За веру, царя и социалистическое отечество - Страница 8
– Сам сделал, – сдержанно похвалился всадник. – Хотя по чужеземному образцу. У нас такого рога и такого дерева не сыскать. Со ста шагов кольчугу пробивает.
Обоз между тем стронулся. Телеги скрипели, грозя вот-вот развалиться, а костлявые одры напрягали все свои скотские силы. Груз, похоже, был тяжелехонький. Соль или железо. А прежде в этих краях иного товара, кроме меда, мехов и невольников, не имелось.
Еще через пару верст стали различимы петушиные крики и собачий лай. Утренний ветерок принес запах свежеиспеченного хлеба. Конь, почуяв близкое жилье, побежал быстрее, и по прошествии некоторого времени впереди открылся бревенчатый тын, за которым виднелись тесовые крыши теремов.
Затем дорога плавно спустилась в широкий ров, где без всякого присмотра паслись коровы и гуси.
Мельком приметив, что тын воздвигнут кое-как, в расчете на смирных соседей, а городские ворота давным-давно не запирались, всадник подъехал к еле тлеющему костру, вокруг которого, завернувшись в епанчи, спали стражники.
Не сходя с коня, он тронул одного из них тупым концом копья. Тот долго ворочался, мычал и протирал глаза, а потом недовольно спросил:
– Кто таков будешь? Что надо?
– Я Добрыня, – ответил всадник. – Княжий вирник. Отведи меня к посаднику.
– Так он спит еще. – Стражник продолжал себе лежать на боку, оскорбляя боярское достоинство гостя. – Раньше полудня не проснется.
Пришлось Добрыне наклониться с седла и приподнять наглеца за шкирку. Тот вел себя кротко, не бранился и не молил о пощаде – ворот, туго захлестнувшийся на горле, не позволял.
Немного подержав быстро синеющего стражника на весу, Добрыня уронил его в кострище. Это заставило проснуться и остальных.
– Чей обоз недавно из города вышел? – осведомился приезжий.
– Кони незнамо чьи, а людишки при них – из дворни посадника.
– Кто над вами стоит?
– Нездила, сотский, – хором ответили стражники. – По-нынешнему Ульф.
– Скажите ему, что княжий вирник Добрыня велел каждому из вас всыпать по десять плетей. Да не забудьте, я проверю. А ты, холоп, – он вновь ткнул копьем измаравшегося в золе стражника, – веди меня в посадские хоромы.
Городок, поставленный совсем недавно, при князе Святославе Игоревиче, был невелик и даже слободами обрасти не успел. Улочек было всего ничего, а приличных строений и того меньше. Краше и богаче всех других, само собой, смотрелись хоромы посадника, к которым примыкал просторный двор, где он принимал дань от тяглового люда и раз в седмицу творил суд.
Дворовые оказались порасторопней городской стражи и сразу приметили важного гостя.
– Что батюшке угодно? – Какой-то малый жуликоватого вида ухватился за конский повод. – Я здешний приказчик, Страшко Ятвяг.
– Жито есть? – Добрыня спешился.
– Как не быть! Полное гумно.
– Расседлай коня. Напои и накорми житом вволю. Да только не запали. Шкуры лишишься.
– Как можно! Я в Киеве родился и у боярина Засеки одно время в стременных состоял. Тебя, батюшка, хорошо помню… Ты пока в горницу пожалуй, кваску холодного испей. Или велишь фряжского вина подать?
– После… Хозяин где?
– Почивать изволит. – Приказчик кланялся за каждым словом, словно клюющий зерно кочет.
– Так ведь солнце давно встало. Неужто посадникова служба так маятна?
– Прихворнул маленько с вечера. Видно, киселем обкушался… – Приказчик лукаво ухмыльнулся. – Тебе, батюшка, дорогу в покои показать?
– Сам найду… Про то, что в вашем городишке один именитый муж жизни лишился, ты знаешь?
– Много знать мне по холопскому состоянию не положено. А много болтать – и подавно.
– Ступай… С коня моего глаз не своди. Один его хвост дороже всего вашего городишки стоит.
Хоромы были срублены из красной сосны первого разбора от силы пару лет тому назад, однако внутри успели зарасти паутиной и пропахли кухонным чадом. Одно из двух: или посадник был никудышным хозяином, или не ощущал себя здесь постоянным жильцом.
Его самого Добрыня отыскал не сразу – одних горниц и светелок в хоромах было с дюжину, а клетей и того больше.
Посадник спал на медвежьих шкурах, брошенных прямо на пол, а в головах у него стоял запеленутый в бересту горшок с квасом.
Отпив из горшка пару глотков, Добрыня вылил остальное на голову хозяина.
– Кто посмел? – не разлепляя глаз, пробормотал тот. – Запорю…
– Вставай. Супостаты под стенами, а ты почиваешь. Какой ты после этого посадник? Ты лежака.
– Так это ты, Добрынюшка, – голос у посадника был слабый, как перед кончиной. – Вот уж кого не ждал… Хоть бы предупредил нас. Мы бы тебя на меже хлебом-солью встретили.
– Уж не взыщи с меня, непутевого, предупредить не смог… Мобильник за долги отключили, – буркнул Добрыня куда-то в сторону.
– Ты это об чем? Никак заговариваешься? – Посадник сел и сразу застонал, словно его с креста сняли. – В дороге притомился или в опохмелке нуждаешься?
– Ты каждое мое слово во внимание не бери. Шутейные они.
– Вестимо, ты шутник известный. – После нескольких не совсем удачных попыток посадник встал, наконец, на ноги. – Да только шутки твои, случается, добрым людям боком вылазят.
– Боком им вылазят не мои шутки, а собственное воровство и беззаконие… Ты хоть сам как поживаешь?
– Славно живу, не жалуюсь. Княжескую пользу блюду. Дани собираю. Рубежи стерегу… А ты сюда, Добрынюшка, никак по делу послан?
– По делу. Правду буду править, а потом и суд. И для тебя я нынче не Добрынюшка, а боярин Добрыня Златой Пояс, княжий вирник.
– Не обижайся, боярин. – Посадник подтянул повыше порты. – Одичал в этой глухомани. Ты лучше скажи, какая такая напасть в моей земле приключилась, если сюда столь славного мужа прислали.
– Будто бы ты сам не знаешь. В твоей земле с месяц назад княжеский служка Власт Долгий пропал. Слух есть, что погубили его здесь со злым умыслом.
– Вот ты про что, боярин… – Похоже, у посадника отлегло от сердца. – Было такое несчастье. Только без всякого умысла. Упился твой Власт хмельным медом, подрался, вот его, болезного, и пришибли.
– Кто пришиб?
– Кабы я знал, так этот лиходей давно бы на суку висел… Мимо нас разный народец шляется. И весь, и меря, и чудь заволочская. Варяги захаживают. Случается, что и печенеги у рубежей трутся.
Посадник хотел сказать еще что-то, но Добрыня нетерпеливо прервал его:
– Покойник где?
– Сожгли по обычаю, а горшок с прахом при дороге выставили. Волхв варяжский при том присутствовал. Хочешь – у него спроси.
– Почему сожгли, разбирательства не дождавшись? Он ведь не смерд какой-нибудь, а княжий служка. Из знатного рода. Вашим лапотникам не чета.
– Опасались, как бы он не протух. Вишь какая жара стоит.
– Квас твой не протух. – Добрыня поддел ногой пустой горшок. – Небось в леднике его держишь. Мог бы и покойника туда до времени определить.
– Не взыщи, боярин. Не сообразил я…
– А почему после смертоубийства гонца в стольный град не отрядил?
– Засуха проклятая реку выпила. Плыть нельзя. А конный до вас не скоро доскачет.
– Я вот доскакал. – Добрыня, звеня тяжелыми бронями, грозно надвинулся на посадника.
– Так это ты! – Посадник, придерживая порты, отступил в угол. – Другого такого скакателя и у степняков не сыщешь. Да и аргамака своего с нашими клячами не равняй.
– Увертлив ты, как ужака… А где барахлишко Власта? Конь? Грамоты?
– Барахлишко вместе с ним спалили. Конь на моей конюшне стоит. А вот грамот при покойнике не имелось, это я тебе, как отцу родному, глаголю.
– Все проверим. Потому я сюда и приехал.
– Если злодея найдешь, как с ним полагаешь поступить? – спросил посадник.
– Как издревле повелось. Выдам его родне убитого на расправу. А коль мстителя не найдется, виру потребую.
– Велика вира?
– Восемьдесят гривен.
– Тебе из них сколько причитается?
– Десятина.
– Я сто гривен дам, только оставь нас, боярин, в покое. Самая страда. Хлеб пора убирать, в гумна возить, молотить. Нынче каждый человек на счету. Даже малые дети к делу приставлены… Твой розыск нам дороже вражьего набега обойдется.