За опасной чертой - Страница 8

И еще десятки «что» и «как».

А ведь это, так сказать, еще только предварительный опрос. Разве может летчик все запомнить? Оказывается, может. Вернее, должен. Должен потому, что это необходимо для общего дела. Да и от инженеров общими фразами не отделаешься. Конечно, на борт самолета перед испытательным полетом устанавливаются самопишущие приборы. Они должны все зафиксировать. Но и летчикам испытателям приходится специально тренировать наблюдательность, память, вырабатывать особенно обостренное внимание к самым незначительным явлениям в полете, чтобы обстоятельно ответить на все вопросы.

Георгий испытывал уже седьмую машину. Летал много, увлеченно, не зная усталости. Теперь, когда за плечами был основательный опыт, работать стало намного легче. В воздухе он уверенно выжимал из самолета все, на что только тот был способен, чтобы потом, выдержав суровое испытание, машина, повторенная во множестве серийных экземпляров, никогда, ни при каких обстоятельствах не подводила летчиков.

А в ходе испытаний случалось всякое.

…В одно раннее утро той самой осени Георгий спешил к самолету. Забежав в диспетчерскую, получил задание на полет, прихватил шлемофон и зашагал на стоянку. Торопливо. Как всегда.

— Жора, что сегодня? — спрашивали у него товарищи с соседней стоянки. — Опять будешь кататься по аэродрому или попробуешь махнуть к старику Зевсу?

— Попробую махнуть, — в тон отвечал Георгий на ходу. — Давно собирался, да все занят был… Как там погодка?

В тот день погода отошла от осеннего стандарта. Можно лететь, «гонять площадки» — иначе говоря, водить самолет на максимальной скорости на разных высотах, чтобы выяснить, как он себя при этом будет вести.

Георгий поднялся по стремянке в кабину самолета, несколько секунд помедлил, любуясь тем, как огромный оранжевый блин солнца медленно отрывался от горизонта. Прозрачные перистые облака отливали перламутром таких нежных тонов, что перенеси эти краски на холст — и сам не поверишь в правдивость картины.

«Жаль, я не художник! — подумал Георгий. — Володя Ильюшин — тот, наверное, не удержался бы, написал какой-нибудь „Рассвет над аэродромом“ или „Когда цветут облака“. У него, конечно, талант живописца. Недавно он показывал друзьям свою последнюю работу маслом — „Земля с высоты тридцати километров“. Название не ахти какое, но картина всем понравилась: черное, как вороново крыло, небо, а в нижнем углу наша Земля, опоясанная радужным ореолом. Очень красиво и волнующе…»

Однако пора! Георгий решительно опустился в кресло, поставил ноги на педали, внимательно осмотрел кабину — все ли в порядке? Техник помог застегнуть лямки парашюта. Щелкнув замками, закрылся фонарь. Убрана стремянка. Сейчас последует команда на запуск двигателей.

Волнения не было, хотя Георгий понимал: сегодня, как и всегда, не исключена встреча с неожиданностями. Такова работа испытателя. Но ведь все наиболее вероятные отклонения от нормы как будто предусмотрены, оценены, на них у летчика готовы ответные действия. Значит, можно лететь…

Запущены двигатели. Приземистая стальная птица медленно катится по рулежной дорожке, разворачивается и, качнувшись, замирает на старте.

Снова металлический голос в наушниках!

— «Стрела», вам взлет!

Рычаг управления двигателем до отказа дослан вперед. Отпущены тормоза. Тугая реактивная струя бросает машину вперед. Быстро растет перегрузка, тело, голову прижимает к спинке сиденья. Потом в горизонтальном полете даже на максимальной скорости перегрузки ощущаться почти не будут. А сейчас тяжесть, сжимающая грудь, свинцом наливающая руки, дает знать: все в порядке, скорость растет!

Навстречу самолету, все убыстряя бег, мчатся квадраты бетонной полосы. Потом уходящая вдаль и казавшаяся бесконечной серая лента вдруг обрывается, проваливается куда-то вниз. Оторвался! Плавное движение ручкой, и самолет переходит в крутой набор высоты. Стрелка высотомера начинает отсчет: одна, две, три тысячи метров…

Оставшиеся на земле уже почти не слышали гула двигателей. Но вот оглушительный грохот потряс аэродром. Казалось, что вздрогнула и приникла к земле пожелтевшая трава. Громовое эхо несколько раз прокатилось из конца в конец летного поля и растворилось в голубизне неба. А самолет серебристой торпедой скользил по воздушным волнам, оставляя за собой белый бурун конденсата, как будто это не он вызвал гром.

Летчик, не убирая руки с рычага управления двигателем, внимательно следил за приборами. На высоте пяти тысяч метров скорость продолжала расти. Машина послушно реагировала на каждое действие летчика.

«Еще немного увеличить скорость. Еще немного. Еще…»

Резкий рывок бросил летчика вперед. Удар головой о приборную доску, и темная пелена заволокла глаза. Прошло лишь мгновение. Одно короткое мгновение. Георгий не успел даже ни о чем подумать, не успел приподнять голову, как ее отбросило назад, потом вдавило в плечи.

«Что за черт?! Откуда свалилась эта невыносимая тяжесть?..»

Машина вела себя необычно. Такого раньше с ней не бывало. Вот она клюнула носом и устремилась к земле. Потом снова полезла вверх, да так круто, что казалось, жалобно заскрежетал металл обшивки. Самолет трясло. Ручку управления рулями заклинило, как говорится, намертво. А тут еще и перегрузка мешает сосредоточиться. Словно мощный поршень, вгоняет она тело летчика в кресло.

Потеря управления! Это ясно. Но почему, где?.. Как вернуть самолету его легкость и послушание, да и возможно ли это?

Прежде всего нужно доложить на землю о случившемся. Мосолов старается говорить, хотя пронзительный свист (откуда он взялся?) режет слух, не дает возможности контролировать даже свой голос. Георгий кричит, но наушники словно ватой забиты.

— Почему молчите, земля? Почему не отвечаете?

А земля не могла ответить летчику. Она его не слышала. Во время удара вышла из строя радиоаппаратура, быть может, нарушился какой-нибудь крошечный контакт — и сразу оборвалась единственная ниточка, связывающая летчика с землей, с товарищами. Сейчас они, наверное, волнуются, вызывают Георгия по разным каналам, а он бессилен что-либо сделать, не может ни успокоить, ни попросить совета, ни рассказать о том, что происходит с самолетом. А как это важно!

…Летчик в небе не бывает один. Много внимательных глаз следят за светлой искоркой, скользящей по мерцающим полям радиолокационных экранов; опытные специалисты готовы по первому запросу с борта указать курс выхода на аэродром посадки, дать метеорологическую сводку, а если нужно предупредить об опасности, направить на запасной аэродром. Руководитель полетов каждую секунду знает о положении самолетов на земле и в воздухе и готов подсказать нужное решение. Но в тот момент никто не был способен помочь Мосолову. Ему самому надо было решать, что делать.

А самолет по какой-то немыслимой кривой падал вниз. Скорость снижения росла — неумолимой силой закона тяготения земля влекла самолет в свои объятия. Еще немного — и он превратится в дымящуюся груду металла…

«Надо действовать. Быстрее, быстрее!»

Проходит секунда, две, три… Сколько осталось еще? Мысли скачут: «Сделай это! Сделай то!» Какой подчиниться, что приказать сердцу, рукам?

Катапультироваться он еще успеет. Красная рукоятка совсем рядом.

А в памяти отчетливо звучит доброжелательный голос Генерального конструктора: «Решающее слово теперь за вами, Георгий Константинович, удалось нам или нет…»

Секунды! Они отсчитывались в сознании с предельной точностью. Два удара сердца — секунда, еще два — вторая… Сердце тоже работало на аварийном режиме, билось быстро и гулко. На хронометре борьбы оставались последние деления.

Летчик терял силы в неравной схватке, но ни чувства обреченности, ни страха не было. Он сознательно шел на риск, сознательно решил не покидать драгоценный опытный самолет — ведь его жизнь принадлежит ему, самолет же — детище коллектива, быть может, родоначальник целой плеяды крылатых машин.

Стиснув зубы, Георгий тянет ручку управления уже двумя руками. Еще немного! Еще… Побелели от напряжения пальцы, пот залил глаза.