За столбами Мелькарта - Страница 12

— Тунцы, тунцы! — закричал вдруг кормчий.

Все на палубе ринулись к борту, чтобы рассмотреть уди вительных рыб. Тунцы шли, как воины, по четыре в ряд, строго держа равнение. Воистину это было прекрасное зрелище!

Рыбы уже исчезли из виду, а Малх, окружённый колонистами, рассказывал, возбуждённо размахивая руками, о ловле тунцов:

— Рыбаки всегда по двое выходят в море. Один гребёт, а другой держит трезубец. К нему привязана верёвка. Всадив трезубец в спину тунца, рыбаки преследуют его, пока рыба не утомится.

— Вот как просто! — удивляется один из колонистов.

— На словах всё просто, укачай тебя волны. Попробуй попади в плывущую рыбину трезубцем — лодку перевернёшь.

К колонистам подходит Мидаклит:

— У берегов Эллады тунцов ловят в тенета.

— Вот куда они заходят!

— Они заплывают ещё дальше, — поясняет эллин, — в холодные волны Понта Эвксинского.[36] Мне рассказывал один моряк, что ему приходилось видеть тунцов в устье Борисфена.[37]

Крик на корме прервал этот интересный разговор. Оказалось, что один из землепашцев прыгнул в большой медный бак с морской водой, чтобы освежиться, а наткнулся там на что-то белое, скользкое и бесформенное. Под хохот матросов голый землепашец выпрыгнул на палубу. Вот тогда Гискон узнал, что скользкое морское животное называется медузой, что оно не может причинить человеку вреда.

У берегов Ливии корабли бросили якоря. Пока набирали воду, колонисты сошли на берег. Бородатые мужчины радовались камешкам, похожим на те, какими усеяно взморье близ Карфагена. Дети взапуски бегали по травянистому лугу. Как не радоваться тому, что под ногами земля, а не это зыбкое море! Мидаклит и Гискон присели на большой белый камень, омытый волнами. Положив руку на плечо мальчика, Мидаклит продолжал свой рассказ об отважном Одиссее. Ведь Одиссей побывал где-то здесь со своими спутниками.

Пока эллин читал Гискону звучные строки Гомера, Ганнон шагал узкой тропинкой к видневшейся вдали роще. Там его ждёт Синта. Гискон уже успел предупредить её.

На небе ни облачка. Дует лёгкий ветерок. Шелестят высокие травы. В кустах щебечут, словно задыхаясь от какой-то тревоги, невидимые глазу птицы. Тропинка изгибами спускается к озеру. Его низкие берега заросли лотосом. Цветы испускают сладостный, пряный запах. Над водой носятся голубоватые мошки. Из-под ног с треском вылетают кузнечики. Ганнон наклонился и сорвал розоватый цветок. На тонком прозрачном стебле выступили две крупные капли. Не так ли сочилось кровью его сердце, когда от него оторвали цветок его любви — Синту? Но чьи это лёгкие шаги? Синта! Голос её — как журчание воды для путника в пустыне.

— Я — как птица, вырвавшаяся на волю! Я могу захлебнуться радостью. Я могу парить над морем, по которому плывёшь ты, и приникать к травам, которых касался ты! Мне понятны все голоса, все звуки, все мысли и все чувства, какие есть на земле!

— О Синта! — шепчет Ганнон, гладя её руку с тонкими пальцами. — Ты любовь, дарующая забвение! Где ты, там моя родина.

Наступил вечер. Полная луна медленно выплывала из-за холмов. Казалось, лицо Владычицы Тиннит расплылось в улыбке. Нет, она не гневается на них, презревших законы жрецов. Ласково смотрит Тиннит на две фигуры, слившиеся в поцелуе.

— Пора возвращаться, — говорит Ганнон. — Пока мы ещё не можем быть вместе.

Синта кивает головой. Да, она понимает. На корабле жрец Стратон — он не должен знать, что она здесь, иначе проклятье Магарбала настигнет их даже за Столбами Мелькарта.

На палубе «Сына бури» Ганнон увидел Мидаклита. Эллин сидел на смотанных в круг канатах и усердно растирал что-то в ладонях.

— Толчёный лотос, — пояснил Мидаклит.

Ганнон взял щепотку лотоса с его ладони:

— Напоминает по вкусу финики.

— А какой запах! — восторгается эллин. — Но это ещё не всё. Я раздобыл амфору вина из лотоса. Отведав его, я понял, почему, выпив сок лотоса, спутники Одиссея забыли свою родину. Они были просто пьяны!

Взяв под руку Мидаклита, опьянённого то ли лотосовым вином, то ли новизной всего увиденного, Ганнон направился к корме. Там собралось человек двадцать колонистов. Они обступили Малха. Кормчий любил рассказывать всяческие небылицы. Ганнон прислушался к ровному, слегка глуховатому голосу старого моряка.

— На берегу нас окружили люди с языками до земли. Они пили воду из ручья, не нагибаясь. Когда им было холодно, они обматывали шею языками.

Колонисты подались вперёд. Кто-то воскликнул:

— О боги!

В это мгновение Малх заметил приближающегося суффета и умолк. Ганнон воспользовался этой паузой.

— В той же стране, — начал Ганнон, стараясь подражать тону Малха, — жили люди с ушами большими и хрупкими, как капустные листья.

Колонисты насторожились.

— Такие уши у них выросли потому, — продолжал Ганнон, — что они верили басням наподобие той, которую только что рассказал вам Малх.

Колонисты дружно расхохотались. Малх смущённо потирал затылок.

— Ты не обижайся, Малх, — обратился Ганнон к старому моряку, когда они остались одни. — Землепашцы и так легковерны, а тут ещё ты со своими баснями. Прибереги их для другого случая.

— Я понял тебя, — отозвался старый моряк. — Я буду лучше рассказывать их чужеземным купцам. Пусть они, укачай их волны, боятся даже близко подойти к Столбам Мелькарта.

Палуба опустела. Ганнон прислонился к перилам, прислушиваясь к плеску волн, скрипу мачт и балок. Корабль выходил в открытое море.

Три дня и две ночи флотилия плыла на закат. Берег изредка оживлялся хижинами, сбившимися к воде подобно стаду овец. То и дело попадались рыбачьи лодки, тянувшие за собой паутину сетей. На лодках были прямые паруса, напоминающие большие циновки. Даже Малх и тот был удивлён.

— Каких только я не видел парусов, — бормотал моряк, — из льна, из кожи, а вот таких ещё не встречал.

Приложив ладони к губам, рыбаки что-то кричали карфагенянам:

— Хорошего улова, камышовые паруса! — отвечали им дружно карфагеняне.

Море было синее и спокойное. Казалось, оно хотело обнять и приласкать на прощание своих сыновей, выходивших в океан.

К вечеру с правого борта показалась жёлтая скала с раздвоенной, как змеиный язык, вершиной. За ней встали, словно тени, лиловые вершины далёких гор. Слева выплыл берег, покрытый лесом.

— Вот они, Столбы Мелькарта! — торжественно произнёс Мидаклит.

— Где же они? Я не вижу никаких Столбов! — волновал ся Гискон.

Эллин расправил бороду. Ему доставляло удовольствие отвечать на вопросы мальчика.

— Лежащая под небесным сводом земля, — начал он, — делится на три части.[38] Одна из них называется Азией, другая — Ливией, а третья — Европой. Европа отделяется от Ливии Внутренним морем. Оно так широко, что его не пересечёшь за три дня и три ночи. И только здесь, — эллин протянул вперёд свою ладонь, — можно увидеть одновременно Европу и Ливию. Только здесь! Вот он, узкий пролив, разделяющий два материка, вот они, ворота, соединяющие Внутреннее море с океаном. Давным-давно, когда твои предки финикияне ещё не отваживались выйти в океан, они верили, что сразу за этими как бы встающими из волн скалами начинается царство смерти и мрака. И до сих пор эта земля, — Мидаклит указал вправо, — называется Запаном, страной мрака.[39] Твои предки думали, что сюда, завершая свой дневной путь, спускается бог лучезарного солнца Мелькарт, чтобы утром выйти из других ворот, находящихся где-то на востоке, за Индией. Поэтому и теперь зовут эти скалы Столбами Мелькарта. Потом, когда страсть к наживе повела финикиян в океан и на его берегах были основаны первые колонии, моряки отодвинули Столбы дальше на закат. Столбами стал называться пролив, отделяющий остров, где теперь находится город Гадес, от страны Запан.