Заблудившийся автобус - Страница 50

Он был смущен и от смущения снова начал сердиться. Дважды рассердиться за день – это на него не похоже. Шея у него покраснела от злости. Надо как-то замаскировать. Из уважения к себе надо. Он заговорил решительно:

– Я просто предложил вам место. Не хотите – как хотите. Не понимаю, откуда этот вульгарный тон. В конце концов, есть такое понятие, как воспитанность.

Голос ее стал резким.

– Вот что, дядя, – сказала она, – грубить и я умею. Насчет воспитанности – это уже зря. Я вам растолкую. Вам показалось, что вы меня узнали. Состоите вы в каком-нибудь клубе вроде «Международного Восьмиугольника», или в «Птицах Мира», или «Двух с половиной – трех тысячах»?

– Я в «Восьмиугольнике», – надменно произнес мистер Причард.

– Помните девушку, которая сидела в бокале? Видала я, на что вы, молодцы, похожи. Не знаю, что вам за радость от этого, и не желаю знать. Но знаю, что это некрасиво, дядя. Может, вы и разбираетесь в воспитании. Не знаю. – Голос у нее немного прерывался, и от усталости она была почти в истерике. Она вскочила на ноги. – Пойду-ка я пройдусь, а вы ко мне не приставайте, потому что я вас знаю и знаю вашу жену.

Она быстро ушла. Мистер Причард смотрел ей вслед. Глаза у него были широко раскрыты, а в груди – гнетущая тяжесть, вялый физический ужас. Он смотрел, как движется ее красивое тело, смотрел на ее красивые ноги и мысленно видел ее раздетой – она стояла возле громадного бокала, и вино красными струями стекало по ее животу, бедрам, ягодицам.

Рот у мистера Причарда был разинут, шея – багровая. Он оторвал от нее взгляд и осмотрел свои руки. Он вынул золотую пилку для ногтей и снова засунул в карман. Голова у него закружилась. Он неуверенно встал и двинулся вдоль обрыва к пещере, где лежала миссис Причард.

Когда он вошел, она открыла глаза и улыбнулась. Мистер Причард быстро лег рядом с ней. Он приподнял край ее пальто и залез под него.

– Ты устал, дорогой, – сказала она. – Элиот! Что ты делаешь? Элиот!

– Замолчи, – сказал он. – Слышишь? Замолчи! Ты жена мне или нет? Есть у человека право на жену?

– Элиот, ты с ума сошел! Кто-нибудь… кто-нибудь тебя увидит. – Она панически сопротивлялась. – Я тебя не узнаю, – сказала она. – Элиот, ты рвешь мне платье.

– Я его купил или нет? Мне надоело, что со мной обращаются как с больным котенком.

Бернис тихо плакала от ужаса и отвращения.

Когда он ушел, она продолжала плакать, зарывшись лицом в мех. Постепенно плач прекратился, она села и выглянула наружу. Взгляд ее был свиреп. Она подняло руку и приставила ногти к щеке. Раз она провела ногтями для пробы, а потом закусила губу и рванула по щеке. Она почувствовала, как кровь сочится из царапин. Она опустила руку на пол, измазала ее в грязи и стала втирать грязь в окровавленную щеку. Кровь просачивалась сквозь грязь и текла по шее за ворот блузки.

Милдред вышла с Хуаном из конюшни и сказала:

– Смотрите, дождь перестал. Смотрите, солнце над горой. Будет чудесно.

Хуан улыбнулся.

– А знаете, у меня прекрасное настроение, – сказала она. – Прекрасное настроение.

– Конечно, – сказал Хуан.

– А у вас оно достаточно прекрасное, чтобы подержать мне зеркальце? В сарае ничего не было видно. – Она вынула из сумочки квадратное зеркальце. – Вот. Нет, чуть повыше. – Она быстро расчесала волосы, попудрила щеки и намазала губы. Она придвинулась к самому зеркальцу, потому что видела только вблизи. – Считаете, что для опозоренной девушки я веду себя легкомысленно?

– Обыкновенно себя ведете, – сказал он. – Вы мне нравитесь.

– И только? Не больше?

– Хотите, чтобы я врал?

Она засмеялась.

– Пожалуй, немного да. Нет, не хочу. И вы не возьмете меня в Мексику?

– Нет.

– Значит, это – все? Больше ничего не будет?

– Откуда я знаю? – сказал Хуан.

Она спрятала зеркальце и помаду в сумочку и разровняла помаду – губой о губу.

– Стряхните с меня солому, ладно? – Он стал отряхивать ее пальто ладонью, а она поворачивалась. – А то, – продолжала она, – папа с мамой о таких вещах не знают. Уверена, что и меня зачали непорочно. Мама меня посадила – луковица номер один – до заморозков и присыпала меня землей, песком и навозом. – Голова у нее шла кругом. – В Мексику нельзя. А что мы будем делать?

– Вернемся, вытащим автобус и поедем в Сан-Хуан. – Он пошел к воротам старой фермы.

– Можно взять вас ненадолго за руку?

Он посмотрел на руку с отрезанным пальцем и стал переходить на другую сторону, чтобы дать ей целую.

– Нет, – сказала она, – мне эта нравится. – Она взяла его за руку и погладила пальцем гладкий конец обрубка.

– Не надо, – сказал он. – Это действует мне на нервы.

Она крепко сжала его руку.

– И очки можно не надевать, – сказала она.

Склоны на востоке горели и золотились от заходящего солнца. Хуан и Милдред повернули направо и стали подниматься к автобусу.

– Ответьте мне на один вопрос, в… ну, в уплату за мое распутство?

Хуан засмеялся.

– Какой вопрос?

– Зачем вы сюда пришли? Думали, что я пойду за вами?

– Хотите правду или словами поиграть? – спросил он.

– Вообще мне и то и другое нравится. Впрочем нет… пожалуй, сперва правду.

– Я сбежал, – сказал Хуан. – Хотел удрать в Мексику и скрыться, а пассажиров бросить на произвол судьбы.

– Да? А почему вы сбежали?

– Не знаю, – сказал он. – Не заладилось. Дева Гвадалупская меня подвела. Я думал, что надул ее. Она не любит надувательства. Подрезала этому делу крылышки.

– Вы сами в это не верите, – с чувством сказала она. – Я тоже не верю. А настоящая причина?

– Чего?

– Почему вы пришли на старую ферму?

Хуан продолжал шагать и вдруг расплылся в улыбке; шрам на губе сделал улыбку кривоватой. Он посмотрел на Милдред, и взгляд его черных глаз был теплым.

– Я зашел сюда, потому что надеялся, что вы пойдете погулять, а тогда, я подумал, можно будет… вдруг удастся вас залучить.

Она продела руку ему под локоть и сильно прижалась щекой к его рукаву.

Ван Брант лежал вытянувшись на заднем сиденье автобуса. Глаза у него были закрыты, но он не спал. Голова его лежала на правой руке, и от тяжести правая рука затекла.

Когда Камилла вышла с мистером Причардом из автобуса, Прыщ и Норма замолчали.

Ван Брант прислушивался к тому, как растекается по жилам старость. Он почти ощущал шорох крови в своих бумажных артериях и слышал, как бьется сердце со скрипучим присвистом. Правая рука потихоньку немела, но его беспокоила левая рука. В левой руке у него осталось мало чувствительности. Кожа была невосприимчива, словно превратилась в толстую резину. Когда он был один, он тер и массировал руку, чтобы восстановить кровообращение, и, догадываясь, что с ней на самом деле, не хотел признаваться в этом даже самому себе.

Несколько месяцев назад он потерял сознание – всего на секунду, и врач, измерив ему давление, сказал, что главное – не волноваться, и все будет в порядке. А две недели назад произошло другое. Была электрическая вспышка в голове и в глазах, секундное ощущение как бы ослепительного бело-голубого света, и теперь он совсем не мог читать. Не из-за зрения. Видел он вполне хорошо, но слова на страницах плыли и набегали друг на друга, извиваясь, как змеи, и он не мог разобрать, что они говорят.

Он очень хорошо понимал, что перенес два легких удара, но скрывал это от жены, а она скрывала от него, и врач скрывал от них обоих. И он ждал, ждал еще одного, того, который взорвется в мозгу, скрючит тело и если не убьет его, то сделает бесчувственным предметом. В ожидании этого он злился, злился на всех. Животная ненависть ко всем окружающим подкатывала к горлу.

Он перепробовал всевозможные очки. Пробовал читать газеты с лупой, потому что сам, половиной сознания, пытался скрыть от себя свою беду. Злоба теперь вспыхивала и прорывалась у него совершенно неожиданно, но самым ужасным для него было то, что иногда он непроизвольно начинал плакать и не мог остановиться. Недавно он проснулся утром с мыслью: «Почему я должен ждать этого?»