Загадка белого «Мерседеса» (сборник) - Страница 118

Сердце Люсьены страшно колотилось, до боли в гортани, от которой перехватило дыхание. Она лежала, уткнувшись лицом в папоротник, глядя в небо, прислушиваясь к звукам ночи. Шелестящее, клокочущее мурлыканье растений, беспокойное движение мелких тварей. В нескольких метрах прошумела сова, послышались какие-то странные зловещие шаги в папоротнике. Она испугалась. Повсюду вокруг нее кто-то таинственно подкрадывался и осторожно быстро удирал. Все вокруг было свирепым. Хищные, рыщущие в поисках добычи звери: кошки, горностаи, лисицы. Летучая мышь стегнула крыльями прямо над ней, словно ведьма или привидение в тусклой тьме. Она вздрогнула и уткнулась в куртку, ему на грудь.

Она осторожно повернулась, освободив сведенное судорогой бедро, протянула руки и обняла его, молча прося защиты. Он держал ее, успокаивая. Надоедливый папоротник больше не щекотал ее лицо, стало вдруг тепло и спокойно. Он нежно поцеловал ее в волосы.

— Чудесно. Но ты в самом деле знаешь, где найти мопед? Куда теперь? Домой, пожалуйста.

Ниже по дороге — они ехали тихо, почти бесшумно — стоял «Джип». Луч фонаря скользнул по ним и тотчас снова ушел. Небрежно махнула чья-то рука. Он продолжал медленно ехать пока они не свернули на большую дорогу. Там он нажал на акселератор и с гулом понесся по автостраде. «Мисс Клавель мчится все быстрей, навстречу гибели своей…»- сказала про себя Люсьена, несясь со скоростью сто шестьдесят километров в час.

— Я одеревенела, бог мой, я совсем одеревенела. Это от мопеда?

— Возможно. Я тебя разотру. И ты снова станешь гибкой. Но сначала поесть. Голодна?

— Как волк.

— Прекрасно. Коньяк с лимоном, сахаром и горячей водой?

— Да, да. Здесь тепло, чудесно.

— Я пойду, нарежу хлеба.

Когда он вернулся, она была закутана в его старый халат из верблюжьей шерсти. Она съела три больших куска хлеба.

— Тебе нравится, что я надушилась?

— В такие моменты очень.

— Я никогда не употребляла духи, но теперь буду. Какие мне купить?

— Предоставь это мне. Я хочу доставить себе удовольствие покупать тебе вещи. Вот твой коньяк.

«Но теперь, — подумал он, — я должен что-то предпринять с Соланж».

Тайные, со всяким предосторожностями, встречи любовников становятся скучными, но вначале — это захватывающая, пленительная игра. Стам и Люсьена из-за «осторожности»- вели себя именно так. Она никогда не виделась с ним в Брюсселе, его редкие записки доставлялись ей на квартиру. В Голландии они встречались все время в разных местах, не показываясь открыто. Даже в коттедже они принимали меры предосторожности. Выходили ночью, на мопеде отправлялись в уединенные места, в глухие часы, когда никого не могли бы встретить, кроме контрабандистов, влюбленных и поэтов. Из-за преимуществ, которые дают для анонимности большие города, они облюбовали Амстердам и проводили там много времени.

— В этом городе я родился, — сказал он внезапно. — Никогда не жил здесь, но хотел бы. Это единственный город в Голландии, где есть и аристократия и низы. В других городах только буржуа.

— Я жила здесь.

— А снова хотела бы?

— С тобой, да.

— Ты знаешь, что я хочу на тебе жениться? Что я хочу стать респектабельным?

— Мне и сейчас достаточно респектабельности.

Он больше не поднимал этот вопрос, но мысленно возвращался к нему. Все новые смутные идеи возникали у него. Купить дом в Амстердаме. Избавиться от Соланж. Жерар де Винтер должен испариться.

Он отправился на неделю на юг, чтобы все спокойно обдумать и решить.

Явный признак, что не все ладно, ибо дела не следует оставлять. Он всегда следил за каждым шагом, как дирижер за оркестром, чутким ухом прислушиваясь к малейшему диссонансу, отставанию гармонии, нарушению темпа. Это пристальное внимание обеспечило ему успех и богатство. Сейчас, впервые, он стал склонен к небрежности, — этого не следовало делать. Он должен быть очень осторожным, больше, чем когда либо.

Тем не менее, он поехал на юг. И бесцельно скитался от Тулона до Сан-Ремо, на побережье, которое он любил. Скучная там была публика — совсем не романтичная. «Легенда о романтичности этого побережья — нелепый миф, — думал он. — Следовало бы отправиться за романтикой на север, у нас подходящий климат для нее».

«У Жерара де Винтера, — решил он, — нет больше никаких оснований для существования. Родился в Амстердаме, отец бельгиец, мать голландка. Жил с матерью до четырех лет, пока отец не предложил воспитывать его открыто, как своего сына. Мать согласилась… Неизвестно почему, да и какая разница, почему? Никогда больше не видел ее. Не по злой воле — она, может быть, действовала искренне, из лучших побуждений. И к отцу он не относился плохо. Отец мог бы никогда не сделать этого, если бы его жена была жива, или если бы он имел законных детей. Не следует, однако, быть неблагодарным. Воспитали, отдали в лучшую школу Брюсселя, получил отель и все прочее после смерти отца. Зачем спрашивать, почему он сделал это — он это сделал. Должен испытывать к нему уважение и благодарность.

Однако обязан ли я все еще чем-нибудь Жерару де Винтеру? Я покорно исполнял его роль много лет. Я сделал все, что мог, для него, с ним. Если бы не война, я без сомнения оставался бы известной и уважаемой личностью в окрестностях Остенде. Я сделал все, что мог. А когда я женился на Соланж, то думал, что поступаю правильно, что отец меня бы одобрил. Местная девушка, хорошенькая, ловкая, неглупая, она будет отрадой жизни. И я был прав — она действительно отрада жизни. Я не намерен думать о своей жизни с Соланж. Но я больше ничем не обязан Жерару де Винтеру. Я всегда чувствовал себя больше амстердамцем, чем брюссельцем. Я даже не знаю названия улицы, где жил ребенком, однако я всегда любил этот город — какое-то чувство родного. К Брюсселю или Остенде — ничего подобного.

Что касается Стама, то я очень ему обязан. Больше, чем можно сказать словами. Он, возможно, был не особенно привлекательной личностью, но я чувствую свое родство с ним. Он тоже был бродягой — без семьи, без корней, пытался заполнить жизнь армией. Интересно, есть ли еще кто-нибудь, кто лично знал Стама? Быть может, в Маастрихте или поблизости. Там даже могут быть люди, которые знают, что я — не Стам. Он погиб смертью храбрых и в одиночестве. О его смерти никогда не было официально известно, свидетели похоронены в одной с ним могиле. Все, кроме одного — того солдата со швабским акцентом. Быть может, на каком-нибудь картофельном поле между Штутгартом и Пфорцхаймом есть еще человек, который знает, что Стам мертв. Я бы хотел поставить этому парню выпивку и рассказать ему, что много лет назад он меня расстрелял.

Бытие Стамом — пробное, временное, при крайней необходимости, затем все чаще и чаще и, наконец, постоянное, — изменило ли оно меня? Превратило ли оно меня в другого человека? Да, ибо теперь, если я исполняю роль, то это — роль Жерара де Винтера, владельца отеля. Не будь я Стамом, разве я стал бы деревенским жителем, любителем природы? Это — подлинное во мне. Это Стам впервые подсказал мне присмотреться к деревьям и цветам, но все равно, это у меня в крови. Интересно, кто были мои предки? Отец матери был, по-видимому, амстердамской портовой крысой. Я не помню, чтобы отец что-нибудь рассказывал о деде, но скорей всего он любил охоту и цветы. В конце концов, может быть, карьерой я обязан своей бельгийской, де-винтеровской крови? Это было бы забавно.

Где тот отель, в котором живет сейчас барон? Где-то поблизости? He-то в Ментоне, не то в одной из этих гигантских мрачных вилл на мысе Сен Мартен. Пойдем проведаем старика. Теперь он, должно быть, рамоли, но он ценная личность. Был начальником Стама, но даже в лучшие времена ни секунды меня не подозревал. Благодаря ему я смог осуществить это дело, подкрепить его всякими бумагами, чтоб все было официально, чтоб никогда не испытывать трудностей при получении водительских прав или паспорта. На мелких чиновников баронский титул все еще производит впечатление, слава богу. Это, если хотите, случайное стечение обстоятельств, что барон был рад найти арендатора для дома, надежного симпатичного арендатора. Его старый знакомый капитан Стам — порядочный парень, как раз подходящий для того, чтобы присматривать за вещами. Повезло, что именно сейчас он подыскал себе небольшой домик в Амстердаме; повезло, что он упомянул об этом. Что ж, барон напишет милое рекомендательное письмо этому идиоту нотариусу. Джентльменское соглашение. Нет надобности делать его слишком определенным».