За сумеречным порогом - Страница 1

Первый знак был подан меньше чем через час после того, как похоронный кортеж покинул маленькое кладбище за церковью. Три глухих удара из наспех засыпанной могилы. Их услышал церковный служитель, хотя позднее один из служек, несших покров, признался: ему показалось, будто в гробу что-то шевельнулось, но он побоялся поставить себя в глупое положение и ничего не сказал.

Церковный служитель был шестидесятисемилетним вдовцом, старательным и не слишком впечатлительным человеком. Горе оставило на его лице неизгладимый след; временами он завидовал мертвецам в их могилах. В тот самый полдень он, как всегда, вошел через заднюю калитку и поспешно зашагал по мощеной дорожке через кладбище – хотел подготовить церковь к обряду причастия на следующее утро и вернуться домой до того, как начнется дождь.

Проходя мимо свежей могилы – вокруг нее лежали венки и цветы, – он потупил взор и почувствовал стеснение в груди, которое всегда появлялось у него в подобные моменты, болезненно напоминавшие о похоронах жены, которая умерла семь лет назад. Со времени ее смерти несчастья других редко трогали его. Но эту смерть он принял близко к сердцу, возможно, потому, что знал покойную всю ее жизнь, а может быть, из-за ее возраста, а может, просто из-за того, что трудно было поверить: такая хорошенькая и жизнерадостная женщина – и вдруг мертва.

Он резко остановился, вздрогнув от звука, который, как ему показалось, исходил из-под земли, и прислушался, оглядываясь вокруг, в сомнении, уж не почудилось ли ему это.

Ветки тисового дерева громко стучали по стене церкви. Звездное небо, похожее на мрамор, но несколько темнее того, что был на могильных плитах, становилось все мрачнее.

«Ветер, – подумал служитель, – просто порыв ветра». И, понурив голову, снова заторопился. Подойдя к порталу церкви, он опять услышал этот звук.

Упали первые капли дождя, но он не обратил на них внимания, продолжая настороженно прислушиваться, стараясь расслышать что-нибудь сквозь свое хриплое от одышки дыхание. Он медленно пошел назад мимо ровных рядов надгробных камней крошечного кладбища, осторожно приближаясь к свежей могиле, будто подходил к краю обрыва, и остановился на безопасном расстоянии, вглядываясь в темный прямоугольник и аккуратный холмик сырой земли, смешанной с известняком, рядом с ним, который завтра утром разровняет могильщик.

Салли Макензи. Впоследствии миссис Салли Дональдсон. Двадцати трех лет. Жизнь в ней била ключом, но у нее всегда находилось время для других. Крестилась тут, была в отряде девочек-скаутов проводником, потом добилась места в университете, где и встретилась со своим мужем Кевином, неглупым, уверенным в себе молодым человеком, который, как кто-то сказал, работал в страховой компании. Их обвенчали едва ли год назад, и он помнил, как в день свадьбы молодой супруг сиял от гордости, словно выиграл самый большой приз в мире.

Вчера же лицо молодого человека окаменело от горя, словно он никогда не знал счастья и радости.

Поговаривали, это из-за того, как все произошло. Внезапно, слишком внезапно. И потому перенести это было еще тяжелее, если можно вообще перенести такое, шептались люди. Церковный служитель не был уверен, что неожиданная смерть хуже, чем продолжительный процесс умирания. Когда умерла его жена, говорили, что это было милосердным избавлением. Для нее, но не для него.

Впереди по дорожке ветер гнал красную конфетную обертку. Служитель прислушался, замерев, не обращая внимания на дождь. Снова подул ветер, зашуршал целлофан, в который были завернуты цветы, и он ясно представил их яркие, сочные тона – белые, красные, розовые. Они казались такими живыми на фоне сырой земли, сухой травы и осенних буков, росших вдоль кладбищенской ограды. На ветру забилась траурная лента, и он наклонился, чтобы прочитать надпись на ней: «Сал, со всей нашей любовью». Другая лента, на огромном букете малиновых роз, перевернулась, капризно извиваясь вокруг зеленой ленточки, которой она была привязана к букету: «Сал, прощай навек. Кевин».

Одинокий голубь быстро пролетел у него над головой, ветка тиса снова застучала по стене церкви. Дождь усилился. Завтра служитель соберет цветы, согласно желанию вдовца, и отнесет их в хоспис в Брайтоне. Он внимательно посмотрел на темный четырехугольник: пока только тонкий слой почвы покрывал гроб. Земля после долгого засушливого лета все еще была твердой и комковатой, и несколько комков скатились с могилы.

Кусочки известняка падают на крышку гроба – только и всего.

Церковный служитель повернулся и поспешил под крышу портала мимо доски с указующими перстами: «ДЕШЕВАЯ РАСПРОДАЖА, УТРЕННИЙ КОФЕ, ПОЖЕРТВОВАНИЯ НА РЕМОНТ ЦЕРКОВНОЙ КРЫШИ», повернул кольцо дубовой двери, закрывшейся за ним со стуком, который повторило эхо, и вошел в маленькую церквушку. Внутри было тихо и спокойно. Его взгляд привычно скользнул по каменной купели и аккуратным стопкам книжек с гимнами, по выцветшим фрескам на стенах. Христос скорбно смотрел вниз с витража над алтарем. На стене у двери висели таблички с именами местных жителей, погибших на войне. На деревянном стеллаже под ними – стопка плохо напечатанных брошюр с историей церкви и церковного прихода – тридцать пенсов за штуку. Там же стояла коробка для денег.

Он прошел вниз по боковому проходу между скамьями к кафедре и принялся снимать с указателя на стене пожелтевшие бакелитовые номера, указывавшие гимны, которые поют на похоронах: «Расставайся со мной без печали» и «Иерусалим». Он убирал подушечки для коленопреклонения, молитвенники и листки со списком служб, оставленные скорбящими, равнодушно бормоча: «И те ушли в древние времена…» – и не слышал отчаянных глухих ударов, исходивших из могилы молодой женщины, которую похоронили в полдень.

Харви Суайр, восемнадцатилетний коротышка с пухлыми щеками, прямыми каштановыми волосами и глубоко посаженными серыми глазками, сидел, задумавшись, в раздевалке, где пахло застоявшимся потом, туалетом и гуталином. Он страдал от избыточного веса, был неуклюж, и спорт не доставлял ему особого удовольствия. У него был тонкий, довольно высокий голос, из-за чего он получил кличку Свин, от которой ему удалось избавиться только в последние годы.

Погруженный в свои мысли, в собственный внутренний мир, он всегда держался несколько отчужденно. Единственным его близким другом была мать. Она выхаживала его, когда он болел в детстве, защищала от насмешек отца, верила в него, любила и понимала его. Она умерла пять месяцев назад, в возрасте тридцати восьми лет, от сердечного приступа.

Мама была красавицей, и Харви гордился ею: когда она заезжала за ним в школу, он видел, как другие мальчишки и их родители провожали ее взглядами, и ему это нравилось. Когда же за ним заезжал отец, все было по-другому. Они никогда не ладили друг с другом, а с тех пор, как умерла мать, их отношения стали еще хуже.

Когда-нибудь он поймет: его отца возмущало то, что Харви, хотя и не унаследовал красоту матери, внешне был сильно на нее похож. И еще то, что она умерла, а он – жив. Многое поймет Харви Суайр в один прекрасный день.

Он начал завязывать шнурки своих крикетных бутс, не обращая внимания на разговоры и клацанье каблуков по каменному полу, размышляя о письме, которое пришло утром и лежало в пиджаке, висящем на крючке над его головой. Энджи. Харви не ожидал получить от нее весточку после того, что произошло. Однако частичка его «я» чувствовала смущение и отвращение к тому, что он сделал. Он ясно представлял себе выражение ее лица, снова ощутил, как она отпрянула, и, покраснев, уставился в пол, на свои бутсы. Другая частичка его «я» говорила: «Ты заслужила это, сучка!»