображен в младенчестве: лежит в люльке, глядя на окружающих его муз и богинь, воплощающих таланты наследника. Фемида же, слева от колыбели, лукаво подглядывает из-под сползшей повязки, словно взвешивая на весах шансы младенца Иоанна на долгое и спокойное правление.

Самое же неожиданное было то, что между гербами Брауншвейгской династии, прямо над двуглавым орлом российского самодержавия был изображен большой глаз, смотрящий на Иоанна. Глаз был голубой, а зрачок ярко красный, вызывавший сравнение с яхонтом.

Пять лучей, идущих из глаза, достигали тела Иоанна.

Глаз был помещен в треугольник, а тот – в пентаграмму.

Самой же крамольной Иоанн считал гравюру, помещенную в багетную раму.

На ней был изображен он, Иоанн, в профиль, в греческой тунике, густые соломенные волосы сдерживала простая повязка. У портрета, с точки зрения Иоанна, было одно достоинство: надпись мелким рукописным шрифтом помещена так, что текст почти закрыт нижней планкой рамы. Надпись же была: «Иоанн VI, Императоръ и Самодержецъ Всероссiйский».

Если бы о наличии столь далекой от хода исторических событий претензии стало известно Елизавете Петровне, жди гнева и неприятностей. Но портрет висел в проходной комнате между гостиной и «кабинетом» Иоанна, в глаза никому не бросался, любителей искусств при дворе низложенного императора не находилось… Интриганов и доносчиков было в избытке – а вот надо же… Может, и доносили, да посмеялась лишь дочь Петра, уже сполна и навсегда добившаяся того, о чем мечтала.

Каково же было удивление Иоанна, когда английский путешественник, чей корабль потерпел крушение на подходе к Архангельску, привез к нему в Холмогоры пять монет с изображением его, Иоанна, лика.

Изображение на монетах и даже надпись точно соответствовали изображению и надписи на гравюре, висевшей в проходной комнате.

Иоанн испугался. Лорд, однако ж, его успокоил:

– Монеты чеканены в те месяцы, когда вы (слово «Государь» он избегал, как и словосочетание «ваше величество») были императором. Стало быть, все верно.

– Но, сударь, извольте обратить внимание: я был императором, увы, короткое время в младенчестве. На портрете же и на монете изображен человек никак не меньше двадцати лет… В чем сей парадокс?

– В том, благослови вас Господь на долгую жизнь и благие дела, что пути Господни неисповедимы, – туманно отвечал английский вельможа.

Появление монеты совпало еще с одним событием в монотонной жизни сидельца.

Настоятель холмогорской церкви Успения Пресвятой Богородицы отец Мисаил выписал знатного мастера иконных и парсунных дел из Тобольска с целью писания большой иконы для алтаря храма.

Был ли это Иван Никитин [1], которого освободила из сибирской ссылки матушка Анна Леопольдовна, Иоанн так и не узнал. Три недели, что автор знаменитого алтаря в Тобольске писал образ, Иоанн пролежал в лихорадке, а когда выздоровел и пришел в храм, был поражен сходством Богоматери с Анной Леопольдовной, а младенца Иисуса – с собой в детстве.

Впрочем, чтобы заметить это сходство, нужно было поместить рядом икону и парный портрет, что в голову никому, естественно, не пришло.

Так и осталось это тайной – как и многое другое, связанное с Иваном Никитиным.

Иоанн полагал, что художник, по навету отправленный в ссылку во время правления Анны Иоанновны, в благодарность за подаренную свободу создал столь странную икону.

Однако обвинить его в святотатстве никто б не решился: слишком условным было это сходство.

У иконы были и другие таинственные особенности.

Она повторяла традиционную композицию мадонны с младенцем Иисусом. Но если на двойном портрете все было ясно – Анна Леопольдовна на момент писания портрета была правительницей России, и короне Российской империи не возбранялось маячить над головой младенца, то на иконе браслет с крупными рубинами на руке Богоматери выглядел как рискованный намек на право Иоанна на престол.