За решеткой (ЛП) - Страница 15

Когда в тот день полиция прибыла на место, Бишопа нашли сидящим посреди разрушенной гостиной, а его жертвы лежали в луже крови на полу. Бишоп также был весь в их крови и держал нож, взятый из подставки для ножей на кухне. Женщина, 21-летняя Аянна Уильямс и ее сын, пятилетний Кеон Уильямс, были уже мертвы, когда полиция и скорая прибыли на место. Обоим были нанесены множественные ножевые ранения.

Статья утверждала, что Бишоп не сопротивлялся аресту и не разговаривал с властями о случившемся. Соседи утверждали, что когда его уводили с места преступления, он как будто пребывал в ступоре.

Еще несколько абзацев было посвящено интервью с соседкой сверху, которая объяснила, что полиция не раз приезжала в квартиру Аянны по жалобам на домашнее насилие, и что Бишоп регулярно наведывался к ней, словно не в силах отпустить их провалившиеся отношения.

Я закрыл эту статью, затем открыл следующую, и еще одну. Все рассказывали разные вариации одной и той же истории. Более поздние статьи описывали суд над Бишопом и то, что он отказался признавать вину. Судя по тому, что я прочитал, Бишопу нечем было подкрепить свои заявления. Улики говорили сами за себя. Он сжимал в руке орудие убийства, а соседка дала показания о продолжительном насилии и угрозах в адрес Аянны. Она утверждала, что много раз видел, как Бишоп срывался на нее и угрожал, что что-то сделает, если она не станет его слушаться. Соответчика Исайю нигде не упоминали, так что я не знал, кто он и как он вписывался в историю.

Через три часа изучения материалов я захлопнул ноутбук и плюхнулся на диван. Мои глаза щипало, голова раскалывалась. Я уставился в потолок и переваривал прочитанное. В моей голове мелькали образы крови и насилия, маленького мальчика и молодой женщины, чьи жизни оборвались слишком рано. Затем я увидел Бишопа, слезинку, скатывающуюся по его щеке, и ладонь, тщетно пытающуюся сжать руку хрупкой старушки через семь сантиметров плексигласа. Слова благодарности, произнесенные таким нежным и благодарным тоном, что я не мог представить, как он может повысить голос от злости. И всего лишь из-за того, что я подкачал воздух в баскетбольный мячик.

Я был дураком.

Судя по всем прочтенным мной статьям, дело было простым и понятным. Не было оснований полагать, что в убийствах виновен кто-то другой. Бишоп и Аянна встречались. Потом их отношения закончились. Он, похоже, не отпустил ее и продолжал преследовать каждый день. Прозвучали угрозы, и в итоге его терпение лопнуло. Два человека погибли.

Бишоп заколол их обоих ножом. Насмерть.

Я стиснул переносицу и зажмурился. Как бы там ни было, все это не укладывалось в моей голове. Сомнения оставались там, где их быть не должно. Ни одна статья не рассказывала историю с точки зрения Бишопа. Он не признал вину. Где же его изложение случившегося? Кто такой этот Исайя? Почему все это отсутствовало? Они так быстро осудили его, что это не попало в газеты? Идея о том, что убийцей мог быть кто-то другой, была настолько неправдоподобной, что они подняли это на смех в суде? Какова история Бишопа, и почему ее нигде не изложили?

Зарычав, я вскочил с дивана и схватил пустые пивные банки с журнального столика, которых там накопилось уже прилично.

— Какого хера с тобой не так? Это неважно.

Я стремительно влетел на кухню и принялся хлопать дверцами в поисках еды, потому что давно пропустил ужин. Мне не нравилось то, как Бишоп пробрался ко мне под кожу. Мне не стоило узнавать подробности его историю. Вместо отвращения и праведной ярости из-за его преступлений я чувствовал ярость. И ярость не из-за того, что он предположительно совершил.

— Не предположительно, — заорал я на самого себя. — Он убил двух человек. Двух. Бл*дских. Человек, — я ударял ладонью по столу, подчеркивая каждое слово. — Заколол их ножом насмерть. Иисусе, ты только послушай самого себя.

Вот только чтение статей не заставило мое сердце окаменеть в отношении Бишопа; это произвело противоположный эффект. Это пробудило сомнение. Сомнение, которому я отказывался уделять внимание или время. День, когда я усомнюсь в нашей системе правосудия, станет днем, когда мне придет пора уволиться со своей работы. Забыть, с какими людьми я имею дело каждый день — это немыслимо опасно. Все это должно немедленно прекратиться. Я три часа убеждал себя, будто Бишопа несправедливо осудили, потому что его преступления не вязались с личностью мужчины, которого я всего несколько раз видел за решеткой.

— Довольно. Он такой же монстр, как и остальные. Зарезал женщину и ребенка. Он не нежен и не добр, он опасен.

После такой вдохновляющей речи я сосредоточил все свое внимание на поисках ужина. Переезд на другой конец страны и новая работа сказывались на моем разуме и теле. Это самое простое объяснение. Как только я устроюсь на новом месте, это сострадательное помешательство уйдет.

Я открывал и закрывал шкафчики, посмотрел в холодильник, проверил кладовку. Ничто не казалось привлекательным. Живот скрутило узлами, аппетит, с которым я приехал домой, давно пропал. Я подумывал заняться покраской или разбором вещей, чтобы выпустить пар, но не мог сосредоточиться на этих задачах.

Вместо этого я надел одежду для бега и вышел на улицы. Час топота по тротуару лучше всего приводил мысли в порядок. Было жарко, но мне плевать. Я нагружал себя все сильнее, бежал быстро, изо всех сил, узнавая улицы моего нового городка.

К моменту возвращения домой я весь вспотел, моя грудь горела от утомления. Я снова принял душ и решил, что на сегодня хватит. Я забрался в постель с новой книгой, надеясь, что это отвлечение прогонит остаточные образы убийства и места преступления, созданные моим разумом. Мое тело устало, но мозг работал как всегда активно, и я боялся, что ночь будет непростой.

***

После ночи беспокойного сна я проснулся и решил немного заняться покраской гостиной до послеобеденного визита Хавьера. Если за выходные успею оклеить скотчем края, прокрасить кромки и нанести первый слой краски, то буду считать это успехом. Но сначала я хотел позаботиться о приготовлении пищи на вечер.

Первые два часа утра я посвятил поездке в продуктовый магазин, приготовлению салата и домашних котлет, чтобы пожарить их на гриле вечером. Как только все было готово, я переоделся в старую одежду, чтобы приступить к покраске гостиной.

Включив напольные вентиляторы на максимум и распахнув все окна на первом этаже, чтобы выпустить пары краски, я принялся оклеивать скотчем, а затем прокрашивать кромки вокруг окон и дверей краской пепельно-серого цвета, которую выбрал ранее.

Жара была удушающей, и к полудню я сбросил футболку. Каждый раз, когда я сходил со стремянки, чтобы передвинуться, покрывавший полы полиэтилен шуршал под ногами. Это был методичный процесс, требовавший немало сосредоточенности, и это позволяло моему разуму не возвращаться к исследованию, которое я затеял накануне. Мне меньше всего хотелось думать о Бишопе и его преступления.

Классический рок ревел из маленьких колонок моей стереосистемы, и я немного подпевал AC/DC за работой, не парясь из-за того, что не попадаю в ноты и путаю слова.

Я работал все утро и день, изредка останавливаясь, чтобы попить воды и затолкать в себя бутерброд с арахисовой пастой и бананом. Я давно потерял счет времени, так что когда я добавлял последние штрихи к первому слою краски на стене, и Хавьер крикнул в дом, я опешил от того, как поздно уже было.

— Эй? Тук-тук?

— Я здесь, — я провел испачканной в краске рукой по лбу и спрыгнул со стремянки, когда Хавьер вошел в комнату.

Он был одет в шорты карго и футболку, на голове виднелись солнцезащитные очки, и он нес упаковку пива. Я впервые видел его в такой повседневной одежде. Он присвистнул, оглядываясь по сторонам и любуясь новой краской.

— Неплохо. Ты знатно потрудился.

Я бросил валик в кювету и вытер руки о футболку, которую снял ранее, затем проверил время на телефоне.