Загадка Катилины - Страница 5

— Я тебя вижу, папа! Я тебя вижу!

Через мгновение она уже сидела у меня на коленях и хихикала, задыхаясь от быстрого подъема.

— Диана, ты помнишь нашу соседку? Это Клавдия.

— Да, да, я помню. Ты живешь в лесу? — спросила Диана.

Клавдия рассмеялась.

— Нет, моя дорогая. Я пришла сюда, только чтобы встретиться с твоим папой. Я живу в долине по другую сторону холма, в своем собственном поместье. Ты можешь приходить ко мне в гости.

Диана серьезно посмотрела на нее и повернулась ко мне.

— Мама говорит, чтобы ты пришел немедленно, а то она отдаст твой обед козам!

Мы рассмеялись и поднялись с пеньков. Клавдия попрощалась со мной и исчезла в лесу. Диана обвила ручками мою шею, и я отнес ее домой на руках. После обеда стало еще теплее. Все вокруг — животные, рабы, дети — забрались в тенек и уснули. Но я не стал дремать. Я прошел в библиотеку, взял в руки пергамент и стиль. На пергаменте я начал рисовать круги с зазубринами, стараясь представить себе мельницу, которую хотел построить Луций Клавдий на своем участке реки.

Вокруг меня воцарились тишина и покой, поэтому мне никто не мешал, и я вовсе не скучал. Какой же я дурак, подумал я, что сказал Клавдии, будто скучаю по городской жизни! Никто и ничто в мире, ни человек, ни даже Бог, не могли заставить меня вернуться к прежней жизни.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Десять дней спустя, когда я снова занялся проблемой водяной мельницы, ко мне вошел Арат и привел с собой повара и двух его слуг. Конгрион был человеком не худым, да и какой из него был бы тогда повар? Как однажды заметил Луций Клавдий, тот повар не повар, чье телосложение не доказывает, какие изумительные деликатесы может он готовить. Конгрион не был лучшим поваром Луция — тот трудился на Палатинском холме в Риме, где Луций давал званые обеды для своих друзей. Однако мой покойный друг был не тот человек, который способен лишать себя удовольствий в жизни, где бы он ни присутствовал; его сельский повар вполне удовлетворял моим вкусам.

Еще не наступил жаркий день, а Конгрион уже вспотел. Два его помощника стояли позади, из чувства уважения к своему наставнику.

Отпустив Арата, я попросил повара с его помощниками подойти поближе и объяснил им, что собираюсь одолжить их на несколько дней своей соседке Клавдии. Конгрион знал Клавдию, потому что она иногда обедала вместе с его прежним хозяином. Она всегда восторгалась его искусством, уверил он меня, и он счастлив будет снова порадовать ее, так что мне не придется стыдиться.

— Хорошо, — сказал я, обдумывая, поможет ли это мне уладить некоторые разногласия с Клавдиями. — И еще вот что…

— Да, хозяин?

— Ты, конечно, постарайся угодить Клавдиям, подчиняйся повару того дома, поскольку будешь находиться в ее владениях.

— Конечно, хозяин. Я все понимаю.

— И еще, Конгрион…

— Да, хозяин? — Он нахмурил вспотевшие брови.

— Не говори ни о чем, что мне было бы неприятно, пока ты находишься на службе у Клавдии.

— Конечно, хозяин! — Он казался обиженным до глубины души.

— Не болтай с ее слугами, не распускай слухов, не говори, какого мнения придерживается твой хозяин в каком бы то ни было вопросе.

— Хозяин, я же понимаю, что следует делать рабу, когда его одолжили в соседний дом.

— Я в этом уверен. Но кроме этого, будь всегда настороже и прислушивайся к разговорам.

— Да, хозяин? — Он наклонил голову, ожидая разъяснений.

— Это скорее относится к твоим помощникам, ведь ты почти не будешь переступать порога кухни, а они будут прислуживать Клавдиям за обедом. Их семья в основном будет обсуждать предстоящие выборы консулов, это меня не интересует, и к этим обсуждениям вы можете не прислушиваться. Но если вы услышите мое имя или если разговор пойдет о моем поместье, ловите каждое слово. Не обсуждайте ничего между собой, просто запоминайте, что они скажут. Когда вернетесь, я потребую у вас отчета в каждом слове. Вы все поняли?

Конгрион отклонился назад и с важным видом кивнул. Его помощники, стараясь во всем следовать ему, поступили точно так же. Как еще можно расположить к себе раба, не иначе как сделав из него доверенное лицо, шпиона?

— Великолепно. О моих распоряжениях вы никому не должны говорить, даже другим рабам. Даже Арату, — добавил я. Они снова кивнули.

После того как они удалились, я подошел к окну и вдохнул аромат свежескошенного сена. Травы наконец-то отцвели, и рабы принялись за сенокос. Я также заметил Арата, идущего вдоль дома. Он отвернулся от меня, как будто, стоя у окна, подслушивал мои распоряжения.

Через два дня, в обед, появился незнакомец. Я взял с собой свитки и письменные принадлежности и спустился к берегу реки, прислонившись спиной к дубу, положил на колени восковую дощечку и взял в руки стиль. В моем воображении на берегу реки уже стояла мельница.

Я попытался изобразить то, что придумал, но пальцы мои оказались чересчур неуклюжи. Тогда я разгладил воск и снова принялся за чертеж.

— Папа! Папа! — раздался откуда-то голос Дианы, эхом отозвавшись на противоположном берегу. Я не ответил и продолжал рисовать. Вторая попытка также не удалась. Я снова разгладил воск.

— Папа! Почему ты не отвечаешь? — Передо мной стояла Диана, упершись руками в бока, как ее мать.

— Потому что я прятался от тебя, — ответил я, проводя очередную линию.

— Глупый. Я ведь всегда тебя найду.

— Неужели? Тогда мне и не нужно отвечать.

— Папа! — Она закатила глаза, опять подражая Вифании, потом шлепнулась на траву, тяжело вздохнув, будто от усталости.

Пока я рисовал, она свернулась в колесо, затем снова распрямилась и прищурилась от света, проникающего сквозь листву.

— Я правда всегда могу тебя найти.

— Да? А как?

— Меня Метон научил. А его научил ты. Нужно идти по твоим следам в траве, и тогда это очень просто.

— Неужели? — сказал я удивленно. — Не уверен, что это мне понравится.

— А что ты рисуешь?

— Эта штука называется мельница. Такой домик с большим колесом, которое погружено в воду. Вода вертит колесо, то, в свою очередь, вертит другие колеса, а они перемалывают зерно или пальчики неосторожным маленьким девочкам.

— Папа!

— Не бойся, я пошутил. Сделать мельницу слишком сложно, даже для меня.

— Метон говорит, что ты все можешь сделать.

— Он так говорит?

Я отложил дощечку в сторону. Диана подпрыгнула, потом свернулась клубком и положила голову мне на колени. Солнце заставляло ее блестящие волосы радужно переливаться. Я никогда не видел детей с такими черными волосами. Глаза тоже были черными, глубокими и чистыми, какими только могут быть детские глаза. Над нами пролетела птица. Я посмотрел на то, как Диана проследила за ней, и поразился красоте ее движений. Она взяла в руки дощечку и стиль, вытянула ноги и положила ее себе на колени.

— Не вижу никаких картинок, — сказала она.

— У меня плохо получилось.

— А можно мне порисовать?

— Конечно..

Сначала она стерла остатки моих линий, затем принялась рисовать. Я взъерошил ее волосы и снова представил себе мельницу, стоящую на берегу. По ту сторону реки появились две женщины с глиняными кувшинами в руках — должно быть, рабыни с кухни. Заметив меня, они резко остановились, пошептались и скрылись в кустах, появившись через некоторое время чуть ниже по течению, в менее удобном месте. Погрузив кувшины в воду и взгромоздив их на плечи, они поднялись по берегу и удалились. Неужели Публий Клавдий представил им меня таким чудовищем?

— Это ты! — провозгласила Диана, протянув мне дощечку.

Среди беспорядочного пересечения линий и кружков я едва мог различить лицо. Моя дочь еще более плохой художник, чем я, хотя и не намного.

— Великолепно! — воскликнул я. — Еще одна Иайя Цизицена среди нас!

— Кто это? — удивилась она неизвестному имени.

— Иайя, рожденная в городе Цизикус, на берегу Мраморного моря. Она великая художница, одна из лучших в наши дни. Я встречал ее в Байях, тогда, когда там был и твой брат, Метон.