Заботы пятьдесят третьего года - Страница 46

- Может, на подходе возьмем?

- А если Куркуль срисует все со стороны?

- Не хочу я, Саня, пускать Стручка к Куркулю. Мало ли что.

- Выхода нет. Старайтесь только не засветиться. Очень старайтесь, очень!

Стручок на троллейбусе добрался до Белорусского вокзала, по Кольцевому метро доехал до "Киевской", у извозной стены влез опять в троллейбус и вышел у мосфильмовской проходной.

Мимо строившихся новых корпусов киностудии, мимо нелепого жилого дома киноработников - к церкви и вниз, к селу Троицкому.

Вести Стручка было непросто: пустынно, открыто, безлюдно. И яркий день. Но довели вроде бы благополучно, последний раз проверившись в конце улицы, спускавшейся к Сетуни.

Стручок, не оглядываясь, направился к избушке, стоявшей на самом берегу. Избушка стояла на отшибе, за огородами, и была когда-то баней у воды, но сейчас имела вид вполне жилой. Стручок вошел в избушку.

- Что будем делать? - спросил Гусляев у Казаряна. Казарян лежал на травке у загаженной церкви. Он покусал пресный листочек липы и сказал:

- Будем ждать темноты.

В сумерках приехал Смирнов. Увидев Казаряна, подошел, прилег рядом.

- Что будем делать? - спросил у него Казарян.

- Подождем еще чуток. Из избы никто не выходил?

- Никто.

- Они что там, под себя ходят?

- Чего не знаю, того не знаю.

- Они вас не просекли?

- Был уверен, что нет. А теперь сомневаюсь.

- Могут уйти ночью?

- Больно открыто. Маловероятно.

- Но возможно. Будем брать через полчаса. - Смирнов встал, одернул гимнастерку, подтянул ремень с кобурой, потом опять сел, снял сапоги, перемотал портянки и снова обулся. Был он в своем удобном для черной работы хабэ бэу.

Они шли к избушке, не скрываясь.

- Я первым пойду, - сказал Казарян. Смирнов насмешливо на него посмотрел, ответил:

- Порядка не знаешь. Закупорили-то как следует?

- Не сомневайся.

Жестом остановив Казаряна, Смирнов, стараясь не наступать на грядки, двинулся к избушке. Метрах в тридцати остановился и прокричал:

- Вы окружены! Предлагаю немедленно сдаться!

Избушка молчала. И будто бы не было никого в ней. В наступающей темноте Смирнов разглядывал хлипкое крылечко, черные бревна сруба, два маленьких высоких оконца.

- Предлагаю в последний раз! Сдавайтесь! - снова выкрикнул Смирнов.

Дверь избушки распахнулась, и на крылечко выскочил Стручок.

- Не стреляйте! Не стреляйте! - моляще крикнул он. А они и не собирались стрелять.

Выстрелил сзади Куркуль. Он выстрелил через оконце, когда Стручок уже бежал к Смирнову. Стручок упал, Смирнов, не скрываясь, рванулся к крыльцу.

В дверях он кинул себя на пол и произвел вверх два выстрела из своего громкого парабеллума. В ответ раздался один, потише. Смирнов сделал себя идиотской мишенью, но была тишина, и была тьма, и не было выстрела Куркуля. Смирнов лежал на полу и ждал неизвестно чего. Прибежал Казарян, крикнул с крыльца:

- Саня, ты живой?

Смирновские глаза наконец привыкли к полумраку, и он смутно увидел контур человеческого тела, лежащего на полу.

- Фонарь! - попросил Смирнов, не опуская парабеллума. Гусляев из-за спины Казаряна посветил сильным электрическим фонарем. В его луч попала распахнутая ладонь с лежащей на ней рукояткой "виблея". Смирнов встал, нашарил у двери выключатель и врубил свет.

Куркуль распластался на чернобурках, из которых он сделал себе ложе. Разбросанная выстрелом в рот кровь из затылка темно-красными пятнами украшала серебристый мех. На полу стояли две бутылки водки - одна пустая, другая ополовиненная, и стакан.

- Черт-те что, прямо какой-то Сальвадор Дали, - сказал Казарян и вдруг вспомнил: - Как там Стручок?

- Наповал. Прямо в сердце, - тихо сообщил Гусляев.

- Скот! Скот! - завопил Казарян и ударил труп ногой. Труп безжизненно содрогнулся.

Сидевший под новеньким портретом Феликса Эдмундовича Дзержинского Сам удовлетворенно откинулся в кресле и веселым глазом посмотрел на Смирнова.

- Что же не весел?

- А собственно, чему радоваться?

- Но и горевать нет причины.

- Народу больно много постреляли, Иван Васильевич.

- Так то уголовники, Саша.

- А Стручок? Не надо было его до Куркуля доводить.

- Надо, не надо! У тебя другого выхода не было. Не бери в голову и успокойся.

- Я спокоен. Разрешите идти, товарищ комиссар?

- Иди.

Смирнов встал и направился к дверям. Он уже шагнул в предбанник, когда услышал за спиной:

- Так и не узнал, кто труп Жбана перевернул?

Смирнов сделал поворот кругом и, глядя в глаза начальству, спросил:

- А вы хотите, чтобы я узнал?

- Нет, - сказал Сам. - Нет.

Смирнов вернулся в свой кабинет, где его ждали Ларионов и Казарян, устроился за столом и повторил слова Самого:

- Вот и все.

Ребята молча и сочувственно покивали. Потом Казарян спросил:

- А ты знаешь, что мне Гена Иванюк звонил?

- Зачем? - удивился Смирнов.

- Сказать, что он на меня надеялся.

Нежданно-негаданно их "Спартак" второй год подряд выходил в чемпионы. Сегодня элегантные и хитроумные Игорь Нетто и Николай Дементьев, Никита Симонян и Анатолий Ильин легко и непринужденно "раздевали" ленинградцев. От этого было хорошо: беспричинно радостно и до освобождающей пустоты бездумно.

...Мимо фигурных, с башенками, разными верандами с цветными стеклами дач, разбросанных меж деревьев Дворцовых аллей, они вышли к Красноармейской.

- Проводишь? - спросил Смирнов.

- Ага, - согласился Алик.

В этом районе в основном болели за "Динамо". Поэтому толпы спартаковских болельщиков двинулись к метро, к трамваю, к троллейбусам, чтобы ехать на Пресню, в Сокольники, на вокзалы. А на Красноармейской было почти безлюдно.

- Ты у матери был? - спросил Смирнов.

- Вчера весь вечер.

- Как там она?

- Знаешь, почти нормально. Она, видимо, равно приучила себя к мысли, что отец умрет скоро, и поэтому сейчас спокойна, разумна, даже шутит иногда.

- Ну а ты?

- А что я? Вчера весь вечер старые отцовские фотографии разбирал. Занятная вещь: во время гражданской войны они все веселые беззаботные, франты ужасные - победители. И вдруг мир, и, вдруг, как ты говоришь, каждодневная маята. Меня один снимок поразил: сидят хозяева огромной губернии в ситцевых толстовках, в веревочных сандалиях на босу ногу, изможденные, усталые, несчастные. Ответственность нечеловеческая за разоренную страну. Такой вот и ты сейчас.

- Я такой, Алик, не оттого, что ответственность свою ощущаю, а оттого, что хозяином себя не чувствую.

- А пора бы.

- Наверное. Но я человек приказа, таким война сделала. Приказали сверху - исполнил. И сам приказал. Тем, что внизу.

Дошли до Инвалидной, и здесь Смирнов решился. Он тихо спросил:

- Алик, где твой пистолет, который ты в сорок пятом у демобилизованного выменял?

- Как где? Ты же мне сказал, чтобы я выбросил его, я и выбросил, рассматривая свои хорошие башмаки, искренне ответил Алик. Они уже остановились.

- Куда ты его выбросил?

- В сортир, как ты и приказал.

- Не ври мне, Алик. Я нашел твой "штейер" и по дурацкому латунному шурупу узнал. Такие вот пироги.

- Я очень боялся, что это так, и очень наделся, что это не так, Саня.

- Давно догадался?

- В день отцовских похорон. Не догадался - почувствовал. Но не верил. Не верил!

- Не хотел верить. Ты пойдешь со мной?

- Да.

В натуре хорошенькая девица не морщила нос, не сбрасывала казакин. Она открыла им дверь и затравленно смотрела на Смирнова.

- Давно приехала? - не здороваясь, спросил он.

- Позавчера, - хрипло ответила та.

- Я же тебя просил, Валя.

- Я не смогла, Александр Иванович.

- Здравствуй, - укоризненно поздоровался Алик.

- Здравствуй, - мрачно ответила она.

В прихожей появился Виллен. Стоял, упершись правой рукой в дверной косяк, и непонятно улыбался. Поулыбался и известил Смирнова: