Забытая рукопись. Рассказ - Страница 4

— Не пять, а четыре, — жестко ответил я. — Ты ведь на год меня старше. За чай спасибо. Жаль, что времени нет. А что касается воспоминаний, то самое интересное для меня сейчас — именно Виктор Бибиков.

— Я, наверное, слишком субъективна, поэтому и разговор у нас не получился. Просто Бибиков мне счастья не принес.

«Надо же! — подумал я тогда. — Бибиков не принес счастья! Кому? Тебе?! А кто ты, собственно, такая? Ну, кандидат наук, преподаватель вуза… Да таких тысячи… Десятки тысяч!»

Конечно, говорить ей этого не стоило, но я не из тех, кто способен тщательно скрывать свои эмоции. Она, кстати, почувствовала ход моих мыслей, я уже писал, что Варька была по природе своей очень неглупой.

— Ну, хорошо… Пусть я дура, а он — гений… Но кому нужен гений, если он не может принести счастья?

— А почему ты решила, что кто-то обязан тебе приносить счастье? Ты-то — кто?

— Я женщина, — виновато произнесла она. — Всего лишь женщина.

— Вот именно что «всего лишь»…

Варвара проводила меня до двери. Похоже, что я чем-то обидел ее.

Весь день я почему-то думал о ней. Вот уже шестнадцать лет прошло с того октябрьского дня, когда Виктор ушел от нас в Никуда. Обрела ли она свое счастье?

На следующий день я позвонил в Юрьев. Секретарь местной писательской организации любезно сообщил, что у них состоит на учете Ставрогина Лариса Леонидовна, поэт и переводчик, 1968 года рождения, но домашний телефон ее давать не стал.

— Извините, но мы телефоны своих членов давать не обязаны, — не менее дружелюбно ответил он. — Хотя я вам верю. Но вы до нее все равно не дозвонитесь — ей отключили телефон за неуплату.

В конце концов, я понимаю этого человека. Мало ли кто может позвонить. По голосу не определишь.

В субботу утром я поехал в Юрьев. Недалеко от моста через Клязьму свернул направо, оставил машину на лужайке, дошел до реки.

Старинная, политая кровью междоусобных разборок юрьевская земля ждала меня на том берегу узкой речки и совсем не отличалась от земли нашей, нижегородской. Кстати, Бибиков очень любил реки. Волга, Ока, Ветлуга, Кудьма, Керженец, Линда — это все было названо в его немногочисленных стихах. А в последний год появились Яуза и Сходня.

Только вот о Клязьме он ничего не написал. Хотя наверняка видел эту реку, вглядывался в нее из окон вагона.

В Юрьеве меня встретил усталый, плохо одетый человек, заместитель председателя правления местной писательской организации. О Ставрогиной он говорил без особого пиетета (и, наверное, заслуженно — я привык доверять людям и их оценкам). Дескать, на собрания не ходит, в свое время пыталась внести раскол в организацию. Я краем уха уже давно слыхал, что Союз писателей в нашей бедной стране раскололся на две неравные части и часть меньшая, наиболее амбициозная, в свое время пыталась вступить в альянс с новой властью, всячески шестерила перед ней, но новая власть ее в упор не увидела и раскол не поддержала. Так вот в Юрьеве видимого раскола как раз и не произошло. Но смута какая-то была, как и везде в начале девяностых, и Лариса Ставрогина к ней была причастна. Телефон ее он мне, в отличие от председателя, дал без всяких опасений — поверил на слово, за что я ему благодарен.

Нашел я Ставрогину далеко не сразу, на втором этаже барачного двухэтажного здания. Прежде всего поразило, насколько она была внешне похожа на Варвару.

И сейчас я думаю над тем, какое слово больше всего подошло бы к Ларисе Ставрогиной. Ведь я тоже когда-то хотел стать поэтом. Наверное, это слово — «блеклость». Вся она была какая-то поблекшая, и глаза у нее были мертвые, как у вяленой рыбы. Грязная у ворота старорежимная кофточка (именно за это место Лариса эту кофточку снимает и надевает, а вот постирать время не нашла), джинсовая юбка, кое-где махрящаяся на подоле, вечная сигаретка в руке.

Совсем не такой должна быть апологетка демократии. Впрочем, когда были эти смуты! Еще при жизни Виктора. Все уже давно быльем поросло, и при слове «демократия» Лариса вздрагивает и морщится.

— Я ни к каким писательским союзам не принадлежу, — сказала она, хотя вопроса на этот счет с моей стороны не было. Скорей всего, эта мышиная возня ее до сих пор занимала. — Числюсь просто. Хватит, наигрались в эти игры. Помощи не жду ни от кого — ни от писателей, ни от губернатора, ни от Димы Медведева. Но по Витькиному пути не пойду. У меня ребенок.

Ребенок вскоре показался в коридоре — кудрявая девочка лет семи. Я быстро осуществил в уме нехитрые арифметические вычисления. Лариса стала матерью уже не в первой молодости, года в тридцать три, не раньше. Замужем, как я понял почти сразу же, не была.

— Первое время была цель зацепиться в Москве, восемь лет на съемных квартирах обитала. И зачем это было мне нужно, ума не приложу. Работала в мелких издательствах корректором, посадила себе зрение, а деньги почти все на квартиру уходили.

Общая концепция жизни Ставрогиной была настолько проста и узнаваема, что я даже расстроился. Весь мир — бардак, мужики — говно, писатели — графоманы и бездарности, кругом одна мафия. В Москву ездит, однако, часто — благо что здесь недалеко, два часа на скоростном поезде. Публикуется в журналах, сейчас пробует себя в прозе — и, как я понял, небезуспешно.

— Витя? Да, способный парень. Пожалуй, самый яркий поэт из нашего семинара. Жаль, что так получилось. Мы с ним мало общались.

— А вот я считал, что вас связывала долгая дружба.

— Откуда такие сведения?

— От Варвары Кудашевой, моей однокурсницы.

Что-то вроде гримасы появилось на лице Ставрогиной, но она быстро разыграла полное равнодушие:

— Не знаю такой.

— Скажите, у вас не могло остаться стихов Виктора?

— Нет, что вы… Откуда? Компьютеры тогда еще только появлялись. Это сейчас у каждой собаки свой ноутбук с почтовым ящиком. Собака, точка, ру. Мир так резко меняется. Шестнадцать лет прошло с его гибели. Но Витя ничего не знал ни о компьютере, ни о мобильном телефоне.

«Шестнадцать лет…» Я посчитал. Лариса не ошиблась, и это точно названное число заставило меня усомниться в том, что они с Витей «мало общались».

— Пойдемте на лоджию, покурим.

— Спасибо, я не курю.

— Ну, постоите рядом.

Во дворе три старика играли в домино. Каждый из них старался как можно сильнее стукнуть костяной доминошкой по гниловатому деревянному столику.

Вся лоджия была завалена старыми «толстыми» журналами: «Новый мир», «Дружба народов», «Москва». Мне, как литературоведу, это пришлось по душе. Редко встретишь писателя, который читает не только себя и представителей своего близкого окружения.

— Журналы мне библиотека дарит, — сказала Лариса, поймав мой взгляд. — Они старые книги по приказу списывают. Знают, что я их читаю. Здесь многие номера вообще никем, кроме меня, не востребованы. Я первая за десять лет. Кто все это будет читать? Эти, что ли? — Ставрогина показала на доминошников.

Лариса долго курила, глядя в одну точку.

— А вы знаете, — сказала она вдруг, — а ведь я все его письма уничтожила.

— Письма? Так, стало быть, у Бибикова еще были какие-то письма?

— Да, были письма. Немного, штук десять. Жаль, конечно. Тем более что не совсем личные. Там рассуждения были — о жизни, о литературе. Как раз то, что интересует вдумчивого, настоящего читателя.

Ставрогина замолчала, стряхивая пепел о металлическую решетку лоджии.

— Ну что вы так смотрите на меня… Ну, выбросила. Разорвала сначала на мелкие кусочки. Баба, истеричка… можете продолжить. Я вам сначала вообще ничего говорить не хотела, а потом вдруг поняла: интерес у вас к Вите настоящий, не ради там статьи какой-нибудь или ученой степени. Поэтому честно вам и призналась. А стихи его у меня остались. Неопубликованные. Девять штук. Я вам сейчас ксерокопии сделаю.

Она достала из шкафа старенькую, мятую папку с оторвавшимися тесемками, включила принтер, объединенный с ксероксом. Вообще, обстановка в квартире поражала соседством очень старых, изношенных вещей, которым лучшее место на помойке, с вещами новыми и дорогими.