Заблудившийся автобус - Страница 51

Отец его умер от того же самого, но перед смертью одиннадцать месяцев пролежал в постели, как серый беспомощный червь, и все деньги, которые он копил на старость, ушли на врачей. Ван Брант понимал, что, если такое случится с ним, восьми тысяч долларов, лежавших у него в банке, не будет, и старуха жена, похоронив его, останется без гроша.

В тот день, как только открылись аптеки, он пошел в аптеку Бостон – к своему приятелю Милтону Бостону.

– Мне надо потравить бе́лок, Милтон, – сказал он. – Дашь мне немного цианида, ладно?

– Это дьявольски опасная штука, – сказал Милтон. – Терпеть не могу его продавать. Может, я дам тебе стрихнина? Это будет ничем не хуже.

– Нет, – сказал Ван Брант, – я получил правительственный бюллетень с новой прописью, там цианид.

Милтон сказал:

– Ну ладно. Тебе, конечно, надо будет расписаться в книге ядов. Но осторожнее с этой дрянью, Ван. Осторожней. Не оставляй ее где попало.

Они дружили много лет. Вместе вступили в Синюю Ложу, были учениками, подмастерьями и по прошествии лет стали мастерами ложи Сан-Исидро; потом Милтон вошел в Капитул Королевской Арки и в Шотландский Обряд, а Ван Брант так и не поднялся выше третьей ступени. Но они остались приятелями.

– Сколько тебе надо?

– С унцию, наверно.

– Это страшно много, Ван.

– Я принесу что останется.

Милтон не успокоился.

– Только не прикасайся руками, хорошо?

– Я умею с ним обращаться, – сказал Ван Брант.

Потом он пошел к себе в кабинет, в цокольном этаже своего дома, и острым перочинным ножом проколол тыльную сторону ладони. Когда выступила кровь, он открыл пробирку с кристаллами. И остановился. Не мог. Просто не мог высыпать кристаллы на ранку.

Через час он отнес пробирку в банк и спрятал в свой абонированный сейф, где лежало его завещание и страховки. Ему пришло в голову купить маленькую ампулу и носить на шее. Тогда, если случится сильный приступ, ему, может быть, удастся донести ее до рта, как делали эти люди в Европе. Но сейчас высыпать – он не мог. Может быть, это и не случится.

Он носил в душе тяжесть разочарования и носил в душе злость. Злили его все люди вокруг, не собиравшиеся умирать. И еще одно его угнетало. Удар спустил с цепи некоторые его инстинкты. В нем вновь проснулись могучие вожделения. Его до удушья тянуло к молодым женщинам, даже девочкам. Он не мог оторвать от них глаз и мыслей и в самом разгаре болезненных своих фантазий вдруг разражался слезами. Он боялся, как ребенок боится в чужом доме.

Он был слишком стар, чтобы приспособиться к изменению личности и к тому новому в естестве, что было порождено ударом. Он прежде не был охотником до чтения, но теперь, потеряв способность читать, изголодался по печатному слову. И характер у него делался все более вздорным и вспыльчивым, так что даже старые знакомые начинали его избегать.

Он слушал, как точится в жилах время, и хотел, чтобы пришла смерть, и боялся ее. Сквозь прикрытые веки он видел, как золотой свет заката заливает автобус. Его губы слегка зашевелились, и он сказал: «Вечер, вечер, вечер». Слово было очень красивое, и он слышал, как посвистывает у него в сердце. Сильное чувство овладело им, расперло грудь, расперло горло, застучало в голове. Он подумал, что опять расплачется. Он попробовал сжать правую руку, но она онемела и не сжималась.

А потом он окаменел от напряжения. Тело, казалось, раздувается, как резиновая перчатка. Ворвался вечерний свет. В мозгу выросла страшная мигающая вспышка. Он почувствовал, как валится, валится в потемки, в черноту, в черноту…

Солнце село на западный холм, сплющилось, и свет его был желтим и чистым. Напоенная долина блестела под косым светом. Прозрачный промытый воздух был свеж. На полях поникшая пшеница и толстые оцепеневшие стебли овсюга подтянулись, а свернувшиеся лепестки золотых маков чуть раздались. Желтая речная вода бурлила и вертелась в бучилах и остервенело грызла берега. На заднем сиденье автобуса захлебывался храпом Ван Брант. Лоб у него был мокрый. Рот был открыт, глаза – тоже.

Прыщ пересел к Норме, она грациозно подобрала юбку и отодвинулась к окну.

– Как по-твоему, чего этот старикан хочет от девушки? – подозрительно спросил он.

– Не знаю, – сказала Норма. – Одно тебе скажу. Она себя в обиду не даст. Она замечательная девушка.

Прыщ сказал:

– Ну, не знаю. Есть и кроме нее замечательные девушки.

Норма вспыхнула.

– Кто же, например? – спросила она иронически.

– Ты, например, – сказал Прыщ.

– Вот как! – Она этого не ожидала. Она опустила голову и стала смотреть на свои сморщенные пальцы, стараясь овладеть собой.

– С чего ты вдруг взяла и уволилась? – спросил Прыщ.

– Миссис Чикой плохо ко мне относилась.

– Я знаю. Она ко всем плохо относится. Жалко, что ты ушла. Мы бы с тобой могли подружиться.

Норма не ответила. Прыщ предложил:

– Если скажешь, я притащу пирог с изюмом. Они довольно вкусные.

– Нет. Нет, спасибо. Подумать о еде не могу.

– Тошнит?

– Нет.

– Вообще, если бы ты вернулась туда на работу, мы могли бы ездить на субботний вечер в Сан-Исидро – на танцы или еще куда.

– Раньше ты об этом не подумал, – сказала она.

– А я не думал, что нравлюсь тебе.

В ней появилось лукавство. Это была восхитительная игра.

– А почему ты думаешь, что теперь нравишься? – сказала она.

– Ну, ты теперь другая. Вроде изменилась. Мне нравится твоя прическа.

– А-а, это, – сказала она. – Да там, в закусочной, вроде как незачем прихорашиваться. Кто меня увидит?

– Я, – галантно сказал Прыщ. – Давай назад. Тебя возьмут обратно. Гарантирую.

Она покачала головой.

– Нет, когда я ухожу – я ухожу. Обратно не приползу. А кроме того, пора подумать о будущем. У нас есть планы.

– Какие планы?

Норма заколебалась, стоит ли рассказывать. С одной стороны, можно сглазить – но удержаться она не могла.

– У нас будет квартирка с красным диваном и радио. Будет плита, холодильник, и я буду учиться на сестру. – Ее глаза сияли.

– Кто это «мы»?

– Мы с мисс Камиллой Дубе, вот кто. Когда я стану сестрой, у меня будет на что одеваться, мы будем ходить в театр и, может быть, принимать друзей.

– Ерунда, – сказал он. – Не будет этого.

– Почему ты так говоришь?

– Не будет, и все. Слушай, чего ты не вернешься к Чикоям? Я изучаю радар, а там уйдем вместе и, кто его знает, может, и сойдемся. Ведь девушке – ей же хочется замуж. Я парень молодой. Ну а… это… парню хорошо иметь жену. Это делает его вроде… целеустремленным.

Норма посмотрела ему в глаза серьезным вопросительным взглядом, – не смеется ли он над ней. И была в ее взгляде такая прямота, что Прыщ неверно истолковал его и смущенно отвернулся.

– Понятно, – сказал он с горечью. – По-твоему, нельзя встречаться с парнем, у которого такая штука. Я все делал. Больше сотни истратил на врачей и разную аптечную дрянь. Все без толку. Один врач говорит, они пройдут. Говорит, годика через два исчезнут. Только не знаю, правда ли. Ну и давай, – сказал он со злостью. – Устраивай себе квартирку. Я, может, такие развлечения знаю, какие тебе не снились. Нечего строить из себя. – Голос у него был совершенно подавленный, и он глядел себе на колени.

Норма посмотрела на него с удивлением. Ни в ком, кроме себя, не предполагала она такой жалкой боли. Никто еще не искал у Нормы сочувствия и поддержки. Пузырек тепла наклюнулся у нее внутри – и какая-то благодарность. Она сказала:

– Ты так не думай. Нельзя так думать – если ты девушке не безразличен, она так думать не будет. Врач знал, что говорит. Я знала трех молодых ребят, у них это потом прошло.

Прыщ не поднимал головы. Он все еще был подавлен, но бесенок уже зашевелился. Он чувствовал, что преимущество переходит к нему, и начал им пользоваться – и это было внове для него, это было открытие. Он всегда хвастался перед девушками, петушился, а тут, оказывается, так просто. Хитрый бесенок начал действовать.