Загадка смерти. Очерки психологической танатологии - Страница 14

О других путях расширения концепции психологической смерти и умирания речь пойдет в следующих параграфах настоящей главы, частично же – и в других главах книги.

Танатологические исследования показывают, что на последних этапах психологического умирания наблюдается сонливость умирающих. И это, как оказывается, не только по соматическим, физиологическим причинам, не только из-за физической слабости этих людей. У них для поиска прибежища во сне имеются весьма серьезные психологические причины.

Вот некоторые из этих причин: 1) Первая из них – это постепенное примирение с мыслью о неизбежности смерти: они знают, что спасения нет, у них исчезает надежда, и они уже желают умереть; 2) вторая причина – это постоянное упоминание со стороны близких людей того обстоятельства, что умирающий имеет обязанности по отношению к ним, поэтому они должны выздороветь, возвращаться домой и работать. При этом супруги, дети и другие родственники исходят скорее всего из собственных потребностей, а не из потребностей умирающего человека, которому уже теперь больше всего нужно, чтобы его оставили в покое.

Это бегство из земной жизни и социальных связей выражается как в отказе принимать посетителей, так и в общей сонливости, в желании спать как можно дольше. Один такой больной вовремя беседы с психологом прямо заявила следующее: «Я желаю спать, спать и спать, и больше не проснуться». Но когда находящему в таком состоянии человеку внушают надежду на возможность лечения, возвращения домой и т. п., у него естественный ход психологического умирания нарушается, он опять вспоминает о своих обязанностях перед своими детьми. Он осознает, что близкие люди будут разочарованы, если не сможет оправдать их надежды. И он начинает страдать еще больше, поскольку реально он не в силах идти навстречу этим ожиданиям. Он начинает переживать новые конфликты, и его страдания усиливаются.

Тот же больной во время еще одной беседы с психологом повторил: «Сон – единственное спасение. Каждый момент пробуждения – это мучение». Он говорил также, что с завистью вспоминает о двух индивидах, которых казнили перед его глазами. Он считал их счастливыми, потому что умирали мгновенно, без мучений, быстро и безбольно. А он здесь лежит в постели и каждый день, каждый час для него – это час агонии.

Мы видели, что с началом периода психологического умирания человек начинает пользоваться защитными механизмами. Те стадии, которые выделены Э. Кюблер-Росс, по существу отличаются друг от друга тем, какими защитными механизмами преимущественно пользуются терминально больные люди, которым стало известно, что их смерть близка.

Выше я уже весьма кратко показал, что динамика защитных механизмов у таких людей имеет важные социально-психологические аспекты. Но здесь возникает по крайней мере еще два вопроса:

1) Появляются ли за период психологического умирания новые защитные механизмы, такие, какими индивид раньше никогда еще не пользовался?

2) Используются ли против идеи неотвратимости смерти те защитные механизмы и стратегии, которыми индивид пользовался в других проблемных ситуациях, в тот период своей жизни, когда еще был практически здоровым человеком?

Моя гипотеза следующая: 1) имеет место перенесение (перенос) типичных для личности защитных механизмов, их комплексов и защитных стратегий в новую ситуацию – в ситуацию психологического умирания; 2) эти механизмы, комплексы и стратегии могут принимать здесь более крайние, акцентуированные формы; 3) не исключено также появление новых (специфических для данной ситуации экзистенциальной фрустрации) защитных механизмов, а тем более – их комплексов и защитных стратегий. Эта последняя проблема представляет особый интерес. Мы уже знаем, что перед смертью у человека появляются новые интеллектуальные способности, а некоторые из уже имевшихся усиливаются. Нет ли сходных явлений и в сфере психологической самозащиты личности. Я считаю, что такую возможность нельзя исключить.

Относительно представления о переносе защитных механизмов и стратегий необходимо отметить, что уже в том материале, который накоплен в публикациях Э. Кюблер-Росс, Р. Моуди и других исследователей, содержатся такие данные, которые свидетельствуют в пользу этой гипотезы. Например, в одном случае больной раком женщины средних лет Э. Кюблер-Росс вскользь замечает, что она и раньше, когда еще не было речи о роковом смертном исходе, систематически пользовалась механизмом отрицания[32]. Она перенесла данный механизм в период психологического умирания, однако здесь используя его чаще и в более резких, акцентуированных формах.

У некоторой части больных агрессивная реакция на собственную ожидаемую смерть (как на наступающую экзистенциальную фрустрацию) бывает такой интенсивной и сохраняется так долго (вплоть до начала клинической смерти). что невольно возникает вопрос: не была ли она в прежней жизни агрессивной личностью, т. е. не была ли у него агрессивная адаптивная стратегия главной. Кстати, именно поэтому некоторые из осужденных на смерть людей яростно сопротивляются палачам до последнего момента своей жизни.

Можно прийти также к следующему общему выводу: люди по-разному умирают из-за крупных различий своей личности. В частности, различия умирания зависят от типичных защитных механизмов, их комплексов и стратегий, которые у разных людей различны.

Психическая самозащита от осознания реальности смерти и понимания ее неизбежности – одна из главных забот людей. В этом защитном процессе они невольно прибегают к помощи различных рационализаций, которые помогают им вытеснять из сферы сознания мысли о неизбежности смерти и смягчить свою тревогу. В этом деле им помогают философы и психологи, которые более четко формулируют соответствующие рационализации.

Эпикур (…………) изобрел следующую довольно умелую рационализацию: «Самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как, пока мы существуем, смерть еще отсутствует, когда же она приходит, мы уже не существуем»[33].

Что же считать истинным в этом сложном суждении? Возьмем только первое предложение, утверждающее, что смерть – это самая страшная из всех зол. Эту мысль можно принять. Но вторая мысль Эпикура – это вообще абсурд: как это смерть не имеет к нам никакого отношения? И чужая смерть, и наша собственная (вначале в виде ее ожидания) имеют и прямое, и косвенное отношение к нам, ко всем аспектам жизни человека.

После слов «так как» в высказывании Эпикура идет обоснование идеи о том, что смерть не имеет к нам никакого отношения. Приводятся два аргумента: 1) «Пока мы существуем, смерть еще отсутствует»; 2)»когда же она приходит, мы уже не существуем». Однако оба этих аргумента ложные, и с их помощью Эпикур хотел обосновать первый свой ложный аргумент. «Пока мы существуем, смерть еще отсутствует» – ложь, поскольку в психологической форме мыслей и представлений смерть всегда существует и присутствует в нашей жизни и вокруг нас. В физическом же смысле мы ее видим тогда, когда умирают другие люди.

Абсурдным, особенно для нас – жителей XXI века – представляется также второй аргумент Эпикура, который гласит, что когда приходит смерть, мы уже не существуем. Смерть – это не какое-то существо, которое приходит к нам, когда мы уже умерли. Такое утверждение – абсурд. Смерть – это процесс умирания, и только в конце этого процесса мы уже, как психологические существа, по всей вероятности, не существуем. Но ход нашего умирания мы переживаем как реальность. Переживание умирания часто носит сознательный характер (до начала клинической фазы), и нередко умирающие люди прямо говорят об этом присутствующим: «Я умираю». Они осознают, что умирают под впечатлением тех специфических видений, которые у них возникают в процессе умирания. Другое дело. что не все индивиды, умирая, осознают, что наступил конец. У них, действительно, «надежда умирает последним».