Загадка Эндхауза - Страница 6

– В этом нет необходимости, – холодно ответил я. – Вы уже сами все сказали.

– О, да, но мне было бы куда приятнее сохранить скромность. Нельзя же петь дифирамбы самому себе.

– Действительно, зачем же лаять самому, когда есть собака, – с притворным сочувствием поддержала его Ник. – Кстати, как зовут пса? Доктор Ватсон, я полагаю?

– Мое имя Гастингс, – ответил я также холодно.

– Битва в тысяча шестьдесят шестом году[20], – ответила Ник. – Ну, и кто сказал, что я не образованна?.. Ой, нет, это все так чудесно! Неужели вы правда думаете, что кто-то хочет со мной разделаться? Вот было бы здорово!.. Но нет, такого ведь не бывает. Только в книжках. Наверное, месье Пуаро – как хирург, который придумал какую-то хитрую операцию и теперь непременно хочет прооперировать всех, или как врач, который открыл новую болезнь и хочет, чтобы она оказалась у всех и каждого…

– Sacré tonnerre![21] – рявкнул Пуаро. – Да будете вы говорить серьезно или нет? Вам было бы совсем не до шуток, мадемуазель, лежи вы сейчас в саду отеля мертвая: очаровательный маленький труп с аккуратной дырочкой в голове, а не в шляпке. Уж тогда-то вы вряд ли стали бы смеяться, а?

– Во время спиритического сеанса раздавался жуткий потусторонний смех, – отозвалась Ник. – Если говорить серьезно, месье Пуаро, то я, конечно, благодарна вам за заботу и все такое, но, по-моему, это была не более чем случайность.

– Вы упрямы, как сам дьявол!

– Поэтому меня и зовут Ник. Про моего деда болтали, будто он продал душу дьяволу. И все вокруг звали его Старый Ник[22]. Вредный был старикан – но такой занятный… Я его обожала. Вечно таскалась за ним повсюду, вот нас и прозвали: Старый Черт и Молодая Чертовка. А по-настоящему меня зовут Магдала.

– Очень необычное имя.

– Да, и тоже семейное. В семействе Бакли всегда были Магдалы. Вон одна из них.

Она кивнула на стену с портретом.

– А! – отозвался Пуаро. Затем, взглянув на другой портрет, над каминной полкой, спросил: – Это ваш дедушка, мадемуазель?

– Да, впечатляет, правда? Джим Лазарус предложил его купить, но я отказалась. У меня слабость к Старому Нику.

– Ага! – С минуту Пуаро молчал, потом очень серьезно сказал: – Revenons à nos moutons[23]. Выслушайте меня, мадемуазель. И, умоляю вас, сохраняйте серьезность. Вам грозит опасность. Сегодня кто-то стрелял в вас из маузера…

– Из маузера?.. – Девушка вздрогнула.

– Да, а что? Вы знаете кого-то, у кого есть маузер?

Она улыбнулась:

– У меня у самой он есть.

– У вас?

– Да – папин. Папа привез его с войны. С тех пор он валяется по дому. Только вчера я видела его вон в том ящике.

Девушка показала на старомодное бюро. Вдруг, словно ее посетила неожиданная идея, она встала, подошла к нему и потянула на себя ящик. Краски сбежали с ее лица. Дрогнувшим голосом она сказала:

– Ой! А его… нет.

С этого момента разговор принял совершенно иной оборот. До тех пор Пуаро и девушка не понимали друг друга. Пониманию препятствовала бездна разделявших их лет. Его слава, его репутация не значили для нее ровно ничего – она принадлежала к иному поколению, знающему лишь те имена, которые на слуху в настоящий момент. Вот почему все его предостережения были напрасны. Она видела в нем лишь пожилого иностранца, до смешного склонного к мелодраме.

Такое отношение озадачивало Пуаро. Особенно страдало его тщеславие. Ведь он всегда исходил из того, что имя Эркюля Пуаро известно всем. И вдруг он повстречал девушку, не знающую, кто он такой. Поделом ему, невольно думал я, но как некстати для самой девушки!

Однако после пропажи пистолета все пошло иначе. Ник перестала видеть в этой истории лишь смешную шутку. Конечно, легкомыслие не покинуло ее, ведь таково было ее кредо, ее принцип – ничего не принимать близко к сердцу, – но ее поведение заметно изменилось.

Вернувшись к нам, девушка присела на ручку кресла и наморщила лоб.

– Странно, – произнесла она.

Пуаро тут же накинулся на меня:

– Помните, Гастингс, я говорил об одной маленькой идее? Так вот, она оказалась верна! Предположим, мадемуазель обнаруживают в саду отеля мертвой. Не сразу – там ходят редко. А рядом с ней, на земле, лежит ее собственный пистолет. Достойная мадам Эллен, вне всякого сомнения, узнаёт его. Тут же начинаются разговоры о бессоннице, тревоге…

Ник беспокойно заерзала.

– Это правда. Я сейчас ужасно нервная… Все твердят мне, что я прямо сама не своя. Да – именно так бы все и объяснили…

– И вынесли бы вердикт – самоубийство. На пистолете отпечатки пальцев самой мадемуазель, и ничьих больше – удобно, просто и убедительно…

– Чертовски забавно! – воскликнула Ник, но по ее тону я с облегчением понял, что на самом деле забавно ей не было.

Пуаро воспринял ее слова в традиционном смысле.

– N’est ce pas?[24] Неужели вы не понимаете, мадемуазель, что этому необходимо положить конец? Четыре раза убийца ошибался, но на пятый его расчет может оказаться верен.

– И тогда готовьте катафалк на резиновом ходу, – прошептала Ник.

– Нет, мы с моим другом здесь, и мы не допустим этого! – Я был благодарен ему за это «мы». Пуаро имеет привычку иногда забывать о моем существовании.

– Да, – вставил я. – Вам не о чем беспокоиться, мисс Бакли. Мы вас защитим.

– Ужасно мило с вашей стороны, – сказала Ник. – И вообще, все это просто восхитительно. Жуть, до чего интересно.

Говорила она по-прежнему весело и легкомысленно, но в ее глазах, как мне показалось, была тревога.

– И первое, что нам надлежит сделать, – сказал Пуаро, – это провести консультацию. – Он сел и улыбнулся ей в самой дружеской манере. – Для начала, мадемуазель, банальный вопрос: у вас есть враги?

Ник с сожалением покачала головой.

– Боюсь, что нет, – ответила она, как будто извиняясь.

– Bon[25]. Тогда рассмотрим иную возможность. Зададим вопрос из кино и детективных романов – кому выгодна ваша смерть, мадемуазель?

– Даже не представляю, – сказала Ник. – Потому-то все и выглядит так нелепо. Конечно, есть этот старый амбар, но он заложен-перезаложен, крыша протекает, а на участке под ним точно нет ни угля, ни еще чего-нибудь стоящего.

– Так, значит, дом заложен?

– Да. Другого выхода не было. Налог на наследство пришлось платить дважды, причем почти подряд. Шесть лет назад умер дед, потом брат. Мои финансовые дела накрылись медным тазом…

– А ваш отец?

– Его комиссовали с войны домой, потом он подхватил пневмонию и в девятнадцатом году умер. А мама умерла, когда я была еще ребенком. Я жила здесь с дедом. Они с па не ладили – что совсем не удивительно, – и па подкинул меня старику, а сам отправился по свету куда глаза глядят. Джеральд – мой брат – тоже был с дедом в контрах. Наверное, так было бы и со мной, будь я мальчишкой. Но я была девочкой, и это меня спасало. Дед часто говорил, что я вся в него, характером тоже. – Она рассмеялась. – Сам-то он был настоящим повесой. Но отчаянно везучим. О нем говорили, что он превращает в золото все, к чему ни прикоснется. Однако он был игрок и сразу спускал все в карты. Когда он умер, то оставил только этот дом да участок. Мне было тогда шестнадцать, а моему брату Джеральду – двадцать два. Три года спустя Джеральд погиб в автокатастрофе, и дом отошел ко мне.

– А после вас, мадемуазель? Кто ваш ближайший родственник?

– Мой кузен, Чарльз. Чарльз Вайз. Он здешний юрист. Хороший и достойный человек, но ужасно скучный. Он снабжает меня дельными советами и пытается обуздать мои экстравагантные привычки.